Сергей Крутилин - Грехи наши тяжкие
Женщина поздоровалась с Долгачевой. Екатерина Алексеевна отозвалась, холодно отозвалась — все-таки давняя их встреча оставила след, видимо, у них обеих. Грачиха, поди, тоже помнила, как она приходила к секретарю за помощью, а ушла ни с чем. Поэтому старуха, против обычая, не предложила Долгачевой ничего, не стала расхваливать свой товар.
Грачиха в каждом человеке видела только покупателя. Каждый, кто даже случайно заглядывал сюда, на рынок, не уходил без покупки. Каждого человека, заглянувшего под елочки, торговка окликнет: «Соколик, дорогой мой, ясноглазый! Отведай моих яблок». Как птица вокруг покупателя щебечет: одно слово другого ласковее. А человек падок на ласковое слово — и неохота ему было покупать, да остановится у банок и мешочков. Грачиха ножом отрезает кусочек моченого яблока, покупатель пробует, причмокнет губами: антоновка и вправду изумительна. Теперь все мочат яблоки и на сахаре и на меду. А Грачиха одна во всем Туренино мочит яблоки по-старинному — в бочке на ржаном сусле, да не как-нибудь, а перекладывает их листом и соломой. Хороши! Тем более они в мешочке и ничего не испачкают, и немного их. Зевака раскошеливается — берет яблоки.
При добром отношении к Долгачевой старуха сейчас бы запела: «Екатерина Алексеевна, соколик мой! Не введите меня в обиду — не проходите мимо! Остановитесь, отведайте моих моченых яблок! Не яблоки, а сахар!»
Но она ничего не сказала: поздоровалась и сделала вид, что очень занята.
И Долгачева прошла мимо, не остановилась.
26
Автобусы начинают ходить рано — особенно в Новую Лугу и в Березовку.
Березовский автобус уже стоял возле станции, ждал пассажиров в совхоз. Был там самый дальний совхоз в районе и самый запущенный. Посмотрев на полупустой автобус, Долгачева вздохнула, улыбнулась. Ей вспомнилось первое посещение совхоза.
Екатерина Алексеевна считала, что, придя в район, надо больше работать самой, не снимать с себя ответственность и не перекладывать ее на другие плечи.
Однажды вечером к ней заглянул председатель райисполкома Почечуев. Он только что вернулся из Березовского совхоза. Долгачева просила всех, кто ездил в хозяйства, рассказывать о настроении людей, о трудностях в районе. Почечуев сказал, что совхоз такой запущенный, что он не представляет себе, как к нему и подступиться. И дороги-то к хозяйству нет, и директор плохой, и дела идут плохо.
Долгачева не могла этому поверить. Ей все хотелось выспросить: ну а есть в хозяйстве хоть что-нибудь хорошее? Но Почечуев ни о чем хорошем не мог рассказать. Екатерина Алексеевна велела еще съездить в хозяйство, поглубже во все вникнуть. Но он отказался, считал это бесполезным. Ждал, чтобы Долгачева поехала сама. Екатерина Алексеевна все понимала, но в то же время тянула с поездкой, надеясь, что дела как-то сами собой наладятся.
Наконец не выдержала: раз первый секретарь — бери все на себя, перекладывать трудные дела не на кого. Поехала. «Газик» тогда был новый, почти не буксовал. Остановилась у небольшого двухэтажного дома — низ кирпичный, а верх деревянный, — типичное купеческое зодчество. Контора совхоза на втором этаже. По крутым и грязным ступеням поднялась в контору. Открыла дверь с табличкой «Директор». Из-за стола вышел худой и, как показалось, довольно пожилой мужчина.
Поздоровалась.
Екатерина Алексеевна уже знала, это Серафим Ловцов. Одно время Серафим был инструктором райкома. Когда райком в Туренино ликвидировали, Ловцова перевели сюда, в отстающее хозяйство.
Начали разговор. Говорить с Серафимом было трудно. Ловцов был глуховат на одно ухо. Тогда ее поразило полнейшее неверие Ловцова в то, что можно вывести совхоз в число хороших хозяйств. В глазах его — отрешенность ото всего; во всем облике — равнодушие, апатия. «Как сонная муха!» — подумала Долгачева.
Екатерина Алексеевна решила, что начинать надо с него, Серафима, стряхнуть с него апатию. Растормошить. Заставить поверить в силы хозяйства.
Но как это сделать?
Поехали с ним по фермам — где на машине, а где и пешком. Доярки с интересом рассматривали Долгачеву: баба, а первый секретарь! Общий язык с ними Екатерина Алексеевна нашла быстро.
«Почему у вас мал надой?» — спрашивала она. «Коров мало!» — «А почему коров мало?» — «Урожаи плохие». — «А почему урожаи плохие?» — спросила и сама смутилась: походила на «почемучку». «Вон директор пусть скажет».
Выяснилось: семян своих нет. Каждую весну в район завозят нерайонированные семена. Севооборот на соблюдается. Пшеницу по пшенице сеют. Навоз не вывозится. За лугами ухода нет.
«А почему коровы грязные?» — спросила у доярок Долгачева.
Доярки заговорили разом — Екатерина Алексеевна их не перебивала.
«Мы и так закабалены! С шести часов утра и до полуночи — на ферме. Корм таскаем на себе. Навоз чистим сами. Фляги с молоком носим по двору. Телят поим и ходим за ними — по месяцу и более. Нет помещения для маленьких. Доим коров вручную. На дворе — холодно, соломы для подстилки нет. Домой приходим — без рук и без ног!»
Долгачева понимала, что в таких условиях ругать их за грязных коров вроде бы и неудобно. Но ведь молоко? Когда грязная корова, то сколько грязи попадет и в молоко!
Объехали все фермы.
Под конец зашли в мастерские.
Холод. Все заставлено деталями тракторов. В углу мастерской стоял длинный стол и такая же скамья. Долгачева попросила механизаторов присесть к столу. Подошли человек десять. Ловцов представил Екатерину Алексеевну. «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха», — подумала она. Надо же начинать разговор. Механизаторы смотрели на Долгачеву безразлично.
Екатерина Алексеевна спросила, как идет ремонт. Механик — толстый, мордастый мужик — ответил:
«Хвастаться нечем. Вот разбросали трактор. А нужных запасных частей нет. Сколько ни ездили — и в район, и в Новую Лугу, — ничего нет».
В общем, разговор оказался деловым, довольно заинтересованным. У Долгачевой на душе даже стало легче. Позвонила в облсельхозуправление, попросила помочь с запчастями. Провели общее собрание. Собрались все, сами удивлялись. Приехали соседи. Ловцов сделал доклад. Самокритичный. Серафим ведь умный.
С Ловцовым Екатерина Алексеевна даже подружилась. Хотя Серафим оставался себе на уме.
Вот прошлогодний случай.
В апреле объявили субботник по внесению минеральных удобрений. Распределили всех членов бюро по хозяйствам. Долгачева думала побывать и там и тут. Но утром, как сегодня, встав ни свет ни заря, она взяла «газик» и поехала в Березовку. Смотрит: сидят на мешках минеральных удобрений два деда, курят. Поздоровалась с ними, спрашивает:
«А где же рабочие?» — «Дома». — «А директор?» — «Не знаем». — «А бригадир?» — «Не видели». — «А почему вы здесь?» — «Вчера объявили: в восемь всем быть на поле. Уполномоченные ваши так говорили».
Судя по всему, дедки знали, с кем они говорят; побросали окурки, взяли ведра, насыпали в них удобрения да и пошли по полю, разбрасывая нитрофоску словно при севе, руками.
Екатерина Алексеевна, не долго думая, взяла у шофера ведро, насыпала удобрения и пошла следом за стариками. Слава — видит такое дело (а физическую работу он не любил), — вытащил из-род сиденья ведерко для воды и пошел рассеивать удобрение.
Через какое-то время на околице села показался бригадир. Увидев секретарский «газик», постоял, всматриваясь, и опрометью бросился назад. Первыми прибежали уполномоченные, за ними — все рабочие совхоза. С ходу сыпали в ведерки удобрения и давай догонять Долгачеву. Смущенно здоровались, что-то говорили в свое оправдание, но Екатерина Алексеевна молчала.
Ближе к полудню земля стала сильно оттаивать. Особенно внизу, по оврагу. И тут Долгачева увязла. Чувствует, что грязь засасывает ногу, а вытянуть не может. Кричит: «Товарищи, спасайте!» Рабочие — те, что было поближе, — подбежали к Долгачевой, взяли ее за руки, вытянули из грязи. Причем в земле остался ее бот. Его тоже со смехом вытащили.
Это небольшое происшествие разрядило обстановку. Все заулыбались, и работа пошла уже с шутками, со смехом. Устала тогда она очень, но виду не подала.
Екатерина Алексеевна и теперь, вспомнив субботник, не сдержала улыбки. Урожай на «секретарском» поле был отменный.
27
За сквером сразу же открывалась Ока.
Тут, на площади, начинался крутой спуск к реке, к паромной переправе. Когда-то, до войны, в Туренино был наплавной мост через Оку. Для моста — по обе стороны реки — отсыпан банкет из камня. Но мост был помехой пароходам, возившим по реке баржи с туренинским «мрамором» — известняком, который добывали возле городка, и городские власти продали мост.
Оттого-то и нет в Туренино моста, а есть паром. И теперь — снизу, от парома — на площадь выползали клочья тумана. Туман облизывал успевший нагреться на солнце асфальт и от тепла таял, рассеивался. Яснее становились звуки. Это были уже иные звуки, чем в городе: звуки реки.
