Борис Васильев - Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе
Мама растолковала, как найти общежитие, и Искра убежала, успев, правда, съесть два пирожка. Она быстро разыскала нужную комнату в длиннющем коридоре, хотела постучать, но за дверью пел женский голос. Пел для себя, очень приятно, и Искра сначала послушала, а уж потом постучала. Роза была одна. Она гладила белье, пела и учила «Строительные материалы» одновременно.
— Сейчас придет, — сказала она, имея в виду Артема. — Я послала его в магазин. Ты — Искра? Ну, правильно, Артем так и сказал, что если кто его найдет, то только Искра.
— А вы Роза, да? Мне Артем рассказывал, что вы из дома ушли.
— И правильно сделала, — улыбнулась Роза. — Если любишь и головы не теряешь, значит, не любишь и любовь потеряешь. Вот что я открыла.
— Давайте я вам буду помогать.
— Лучше говори мне «ты». Спросишь, почему лучше? Потому что я глажу рубашки своему парню. — Она вдруг скомкала рубашку, прижала ее к лицу и вздохнула. — Знаешь, какая это радость?
— Вот вы… ты говоришь, что любить — значит терять голову, — серьезно начала Искра, решив разобраться в этом заблуждении и немножечко образумить Розу. — Но голова совсем не для того, чтобы ее терять, это как–то обидно. Женщина такой же человек, как и…
— Вот уж дудочки! — с веселым торжеством перебила Роза. — Если хочешь знать, самое большое счастье–чувствовать, что тебя любят. Не знать, а чувствовать, так при чем же здесь голова? Вот и выбрось из нее глупости и сделай себе прическу.
— Говорить так — значит отрицать, что женщина — это большая сила в деле строительства…
— У, еще какая сила! — опять перебила Роза: она очень любила перебивать по живости характера. — Силища! Только не для того, для чего ты думаешь. Женщина не потому силища, что камни может ворочать похлеще мужика, а потому она силища, что любого мужика может заставить ворочать эти камни. Ну и пусть они себе ворочают, а мы будем заставлять.
— Как это — заставлять? — Искра начала сердиться, поскольку серьезный разговор не получался. — Принуждать, что ли? Навязывать свою волю? Стоять с кнутом, как плантатор? Как?
— Как? Ручками, ножками, губками. — Роза вдруг оставила утюг и гордо прошлась по комнате, выпятив красивую грудь. — Вот я какая, видишь? Скажешь, не сильная? Ого! Мой парень как посмотрит на меня, так не то что камни — железо перегрызет! Вот это и есть наша сила. Хотите, чтобы мы увеличили производительность труда? Пожалуйста, увеличим. Только дайте нам наряды, дайте нам быть красивыми — и наши парни горы свернут! Да они за нашу красивую улыбку, за пашу нежность…
Вошел Артем, и Роза замолчала, лихо подмигнув Искре.
— Привет, — сказал он, не удивившись. — А сахару опять нет. Говорят, завтра в семнадцатом будут давать по два кило.
— Придется побегать, — без всякого огорчения заявила Роза, снова принимаясь гладить. — Мой парень — ужас какой сластена.
— Ну, чего там? — спросил Артем, раздевшись и расставив покупки.
— Все в порядке, завтра приходи в школу.
— «Разобралась в этом вопросе»! — с отвращением передразнил Артем кого–то очень знакомого. — Ну, болтуны. Вика ходит в школу?
— Ходит. Собрание через неделю. Может быть, удастся…
— Ничего не удастся, потому что всех сожрет Валендра. Уроков много задали?
Искра показала домашние задания, объяснила новое и ушла. В Артеме она была уверена: он все сделает, что решил, а решил он ни в коем случае не бросать дорогой его сердцу 9 «Б». Так думала Искра, а сам Артем во всем девятом видел одну Зиночку Коваленко.
Неделя была как неделя: списывали и подсказывали, отвечали и решали, сочиняли записки, обижались, назначали свидания, плакали тайком. Только Валентина Андроновна ни р.к.у не вызывала Вику, хотя Вика аккуратно готовила уроки и у других учителей отвечала на «отлично». Но это были все–таки мелочи, хотя класс все видел, все подмечал, делал свои выводы, и если бы об этих выводах узнала классная руководительница, то, вероятно, сочла бы за благо своевременно перейти в другую школу.
— Стерва, — определил Ландыс.
— Так о старших не говорят! — взвилась Искра.
— Я не о старших. Я о Валендре.
Артем получил взбучку от директора, посопел, повздыхал и уселся на привычное место рядом с Жоркой. А в субботу после уроков Вика предложила:
— Давайте с осенью попрощаемся. Все удивились, но не предложению, а тому, что оно исходило от Вики. И обрадовались.
— В лес! — крикнула Зиночка.
— На речку! — требовал Ландыс.
— В Сосновку! — сказала Вика. — Там и лес и речка.
— В Сосновку! — подхватил Жорка, мгновенно перестроившись.
— А там есть магазин или столовая? — спросила Искра.
— Я все купила. Хлеб возьмем утром, а поезд в девять сорок.
Сосновка была близко: они даже не успели допеть любимых песен. Спрыгнули на низкую платформу и притихли, пораженные прозрачной тишиной.
— Куда пойдем? — спросил Валька Александров: по жребию ему досталась корзина с харчами, и он был заинтересован в маршруте.
— За дачным поселком лес, а за ним речка, — объяснила Вика.
— Ты бывала здесь? — спросила Лена.
Вика молча двинулась вперед, за нею — Ландыс. Она оглянулась, кивнула, тогда он догнал ее и пошел рядом. Свернули в переулок, вышли на тихую заросшую улицу. Заколоченные дачи тянулись по сторонам.
— Быстро дачники свернулись, — сказал Жорка: его мучило молчание.
— Да, — односложно подтвердила Вика.
— Я бы здесь до зимы жил. Здесь хорошо.
— Хорошо.
— В речке купаются?
— Сейчас холодно.,
— Нет, я вообще.
— Там купальня была. — Вика остановилась, подождала, пока подойдут остальные, и сказала, обращаясь преимущественно к Искре: — Вот наша дача.
Они стояли возле маленького аккуратненького домика, недавно выкрашенного в веселую голубую краску.
— Красивая, — протянула Зина.
— Папа сам красил. Он любил веселые цвета.
— А сейчас… — начала Искра и замолчала.
— Сейчас все опечатано, — спокойно договорила Вика. — Я хотела кое–что взять из своих вещей, но мне не позволили.
— Пошли, — буркнул Артем. — Чего глядеть–то? Шли по заросшему лесу, шуршали листвой и молчали то ли от осеннего безмолвия, то ли еще неся в себе дачу, в которой оставалось навсегда прошлое их подруги. И рядом с этим опечатанным прошлым не хотелось разговаривать.
Вика вывела к речке — пустой и грустной, с затонувшими кувшинками. Ребята развели костер, и, когда затрещал он, разбрасывая искры, все облегченно заговорили и заулыбались, точно огонь высветил этот задумчивый осенний день из сумрака недавнего прошлого. Девочки принялись возиться с едой, а Вика, присев у корзины, надолго задумалась. Потом вдруг поднялась, оглянулась на Ландыса:
— Ты очень занят?
— Я? Нет, что ты! У нас Артем главный по кострам.
— Хочешь, я покажу тебе одно место?
Пошла вдоль берега, а Жорка шел сзади, не решаясь заговорить. Остановились над крутым песчаным обрывом; куст шиповника навис над ним, уронив унизанные красными ягодами плети.
— Я любила читать здесь.
Села. опустив ноги в обрыв. Жорка постоял, отошел к шиповнику, стал обрывать ягоды.
— Не надо. Пусть висят, красиво. Их потом птицы склюют.
— Склюют, — согласился Ландыс. Посмотрел на сорванные ягоды, хотел выбросить, но, подумав, спрятал в карман.
— Сядь. Рядом сядь, что ты за спиной бродишь? Жорка поспешно сел, и они опять надолго замолчали. Он изредка поглядывал на нее, хотел пересесть поближе, но так и не решился.
— Ландыш, — вдруг тихо сказал Вика. — Ты любишь меня, Ландыш?
Так и спросила: «Любишь?» Не «Я нравлюсь тебе?», как было принято спрашивать, а — «Ты любишь меня?». Как взрослая.
Жорка глубоко вздохнул, шевельнул губами и кивнул, глядя строго перед собой: теперь он боялся смотреть в ее сторону.
— Ты долго будешь любить меня? Ландыс хотел сказать, что всю жизнь, но опять не смог и опять кивнул. А потом добавил:
— Очень.
Голос у пего был хриплый, да и губы что–то плохо слушались.
— Спасибо тебе. Поцелуй меня, Ландыш. Он торопливо перебрался поближе, склонился, прижался губами к ее щеке и замер.
— И обними. Пожалуйста, обними меня покрепче. Но Жорка не умел ни целоваться, ни обниматься: юность — всегда борьба желаний со страхом, и страх был пока непреодолим ни для него, ни для Вики. Он сграбастал ее двумя руками — неуклюже, за плечи, — прижал, осторожно целуя что подвертывалось: то щеку, то случайную прядку, то маленькое ухо. Вика приникла к нему, по–прежнему глядя вдаль, за речку, и так они сидели, пока издали не закричал Валька:
— Вика, Жорка, где вы там? Кушать подано! Ели докторский хлеб с молоком, пекли картошку, что принес предусмотрительный Артем, пили ситро: на каждого досталось по бутылке. Потом пели песни, беспричинно смеялись. Пашка ходил на руках, а Артем и Валька прыгали через костер. И Вика пела и смеялась, а Жорка все время ловил ее взгляд. Она улыбалась ему, но больше к обрыву не позвала.