Борис Горбатов - Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Империалистической войны мы не знали — она доходила до нас лишь в рассказах отцов, вернувшихся домой «на побывку», но это так тесно сплеталось со сказками бабушки, что царица Алиса представлялась нам злой бабой-ягой, царь Николка — людоедом, ревущим: «покатаюся, поваляюся, человечьего мяса покушаю», а лихой казак Кузьма Крючков оказывался храбрым Иванушкой-дурачком. Потом к этим детским представлениям прибавились первоавгустовские демонстрации, книги Ленина, злые карикатуры Гросса и страшный холм человечьих черепов у Верещагина.
Мы были детьми войны гражданской. Эту войну мы понимали, чувствовали. Эта полна была для нас реального смысла. В ней видели мы, ребята городской окраины, борьбу «наших» с врагами. В этой войне мы не были ни зрителями, ни нейтральными. Мы воевали у огромной карты на площади, у окна РОСТА; на захламленном пустыре мы воспроизводили сражения, мы тоже брали Ростов лихим кавалерийским налетом, мы тоже падали сраженными у Перекопа.
Оттого слово «борьба» было для нас священным. Оно означало борьбу за справедливость, за счастье всех, за мир и порядок на земле. Из таких и выходят поколения, закопченные пороховым дымом, готовые к новой борьбе.
Мы росли в сознании того, что и нам доведется защищать свою родину с оружием в руках, мудрено ли, что питали мы уважение к винтовке, а осоавиахимонский противогаз — чудовище со стеклянными глазами — вешали на стену, на коврик рядом с охотничьим ружьем, буденовкой и портретом любимой девушки.
Мы росли, говоря себе: «В грядущих схватках придет и наш черед для доблести, для подвигов, для славы».
5
Командир улыбнулся:
— Ого! Я предсказываю вам, Гайдаш: вы будете отличным гранатометчиком. Ставлю вам тройку с плюсом, Только «эх!» кричать не надо.
Насмешка почудилась Алеше в голосе командира, он насупился и отошел в сторону.
А командир отметил в блокноте: «10. Гайдаш Алексей — спортивная подготовка слабая, но данные хорошие. С характером. Упрямый, самолюбивый, волевой». Командир роты Зубакин был психологом.
Алеша решил взять реванш в беге на три тысячи метров. Он никогда не был на спортивной дорожке, но всегда считал себя хоть неладно скроенным, зато крепко сшитым парнем. Среди дохлых комитетчиков, измученных заседаниями, куревом взасос, долголетней учебой в партшколах и комвузах, он выделялся своим буйным здоровьем, простонародной краснощекостью и силой. Иногда он, подвыпив, затевал кутерьму: расшвыривал ребят по комнате, боролся один против целой группы, пыхтел, возился. Он гордился своим здоровьем. Ему чудилась в себе скрытая сила, она, притаившись, дремлет, не было случая разбудить ее, — вот он сейчас мобилизует ее всю, всю без остатка. Вспомнил усмешку командира — скривил рот: что ж, посмотрим! Взглянул на шоссе — оно искрилось. «Бежать по обочине? Задохнешься в пыли. Так! Бежать ближе к орешнику мягкой тропкой». Скинул гимнастерку — пахнуло прохладным ветром. Хорошая кожа! Отличный день. Прижал руки к груди. Замер. Искоса взглянул на ребят — они приготовились к бегу. Сташевский, Рунич. Ляшенко... Да, Ляшенко, пожалуй, конкурент. Надо вложить всю силу, всю волю в первый рывок. Так. Спокойствие! Хорошо стучит сердце... Двадцать два года — заря жизни... Выдержка. Внимание...
...Три!
Его швырнуло вперед, словно пулю из карабина. Это произошло вне его сознания, и вот, словно толкнули сзади, в спину; спустили как тугую тетиву.
Бежит. Ветер в лицо. Хорошо. Отлично. Оглянулся — ребята остались сзади. Усмехнулся — стало весело и легко. Он чувствовал себя сильным, ловким, ладным парнем. Как искрится шоссе — синие, голубые, зеленые искры. «Надо дышать носом», — вспомнил вдруг он и поспешно закрыл радостно разинутый рот. Как замечательно пахнет землей и лесом! В конце концов ему только двадцать два года. Все впереди. У него крепкие ноги. Они безраздельно повинуются ему. Захочет — будет плотно стоять ими на земле, захочет — будет бежать, мчаться как ветер, как вихрь. Куда? Куда вздумается. Куда захочется. К счастью, к славе, к любви! Как здорово пахнет мир спелыми яблоками. Снова оглянулся: ребята были далеко сзади. Что, товарищ комроты, улыбаетесь? Ну-ну! «Им не нагнать меня. Раз я ушел вперед, теперь не нагонят. Надо только сохранить эту дистанцию. Чуть сбавлю темп и в этом темпе к финишу». «К финишу! К финишу! Сколько я пробежал? Как замечательно стучит сердце». «Это кровь Клааса стучит в моем сердце», — вспомнил он Уленшпигеля. — «Это кровь класса стучит в моем сердце», — перефразировал на бегу.
Он прислушивается. Ему вдруг начинает казаться, что слишком много шума вокруг. Шумит орешник, шумят сады, ручей, ветер. Отчего так много шума? Он задыхается. Сбавляет темп. Снова прислушивается. Тяжело булькает сердце. Неровно, учащенно. Шум вокруг усиливается — теперь это буря. Он с испугом догадывается, что это шумит в ушах. Он пыхтит, сопит, сморкается. Больше нечем дышать. Нечем. Он судорожно раскрывает рот, жадно глотает воздух — пахнет яблоками, откуда яблоки? Ноябрь? Сейчас оборвется сердце, с шумом лопнут легкие, как надутый бычий пузырь, разорванный ударом палки.
Он совсем сбавляет бег и испуганно прислушивается к себе. В нем что-то хрипит и стонет. Вспомнил разбитую гармонь меньшего брата. Брат плакал над ней. Она хрипела.
Теперь он уже механически передвигал ноги, по инерции. Он увидел, как мимо промчался кто-то, он даже не успел заметить кто, но решил, что это Ляшенко. Тогда он судорожным движением рванулся вперед. Стал понукать себя. «Ну ты, кляча!» Но ноги не слушались. Рот беспомощно открылся. Нечем дышать. Нечем. Он чуть не заплакал от злости и обиды.
Внезапно пришло облегчение — стало легче дышать. Что это? Подуло свежим ветром? Откуда эта легкость, радость освобождения — словно сняли тяжесть с груди? Вспомнил, что спортсмены когда-то толковали ему о «втором дыхании», которое приходит уже на бегу, когда спортсмен «втягивается» в бег. Это оно? Что ж, отлично! Как смешно, что он испугался. Нет, теперь он добежит. Нажать немного! Еще нажать! Догнать ушедшего вперед Ляшенко. Прийти первым! Или вторым... Во всяком случае, в первой пятерке.
Но ноги не слушаются. Невероятно тяжелы ноги. Ломит под коленками. «Кляча, кляча! — ругает себя Гайдаш. — Ну! Нажать! Ну!»
Кто-то нагоняет сзади. Алеша слышит чье-то мощное, ровное дыхание. Оглядывается. Это Ляшенко. Кто же был первым?
Ляшенко бежит тяжело. Но ровно. Вот он обходит Алешу. Алеша видит его широкую спину, она мерно колышется. Потом он замечает, что Ляшенко косолапит.
Еще кто-то обходит Алешу. Теперь это Левашов, областной чемпион по конькам. Этот бежит на носках, легким, спортивным шагом, словно он отмеривает их рулеткой. Он обходит и Ляшенко. И вот уж где-то далеко впереди очень красиво и мерно колышется его стройное, тугое тело.
Целая гурьба ребят перегоняет запыхавшегося Алешу. Ему начинает казаться, что он стоит на месте, а мимо плывет дорога, как вокзальный перрон с оставшимися на нем людьми. Тогда он закусывает до крови губу и упрямо ускоряет бег. Он бежит уже нервами, ноги не слушаются. Нервы еще покорны ему. Он безжалостно эксплуатирует их. «Ну, еще, еще! — хрипит он. — Не сдамся. Не сдамся. Ну!»
Навстречу попадаются Левашов и Сташевский. Они бегут обратно. Между ними уже завязывается борьба. Алеша видит, как все быстрее и быстрее мелькают их ноги. Они набирают скорость. Они повышают ее мерно и ровно. Они скупо расходуют свои ресурсы. Они берегут их расчетливо и точно, как хозяйка бережет керосин. «Вот в чем, оказывается, дело», — догадывается, наконец, Алеша. Он не рассчитал своих сил. Слишком стремительно рванулся вперед и — выдохся. Обычная его ошибка. Как часто он выдыхался из-за слишком горячего рывка!
«Ничему не научился, — думает он, — кляча, кляча, да с норовом еще!»
Все-таки он продолжает бежать. Странно, как не треснет сердце. «Хорошее тебе отпущено сердце, Гайдаш, и как же глупо ты его расходуешь».
«Дышите носом!» — вспоминает он совет командира. Он закрывает рот и задыхается. Нет, к черту теперь правила. Поздно. Он дышит и носом, и ртом, и даже, кажется, ушами, и всеми порами потного горячего тела, и все-таки нечем дышать. С хрипом вырывается дыхание, шумное, тревожное, отчаянное.
Но вот и полдороги — красноармеец с флажком обегает его. Поворачивает обратно. Гайдаш старается не смотреть по сторонам. Обходят его или он других обходит — все равно. Лишь бы только добежать. Кончить эту пытку.
Или свалиться на дороге, в пыль, в прохладу орешника, припасть горячим лбом к влажной земле, чуять ее здоровье и силу, ласкать ее черную влажную грудь, отдышаться, отдохнуть, уснуть под легким дыханием ветерка, набегающего с гор и садов?
Он шатается. Вот упадет сейчас. Как подбитая собака отползет в сторону, чтоб не задавили бегущие люди. Нет, нет, бежать, бежать! Вперед! К финишу! Еще! Еще немного!
Он выжимает из себя остатки сил, — и вот уж где-то далеко впереди видит финиш и группу красноармейцев у него.
