Владимир Кормер - Крот истории
Любезная Генриетта просеменила ко мне:
— Никак не найдете? Что вы ищете, скажите, я вам помогу…
— Нет-нет, благодарю вас, Генриетта Марковна, благодарю вас… я уже почти нашел… Э-э… Генриетта Марковна, я вот тут… э-э… хотел спросить у вас… — (Такие вопросы, какой я собирался ей задать, а до этого задал татарину, разумеется, здесь не полагались).
— Я вот что хотел спросить… Тут у нас ходит один э-э… маленький такой человечек… Он мне э-э… напоминает м-м… одного моего школьного товарища… А я подойти к нему не решаюсь, неудобно, боюсь ошибиться… Скажите, кто он, где работает… Знаете, у него еще что-то с левой ручкой… Сухая, что ли?
По мере того как я говорил, глаза ее округлялись, в них разгорался огонь, от него поехали интерференционные кольца, да так сильно и далеко, что библиотечный сумрак рассеялся!.. Но, видно, этого света ей все-таки недостало, она схватила меня за руку и потащила к своей конторке, восклицая: «Как замечательно! Как прекрасно! Как чудесно!» — и еще что-то в этом роде, чего я разобрать не мог…
— Как прекрасно! — повторяла она уже у конторки, поворачивая меня к свету то одним, то другим боком, чтоб разглядеть получше. — Нет, и не говорите ничего, не надо лишних слов! И не притворяйтесь, нехорошо! Нет-нет! Вы все уже сказали! Не беспокойтесь, перед вами — друг! Как я рада за вас! Поздравляю вас от всей души!.. Я так и подумала, когда увидела вас впервые, еще два года назад: «Вот, он, может быть, будет… достоин»… И все ждала, приглядывалась к вам и ждала… Поздравляю вас — вы молодец!.. Несите это высоко!..
— А вы?
— Ну конечно, конечно! Вы хотите меня обидеть?! Неужели вы могли предположить, что… Он же приходит сюда!.. А как вы думали?! Вы знаете, сколько он читает? Он столько читает, столько читает, он прочитывает все-все, до пятисот страниц в день! То есть в ночь, днем он приходит редко, любит работать ночью… Хотя вчера пришел именно днем… Был дождь, если вы помните, он пришел и сидел вон в том углу, за стеллажами, он всегда там сидит. Я всегда слышу, как он листает книги… А вот вчера чихал, простудился! Я не знала, чем ему помочь, вся исстрадалась, но как быть, не знала… Я, конечно, в тот угол даже не смотрю, когда он там, чтоб ему не мешать. А когда он уйдет, подойду и смотрю… Иной раз и книга на столике лежит, только что закрытая… Я ведь точно помню, что я ее туда положить не могла! Ах, и закладочка в ней, а ведь раньше ее не было, не было! Открою, а там свежая пометочка ногтем! Я же знаю: эту книгу два года никто не брал! О, я ведь и те книги тоже не просто так нашла! Прихожу утром, гляжу, глазам своим не верю! Вон тот шкаф весь разрыт, и на самом видном месте лежат эти книги… Я схватила их, разволновалась, сил нет, разглаживаю каждую страничку, каждую буковку. Положила назад, шкаф заперла. На другой день прихожу, не выдержала, достала их, раскрываю — ах! Новые поме-точки, которых вчера не было! Я же знаю, я не могла ошибиться!..А иногда он сердится, когда не может найти какую-нибудь книгу, ходит, кашляет так строго, у меня прямо сердце обрывается… Я однажды взяла чистые формуляры, бланки требований, и на видное место и положила. Наутро — ах! — заполнил, все-все, аккуратно, четко. Я их поскорей переписала (и хорошо сделала, потому что к вечеру, когда я опять их достала поглядеть, они чистыми оказались!), а сама в город, в библиотеку Ленина. Срочно! Ну, они нам никогда не отказывают, а тут, как на грех! — какого-то журнала нет! Пропал, говорят, давно пропал, бывает! Я умолять: надо, надо! Говорю: «Пожалейте, меня с работы выгонят, да и вам на орехи достанется! Чтоб было мне, хоть из-под земли!» Что же вы думаете? Разыскали! В Фундаментальной библиотеке, оказалось, есть этот номер… Но вы даже вообразить себе не можете… Вы знаете, что он больше всего ищет? Самиздат!.. Да-да, он его никогда не читал, только слышал, что такое теперь есть, видно кто-то из отдыхающих говорил между собой, а он и услышал! И заинтересовался!.. Вот и сами посудите, как мне быть! У нас-то ведь нет! Да нам и не дадут нипочем! Я уж хотела попросить у внучки, она студентка, я знаю: ей кавалер носит… Но боюсь!.. Что делать, ума не приложу! Вы не поверите, на что я однажды решилась… Принесла транзистор, поймала «Голос Америки» и оставила, будто забыла выключить! Вот здорово!.. Ночью поднялась, по коридору прокралась (комната-то у меня недалеко), слышу: приемник бормочет, пищит, он, видно, регулятор вертит, но, видно, сердится, нервно так, трык-трык! Ох, думаю, беда! Не нравится! Потом: трах! — и сломалось! И он дверью как хлопнет! Ушел… Я вбежала, и вовремя! Дым стоит синий, у транзистора всю середину будто огнем спалило. Пожар мог случиться! А покупала, говорили, что вечный… Но вообще-то он у нас добрый, он очень добрый! У нас его все любят… Буфетчица Катя, она девушка простая, как-то заметила, что он на кухню к ней зашел. Она меня и спрашивает: «Что, говорит, они больше всего предпочитают?» А я и сама не знаю! Говорю: «Знаешь, Катя, давай приготовим мусс. Мой покойный муж очень мусс любил. Может, и ему понравится»… Мы чашечку на стол в кухне и поставили. Утром Катя прибегает: пустая чашечка, скушал! Галочка-курьерша и говорит, глупенькая: «Это, мол, кошка!» Я на нее: «Молчи, как тебе не стыдно!» Теперь-то сама убедилась!.. Ой, а с Иван Ивановичем, генералом-то нашим, какая история вышла! Он будит его ночью, манит пальцем, пойдем, мол, за мной. Иван Иванович потом рассказывал: «Ну, думаю, говорит, смерть моя пришла!» Решил, что его репрессировать хочет! «Уж опять, говорит, себя на Колыме вижу, где я начинал, где все зубы съел». У них, у охраны-то, цинга ведь тоже свирепствовала, еще хуже, чем у заключенных!.. А что поделаешь, надо идти! «Иду, говорит, хочу что-то объяснить, но ни слова, говорит, не могу промолвить, только мычу». А он все вперед зовет, обернется и поманит… И что же… Приходят они в сад, а он его к кусту, тому самому, подвел: «Вот, говорит, берегите, Иван Иванович, этот куст как зеницу ока. Такого куста, говорит, нет даже у японского императора, а он великий цветовод». Похлопал Ивана Ивановича по плечу и ушел… Ох, а с Мухамедкой что приключилось! Рассказывал он вам? Мухамедка-то всегда ночью на Полярную звезду смотрит… А тут, говорит, решил, — ох безобразник, одно слово — татарин, татарин и есть! — «Чего, говорит, я так сидеть буду?! Налью-ка я, говорит, себе стаканчик, и ему стаканчик!»… И что же… Себе-то налил, а ему наливать стал, его вдруг под руку как толканет! Стаканчик-то и опрокинься! Муха-медка на Полярную звезду посмотрел, а он ему оттуда пальцем грозит!.. Вот как оно бывает. Но больше ничего не сделал, нет… Я уже говорила Мухамедке: «Как же ты осмелился на такое пойти, татарская твоя рожа! Видишь, он — добрый, заботливый, все тебе рассказывает, информирует тебя. Ты через него такой умный стал, люди тебя уважать стали… А ты ему стакан водки, будто дворнику! Ай-ай-ай!..»
— Так это он… Мухамедке…
— Конечно, конечно! А то кто же?!
— А Мухамедка мне ничего…
— Ну, вы все-таки лишь сравнительно недавно знакомы… А с другой стороны, м-м… довольно естественно, что Муха-мед м-м… смолчал относительно источников своей осведомленности… Человек, увы, слаб… Ему, разумеется, хотелось предстать перед вами… А кроме того… мы ведь помимо всего прочего, прежде всего, еще и революционеры, конспираторы!..
— А Паутов? Паутову он?..
— Конечно, конечно! Виктор Алексеевич у меня здесь, бывало, часами сиживал. Спросит меня будто невзначай: «А что, говорит, он сегодня читал?» И сам ту же книжку берет! «Ах, говорит, какое странное совпадение! Мне именно эта книжка и нужна сейчас!» Такой хитрец! И беседовали они несколько раз подолгу. Виктор Алексеевич ему вопросы задавал, просил то или другое положение уточнить. А он так терпеливо с ним, по-доброму, человечно, все расскажет, выслушает… Я из деликатности, конечно, не присутствовала. Только говорила потом всегда: «Вы уж, Виктор Алексеевич, записывайте, пожалуйста, все. Это ведь такая ценность, этому цены нет!» — «Да, говорит, я, Генриетта Марковна, записываю. Эти записи, говорит, у меня всегда с собой!» Он ведь очень милый человек, Виктор Алексеевич… И он к нему хорошо относился… Я знаю, у вас с Виктором Алексеевичем были разногласия, вы высказывали чаадаевские настроения, на «Слово о полку
Игореве» замахивались, но, поверьте, Виктор Алексеевич душа-человек! Как он о папе своем стареньком заботится! Из деревни сюда его выписал, из-за этого с супругой ссорился, настоял на своем! Если все обойдется, вы с ним помиритесь, пожалуйста…
— А что, вы случайно не знаете, Паутов спрашивал… у него… насчет своей поездки в S=F?
— Спрашивал, спрашивал, конечно! Я еще полюбопытствовала перед его отъедом: «А вы, Виктор Алексеевич, советовались с ним?» — Советовался, да, да.
— И что же сказал он?..
— Сказал так: «Мы являемся сторонниками развития сотрудничества в области науки и техники с теми странами и народами, которые проявляют искреннюю готовность к таковому сотрудничеству». Виктор Алексеевич потом сказал мне: «У меня прямо гора с плеч!» Вот как… Правда, незадолго перед отъездом мне показалось, что у них с Виктором Алексеевичем размолвка вышла. Но я уверена, что это мелочь, мелочь! А вот Замаркова нашего — это между нами, конечно, — он не любит. Не знаю почему, не скажу, врать не буду, а вот не любит и все тут, не расположен. В нем ведь, и правда, есть что-то такое м-м… неприятное. Уж очень он угодлив, что ли, не пойму… Вот он, Замарков-то ваш, уж ночью, бывает, и по коридору ходит, и у окошка сидит, тоже на Полярную звезду смотрит, все ждет, чтобы он к нему вышел! А он — нет! Ни в какую! Не хочет! Не любит таких! Этот-то, ваш, уж и ко мне подкатывался, чтоб я, дескать… Но я — нет! Как можно?! Я считаю это просто неприличным! Как это я подойду и скажу?! Нет! Я, знаете ли, в партии с 1918 года, коммунист со стажем, но никогда никого ни о чем не просила!.. Но это, справедливости ради сказать, редкий случай. А так он многих товарищей посещает. Вникает во всякую мелочь, подсказывает, поправляет. Вот, кстати, и Вольдемару Вольдемаровичу, — я его очень уважаю, но так и передайте ему, — ему ведь он говорил неоднократно, когда тот здесь у нас отдыхал, говорил: «Обратите внимание, Вольдемар Вольдемарович, на поведение вашего сына»… Так и передайте: не раз вам говорилось, Вольдемар В ольдемарович!..
