Лев Колесников - Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

— Мне это непонятно, — сказала Фаина. — Как она только может? Страшно быть военным. Я даже не могу представить, как ты на посту стоишь. Ночь. Одиночество…

— Вот уж что не страшно, так не страшно. Скучно только. Стоишь как дурак четыре часа подряд и глазами хлопаешь.

— Неужели четыре часа? С ума можно сойти… Бобочка, а почему же вы по два не стоите? Мне какой-то военный говорил, что так даже нужно по уставам…

— О девочка! Уставы ведь дополняются и изменяются. Стоять по четыре часа мы сами договариваемся. Начальниками караулов ходят свои ребята. Вот, например, Валико. Помнишь, был с нами грузин в тот день?

— Помню.

— Он всегда разрешает. А если меняться через два часа, так не поспишь, только и будешь ходить взад-вперед на пост и обратно. Самая плохая смена у нас третья. С трех ночи и до семи утра. Холодно и спросонья ничего не соображаешь.

— А на том посту ты когда-нибудь стоял? — спросила Фаина, показывая на видневшийся в сумерках курган. Там, на фоне оставшейся от заката светлой полоски неба, ясно вырисовывался постовой «грибок».

— На бензоскладе? Был. Это отличный пост. Ты знаешь, между нами говоря, оберегаешь пост обычно от начальства. Стоишь и смотришь, стараясь не прозевать поверяющего. Окликнул вовремя — благодарность; нет — «рябчика» схватил. А обо всяких диверсантах только в книгах пишут. Так этот пост как раз хорош тем, что с трех сторон этого кургана ровная каменистая почва. Кто бы ни шел, отлично слышно. С одной стороны овраг, но через него поверяющий не полезет — там сплошь бурьян и колючки… Послезавтра я как раз буду стоять на этом посту и, как назло, в третью смену. Так что на зорьке проснешься, обо мне вспомни, посочувствуй…

— Обязательно вспомню, Боренька! — Фаина улыбнулась. — Сейчас еще благодать, тепло, а что будет зимой? Холодно, снег, ветер. Брр! Давай говорить о чем-нибудь другом…

Борис только храбрился, описывая с таким пренебрежением службу часового, на самом деле, когда он стоял на посту, его нервы были напряжены до крайности. Ежеминутно он поглядывал на светящийся циферблат часов, томительно отсчитывая время до желанной смены.

— Ты права, Фаина, это скучный разговор, — охотно согласился Борис. — Поговорим о веселом. На носу Октябрьские торжества. Как-то удастся их отпраздновать?

2

Развод караулов производился на специальном плацу. Караулы выстраивались в ровную линию на выложенной кирпичами дорожке, по порядку постов. Все было торжественно и красиво. Курсанты подтянутые, с начищенными сапогами и пуговицами, со свежеподшитыми подворотничками. В луче вечернего солнца звездочками вспыхивали отточенные жала штыков, золотом сияли трубы оркестра. Появился дежурный по караулам. Грянул встречный марш. И хотя каждому предстояла трудная служба, настроение поднялось, лица преисполнились торжественностью, руки крепче сжали оружие.

Одного Бориса не покинуло уныние. Во всех деталях видел он предстоящую ночь. Сон вповалку на наpax в тесной караулке, не раздеваясь, тяжелое пробуждение от сердитого толчка разводящего. А потом унылый путь в темноте, через рытвины и канавы к посту. И тогда, когда все люди спят самым крепким и сладким сном, он должен бродить один, не выпуская из рук винтовки. Холодный предутренний ветер будет пронизывать его до костей, зловеще будут качаться в овраге кусты полыни. Это так страшно, что он будет избегать смотреть в ту сторону.

— Ну и кислая же у тебя физиономия! — шепнул ему на ухо Валентин. — Выше нос! Боевую задачу идешь выполнять.

— Хорошо тебе, — сказал Борис обидчиво, — ты опять во вторую смену, а меня старшина решил «закалять», посылает каждый раз в третью.

— Что ж, обида справедливая. Давай, Боря, становись на мое место, пока дежурный к нам не подошел.

— А как постовая ведомость? — усомнился Борис. — Там записано…

— Ладно, потом карнач переиграет. Скажешь, что плохо себя почувствовал, и я уступил тебе место во второй смене.

В три часа ночи Валентин принял пост. Разводящий со сменившимся товарищем скрылся в темноте, и он остался один. Ветер трепал его коротенькую шинель и бросал в лицо пыль и мелкий песок. По небу причудливыми массами неслись низкие облака; в разрывах между ними мерцали звезды. От их холодного и далекого мерцания становилось еще холоднее. Поблизости проходила телефонная линия, и тоскливый звук гудящих проводов щемил сердце.

Несмотря на холод, хотелось спать. Привалиться бы сейчас к бочке с наветренной стороны и вздремнуть. Но этого делать нельзя. Устав строго и конкретно определял действия и обязанности часового. Чтобы не хотелось спать, Валентин принялся ходить вокруг вкопанных в землю баузеров с бензином и выстроенных в ряд бочек с авиационным маслом.

Часовой не имеет права курить, петь, сидеть, разговаривать, но думать не возбраняется. Какие только мысли не витали над этим местом в бессонные часы трудной вахты! Воспоминания о далеком доме, о школьных друзьях, о любимых девушках, мечты о подвигах, беспокойство о тех, кто теперь под огнем на фронте.

Нет, право, хорошо бы сейчас очутиться в теплой караулке, лечь между Кузьмичом и Сергеем, пригреться и уснуть. А сначала съесть что-нибудь…

Спустя немного времени Валентин притерпелся к холодному ветру, прошла тяжелая скованность в теле, глаза привыкли к темноте, и он погрузился в мир фантазии. Вот окончит он начальную школу пилотов, поедет в училище летчиков… Там не хрупкие тренировочные самолеты, а стремительные боевые машины с мощными моторами. Валентин вспомнил, как недавно над школой пронесся истребитель. Маленький, он стлался крыльями над самой землей и вдруг свечой взмыл в небо, рождая могучий рев. Вот и он, Валентин Высоков, сядет в кабину такого же самолета и будет рассекать просторы неба. А потом фронт. И он начал рисовать в воображении картины воздушных боев. Вот он и Сережка врываются в строй немецких самолетов, трещат пулеметные очереди, ревут моторы. Один за другим рушатся на землю стервятники, оставляя за собой дымные шлейфы…

Валентин так увлекся воображаемым боем, что и не заметил, как его возбуждение передалось мышцам. Он уже не ходил, а почти бегал по кругу; руки непроизвольно сжимали винтовку все крепче и крепче.

Холода больше не чувствовалось. Опустил воротник шинели. Мечты потекли спокойней, сменив русло. Кончится война, он вернется домой, пройдется по улицам родного города. Хорошо на этот случай иметь на груди несколько орденов. Нет, только орден Ленина и маленькую золотую звездочку Героя Советского Союза. Скромно и сильно. В городе он встретит Лидуську Светлову из девятого класса. Наверное, она будет уже студенткой. «Валяшка, — спросит она — за что это тебя наградили?» И он небрежно расскажет, как он и его друг Сережка вдвоем распушили целую эскадрилью немцев. И скажет, что это слишком высокая награда для такого заурядного поступка. Лидуська обвинит его в излишней скромности, а потом опустит ресницы и скажет: «Валя, когда ты уезжал учиться, то перед своим отъездом хотел со мной серьезно поговорить… Я тогда не пришла на назначенное тобой свиданье — была очень занята…» Дальше она будет длинно и подробно оправдываться и, наконец, скажет: «Я всегда помнила тебя и, хотя ты мне ничего не сказал, догадалась…»

И он вновь вспомнил печальную историю своей невысказанной любви…

Она была высокая, бронзовая от загара, с венцом тугих темных кос на гордо вскинутой голове. Они учились в разных классах, но встречались часто, так как оба посещали кружок гимнастики. Гимнастику оба любили, и это их сблизило. Но они не находили слов, чтобы раскрыться друг другу. Валентину начало казаться, что Лида не замечает его, что относится к нему даже хуже, чем к другим. Своими печалями он поделился с Сережкой. Тот, не задумываясь, посоветовал стихами: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей…» И, передохнув, добавил: «Ты, Валяш, побольше с ней ругайся, покажи, что ты ее презираешь, ну и все такое, и она побежит за тобой…» Валентин рассердился. «А что же ты сам перед своей Тоськой не хорохоришься?» И тот не нашелся с ответом. А Валентин — вот уж дурак так дурак! — последовал Сережкиному совету и ни с того ни с сего поссорился с Лидой. Кончилось это ужасно. Лида как-то подошла к нему и сказала:

— Какая это тебя муха укусила, Высоков, а? Ты мне казался простым, славным парнем, а теперь как индюк, просто не узнаю.

Это было как раз накануне выпускного вечера. Потом пришло известие о начале войны, и события стали развиваться с головокружительной быстротой. Он поспешно собирался на фронт добровольцем, а Лида уехала к отцу. Ее отец был военным и находился со своей частью где-то в горах. Вернулась она расстроенная и обеспокоенная: отец отбыл на фронт. Через день должен был выехать и Валентин. Надо встретиться. Во что бы то ни стало. Кинулся к Лиде. Дома ее не оказалось, в школе — тоже. Где еще искать? Случайно увидал ее из окна трамвая. Лида куда-то спешила. В руке перевязанная бечевкой стопка книг, лицо озабочено. Не задумываясь, Валентин на ходу спрыгнул с подножки трамвая, едва не угодил под грузовик и, отпрянув от него, столкнулся с полной важной дамой, не извинившись, бросился за спешившей по тротуару Лидой. Та оглянулась.