Фазиль Искандер - Паром
Наследник
Был знак великий над Россией,Но незамеченный прошел.Юнец, больной гемофилией, —Ему ли предстоит престол?
Он знаком был, ребенок хилый,Полупрозрачный, как янтарь.Над ним берлинское светилоСклонил лечебный календарь.
Но не было того лекарстваУ слабого царя в руке.И не дитя, а государствоУже висит на волоске.
Он знаком был, ребенок милый,Что надо загодя народГотовить, старого кормилаПредупреждая поворот.
Кто знал? Лишь речи в перепонки,Где каждый каждого корит.Дурная мать заспит ребенка.Дурной отец заговорит.
Под этот говор дремлет барствоИль в табор мчит на рысаке.И не дитя, а государство —На волоске, на волоске…
И рухнуло! За кровь в подвале,За детскую, за всю семью —Мы долго, долго проливалиБезостановочно, свою.
Мы долго, долго истекалиБезостановочно, своей.Об этом ведали едва лиВ стране теней, в стране теней…
Когда под вышками дозорныхМы перекраивали край.Лишь с криком души беспризорныхВлетали в уплотненный рай.
Вот что однажды, над РоссиейЗастенчивой звездой взойдя.Стране, больной гемофилией,Больное предрекло дитя.
Не европейскою наукой.Не азиатской ворожбой.Но только покаянной мукойМы будем спасены судьбой.
Сельский юбиляр
Как будто выкрик: — К стенке! К стенке!И в клубе грозовой угар!Над кумачом слепые зенкиСлепой таращил юбиляр.
Его товарищ-однолетка,Почти в падучей ветеран,Кричал со сцены о разведке,О рубке красных партизан.
Там весело гуляла злоба.Там юбиляр вздымал камчу.Там целовал его Лакоба,И Коба хлопнул по плечу!
Но юбиляр тому накалуВсем обликом не отвечал.Он ни оратору ни залу,Чему-то своему внимал.
Чему? С мучительной гримасой,Сквозь окончательную тьму,Что видел юбиляр безглазый —Свет, что обещан был ему?
Ему обещанный когда-тоИ им обещанный другим.Что наша слепота — расплатаЗа то, что, зрячие, не зрим?
К окну склоняясь поминутно.Он словно выходил на следКакой-то мысли… Смутно, смутноЛицом нащупывая свет.
А за окном платан могучий.Смиряя кроной летний жар.Вдруг закипал листвой кипучей,И это слышал юбиляр.
Казалось, новым ослепленьемПоложен старому предел.Как будто, став полурастеньем.Он свет единственный узрел.
Утраты
Памяти Юрия Домбровского
Какие канули созвездья,Какие минули лета!Какие грянули возмездья,Какие сомкнуты уста!
Какие тихие корчевьяРодной, замученной земли.Какие рухнули деревья.Какие карлики взошли!
Отбушевали карнавалыНад муравейником труда.Какие долгие каналы.Какая мелкая вода!
Расскажут плачущие МузыНа берегах российских рек.Как подымались эти шлюзыИ опускался человек.
И наше мужество, не нас лиПокинув, сгинуло вдали.Какие женщины погасли.Какие доблести в пыли!
А ты стоишь седой и хмурый:Неужто кончен кавардак?Между обломками халтурыГуляет мусорный сквозняк.
Истерика
Ты знал — та женщина, конечно, не права.Но ты в кусты ушел от передряги.Неужто истина и правда — трын-трава?Чего боялся ты? Психической атаки?
И то сказать! Здесь дрогнет и геройИ в ужасе замрет, немой и кроткий,Когда низринется весь хаос мировойИз пары глаз и судорожной глотки.
…Философ, впрочем, говорил о плетке.
Беседа со слепым, или любовь к истине
Мы оказались рядом с ним у рощи на скамье.— Я загорел? — спросил слепой, и стало стыдно мне.
Он продолжал ловить лицом лучей нежаркий жар.— Вы загорели, — я сказал, — и вам идет загар.
— Как вы успели? — я польстил, — весна еще вот-вот…— К слепому солнце, — он в ответ, — сильнее пристает.
И горделиво на меня он повернул лицо.А я подумал: мой слепой успел принять винцо.
— С наукой не вполне в ладу, — я осмелел, — ваш взгляд.Сказал и ужаснулся сам за слово невпопад.
Он не ответил ничего, ловя лицом лучи,Потом на рощицу кивнул и — вздох: — Галдят грачи…
Замолк, руками опершись на палочку свою.И вдруг добавил: — Жизнь есть жизнь. Я, знаете, пою.
Послушайте, как я пою, чтоб оценить мой дар.Неужто здесь?! — А он в ответ: — У входа на базар…
Так вот, — сказал я (про себя), — откуда ваш загар.
Памяти Высоцкого
Куда, бля, делась русска нация?Не вижу русского в лицо.Есть и одесская акация.Есть и кавказское винцо.
Куда, бля, делась русска нация?!Кричу и как бы не кричу.А если это провокация?Поставим Господу свечу.
Есть и милиция, и рация,И свора бешеных собак.Куда, бля, делась русска нация?Не отыскать ее никак.
Стою, поэт, на Красной площади.А площади, по сути, нет.Как русских. Как в деревне лошади.Один остался я. Поэт.
Эй, небеса, кидайте чалочку.Родимых нет в родном краю!Вся нация лежит вповалочку.Я, выпимши, один стою.
Я не знал лубянских кровососов…
Я не знал лубянских кровососов;Синеглазых, дерганых слегка.Ни слепящих лампами допросов,Ни дневного скудного пайка.
Почему ж пути мои опутав,Вдохновенья сдерживая взмах,Гроздья мелкозубых лилипутовТо и дело виснут на ногах?
Нет, не знал я одиночных камерИ колымских оголтелых зим.Маленькими, злыми дуракамиЯ всю жизнь неряшливо казним.
Господи, все пауки да жабы.На кого я жизнь свою крошу.Дай врага достойного хотя бы,О друзьях я даже не прошу.
Недопрорыться до Европы…
Недопрорыться до Европы,Недоцарапаться до дня…Так под завалом углекопыЛежат, маркшейдера кляня.
Что им маркшейдер большелобый.Что чужедальняя весна?Как под завалом углекопы,Лежит огромная страна.
Не задохнуться! Это было!Не задохну… Сочится газ…Хватай же, как рукой перила,Ртом этот воздух каждый разСухой, как сталинский приказ!
Ненапечатанная повесть…
Ненапечатанная повесть —Я вырвал на рассказ кусок!И смутно торкается совесть,И на зубах хрустит песок.
За что? Я не смягчил ни строчки.Но зябко оголился тыл.Как будто хлеб у старшей дочкиОтнял и сына накормил.
Послеатомный сон
Кажется, цел небосвод.Но не уверен, не спорю.Тихо и страшно плыветАйсберг по Черному морю.
Некто последний, один.Машет руками нескладно.Над полыньей среди льдин.Что в полынье? Непонятно.
Хохот безумца и страхДушу во сне сотрясает.Дочь его с рыбой в зубахИз полыньи выползает.
Человек цепляется за веру…
Человек цепляется за веру,Как за ветку падающий вниз,И когда он делает карьеру,И когда над бездною повис…
Человек цепляется за веру.Вечно ищет и искать готовТемную и теплую пещеруВ каменной пустыне городов.
Он за веру держится, условясьЖить как люди… Только б не чудить.Только б несговорчивую совестьБогу веры перепоручить.
Человек цепляется за веру.Безразлично, эта или та.Страшно людям оживить химеру,Но еще страшнее пустота.
Верующих вечная забава…Не хватает палок и камней…От меня направо и налевоСтруи человеческих страстей.
И стучит отзывчивая палка.Иноверец падает, хрипя.Верующим бить его не жалко.Потому что бьют не от себя.
Человек цепляется за веру,Держится пока что до поры,Потому и можно изуверуЗажигать высокие костры.
И пока он держится за веруИ готов ей праведно служить.Тихий дьявол возжигает серу.Потирает руки: — Можно жить…
Поэту
