Евгений Ивин - Дело взято из архива
— А ведь приходит в себя! — радостно сообщила сестра.
— Возьмите стул, — предложил Перминову главврач. — Я пока задержу его жену. — Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
Веки у Сидоркина дрогнули, он чуть приоткрыл глаза, в которых еще не было осмысленного выражения. Он был еще там, во власти небытия, и в то же время жизнь медленно возвращалась к нему. Перминов наблюдал за сестрой, та не выпускала руки умирающего.
— Что это вы, Сидоркин, шутку со мной сыграли! — бодрым тоном спросила она, аккуратно поправляя подушку. — Только я за двери, вы сразу же сознание потеряли. Так нельзя. Надо держаться, и тогда все будет хорошо.
Вряд ли смысл сказанного доходил до сознания Сидоркина, хотя он уже лежал с открытыми глазами, в которых появились первые проблески какого-то интереса.
— Сейчас придет ваша жена. Главврач разрешил пускать ее к вам, когда она захочет. Хорошая она у вас, душевная женщина. Гордитесь, Сидоркин, такой женой.
При последних словах больной шевельнул губами.
— Что вы хотите оказать? Что я не права? — спросила сестра.
— Она… хорошая… это… правда, — с трудом выговаривая слова, ответил Сидоркин.
— Вот и я об этом говорю! — обрадовалась сестра. — Я вас пока покину, пойду встречу вашу супругу и приведу ее сюда, а вы вот с товарищем побеседуйте…
— Иван Романович, старого не воротишь. Жизнь свою вы начали по-честному, потому что поверила вам Советская власть, — начал Перминов и сразу же почувствовал, что говорит он не то, что нужно. Разве об этом надо говорить с человеком, который уже лежит на смертном одре? Капитан замолчал, собираясь с мыслями. Вылетели из головы все те слова, которые он приготовил для разговора с Сидоркиным. А тот смотрел, не мигая, в лицо Перминову и ждал, что еще скажет этот молодой, здоровый мужчина. Тогда капитан отбросил всю дипломатию и спросил Сидоркина прямо: — Иван Романович, на днях у вас был один человек. Вы его знали еще по тем временам, когда он служил у немцев.
При последних словах Сидоркин закрыл глаза и стал чаще дышать, выдавливая из себя короткие, судорожные вздохи. Видно, ему все было понятно, он знал и улавливал своим горячечным мозгом все, о чем говорил капитан.
— Как фамилия того человека? — спросил Перминов.
Сидоркин молчал и так же прерывисто, как астматик, дышал. Перминов повторил свой вопрос, но больной не открывал глаз. Неожиданно дыхание оборвалось, и Перминов испугался, что Сидоркин снова потерял сознание.
— Доктор! — закричал он в тревоге.
— Не кричите! Я здесь! — ответил ему главврач, который вошел в палату так тихо, что Перминов, увлеченный разговором с больным, ничего не услышал. — Он в сознании, не беспокойтесь. — Но вам нужно поспешить, иначе будет поздно.
И, будто подтверждая правоту врача, больной снова задышал.
— Пусть войдет его жена, — попросил Перминов, надеясь, что она поможет ему в эту минуту.
Женщина вошла и остановилась у изголовья кровати.
— Ваня, ты слышишь меня? — прошептала она, наклонившись к больному.
Сидоркин сейчас же открыл глаза, и нечто похожее на улыбку покривило его бесцветные губы.
— Слышу! — ответил он.
— Ничего, Ваня, ничего! — ободряюще погладила она его по волосам. — Ты еще попляшешь гопака, ты у меня крепкий. — Она держалась из последних сил, хотя ей, видимо, хотелось расплакаться и по-бабьи попричитать над ним, но ее смущал посторонний, которого она сразу же узнала, лишь только переступила порог палаты. По его виду она поняла, что разговора у них не получилось, что-то ее Иван не досказал…
— Ты все скажи товарищу, не прячь. Мы живем с тобой теперь по-честному, — вдруг пришла она на помощь Перминову.
— Лапин… Мишка, — подчиняясь гипнотизирующему взгляду жены, ответил умирающий.
— Мне это известно, — наклонившись к Сидоркину, сказал Перминов. — А та, другая фамилия, которая была написана в его паспорте. Вы еще смотрели паспорт, помните?
— Да, да, Ваня, ты смотрел этот паспорт, — заспешила жена Сидоркин а. — Ты уж говори, я ведь твое письмо отправила в КГБ.
— Чужая там… фамилия… не его.
— Правильно, чужая, Ваня, а какая?
— …пак, Никола…
— Что? — не понял Перминов.
— Скворец… по-украински… говорю…
— Шпак! — радостно подхватила жена Сидоркина, — Шпак!
— Черная… птица… хорошая… поет хорошо… — чувствовалось, что говорить ему тяжело, но он смотрел на Перминова и, едва шевеля губами, говорил: — Душа… у него… черная. Помни… Саня… Это он… меня… ножом… Узнал я его.
— Не буду я вам мешать, — прошептал Перминов.
Он вышел в приемный покой, уселся на широкую длинную скамью и вытер пот со лба. Выходит, не впустую съездил он в командировку в этот далекий таежный край. «Что там теперь поделывает Петренко, нашел ли он пирожочницу Таську? Может, они и без меня все уже узнали и задержали Мишку Лапина?» — Перминову стало грустно при мысли о том, что ему не пришлось участвовать в поимке преступника.
— Сказал-таки фамилию, — послышался тихий голос главврача. После первых вопросов капитана он почему-то был уверен, что Сидоркин ничего не скажет ему и унесет в могилу свою тайну, но, когда вошла жена, все неожиданно изменилось.
— Сказал! — коротко согласился Перминов. Теперь в его голосе сквозила явная радость.
— Я только что оттуда, умер, бедняга…
— Не может быть! — удивился Перминов. Он никак не ожидал, что Сидоркин сразу же умрет, как только выдаст тайну, словно эта тайна обязывала его жить до последней минуты, пока он не освободится от нее.
…Вечером небо покрылось свинцом косматых туч. Они неслись с поросших елями гор прямо на городок. Такая гонка серых клубящихся лохмотьев ничего хорошего для Озерска не предвещала. Старожилы говорили, что дождь на целую неделю обеспечен. Капитан Перминов зашел в Дом колхозника, встретился с женой Сидоркина. Ему хотелось попрощаться с этой женщиной, которая и не подозревала, какую помощь оказала она следствию.
— Ваня ушел из жизни человеком. Он ничего не скрыл, — с грустью говорила она, протягивая Перминову натруженную, грубоватую от работы руку. — Было у него много чего, он мне рассказывал об этом, переживал и казнился за убиенных. Бог его теперь простит! Мы с Ваней поженились как раз перед войной и пожить-то не успели. Ушел он на фронт, да и пропал. Из тюрьмы выпустили, письмо прислал, я все бросила — и к нему сюда, в глушь. Недолго пожили, осталась я теперь одна на всем белом свете, — тоскливо закончила она.
По следу
Паровоз гнал вагоны на запад, оглашая девственную тайгу протяжными гудками. Перминов лежал на верхней полке и читал купленные на остановке свежие газеты. Вчера он звонил начальнику управления и по скупым, одобрительным замечаниям понял, что розыск по другим каналам пока не дал больших результатов и те сведения, которые он сообщил полковнику Федорову, представляют для следствия большой интерес.
Перминов наслаждался покоем в вагоне, засыпая под стук колес, отсчитывающих стыки рельсов. А в это время из управления неслись по проводам запросы:
«Николай Шпак, примерный возраст сорок пять лет, волосы белые, глаза светлые…», «Сообщите место жительства Николая Шпака!», «Николай Шпак!..», «Разыскивается Николай Шпак! Шпак!..»
Потом на несколько часов замерли провода и радио. Наконец, с далекого Южного Сахалина пришло сообщение: «Николай Федорович Шпак, 1920 года рождения, холост, уроженец Бугульмы, рабочий рыболовецкой артели поселка Тох, соответствует приметам».
Полковник Федоров вызвал майора Агатова и капитана Петренко.
— Ну, товарищи, сошлись концы с концами, читайте, — он протянул телеграмму Агатову.
— Будем брать сами или попросим сахалинских товарищей? — поинтересовался майор, и Федоров уловил нотки, в которых прозвучало желание самим закончить этот трудный поиск.
— Думаю, ваша оперативная группа все и доделает. Жаль, что Перминов где-то в дороге. Тут и его заслуга немалая… Собирайтесь в дорогу, завтра вылетите. Попросите сахалинцев, пусть организуют наблюдение за преступником, пока вы будете в пути.
Через несколько часов полковник Федоров получил второе сообщение с Сахалина: «Шпак Николай Федорович из поселка Тох выехал, выписка оформлена, направление неизвестно». Начальник управления отменил выезд оперативной группы на Сахалин и, дав несколько часов на обдумывание и изучение полученных данных по делу Лапина — Донорова — Шпака, попросил Агатова и Петренко высказать свои соображения по дальнейшему розыску.
Имея фамилию, имя, отчество преступника, розыск значительно облегчался. Теперь мог действовать только фактор времени, которым оперативная группа уже практически не располагала. Полковник приготовился слушать майора Агатова. Тот взял со стола увесистый том дела и полистал несколько страниц. Он открыл лист показаний бывшей супруги Михаила Донорова, Екатерины Николаевны Шершень, и показал полковнику то место в ее рассказе, где она говорила об отцовской любви к сыну. Там, где упоминалось, что Шершень как будто видела Михаила Донорова в станице, было подчеркнуто красным карандашом.
