Приволье - Семен Петрович Бабаевский
На хутор Маковский я вернулся не только с новыми впечатлениями и знаниями, но и с гармонью. И сразу начал парубковать. Ходил с гармошкой на вечеринки, научился курить, и в глазах хуторских девушек уже казался настоящем парнем. По ночам проявлял «геройство» — с такими же, как и сам, парнями забирался в чужие сады и угощал девушек яблоками и абрикосами. Но все, чем мы, молодежь, в те дни жили на хуторе, вскоре нам наскучило. Мы стали мечтать о комсомоле.
Вспоминаю только что прошумевший грозовой ливень. Поля — мокрые, дорога — в лужах. Вижу троих промокших подростков — Петра Яценко, Ивана Швеца и Семена Бабаевского. Идут пареньки по берегу Кубани в станицу Невинномысскую, идут по грязной размокшей дороге, идут босиком, с засученными выше колен штанинами. (Из-за материальных недостатков молодые люди летом обувь не носили.) Через Кубань они переправились на лодке, поднялись на высокий правый берег и отыскали райком комсомола. С нескрываемым удивлением, но приветливо встретили там нежданных гостей. Что и как босоногие ходоки говорили? Они просили организовать на хуторе Маковском ячейку комсомола. Их внимательно выслушали и просьбу поддержали. Ячейка из трех членов вскоре была создана. Ее секретарем был избран белобрысый чубатый Семен. (Я говорю о себе в третьем лице потому, что сейчас, когда прошло более полувека, мне никак не верится, что это был именно я, кажется, что был какой-то другой Семен.)
Вскоре наша ячейка выросла, в нее вступили не только парни, а и девушки — первые маковские комсомолки. В те далекие времена по почте можно было купить специальные костюмы цвета хаки: для парней — брюки, рубашка, фуражка, пояс с портупеей через плечо, для девушек — юбка, кофточка, красная косынка и тоже пояс с портупеей через плечо. В такой полувоенной одежде мы выглядели нарядно и своим внешним видом отличались от остальной молодежи. Членов партии на Маковском тогда не было. Чем же мы занимались? Если отвечать на этот вопрос просто и понятно, то мы вместе с хуторянами строили свою молодую родную Советскую власть. А лучше сказать так: мы занимались всем тем, что относилось к первым росткам социалистического уклада нашей жизни, организовали избу-читальню, хоровой и драматический кружки. Если к этому прибавить, что секретарь ячейки был еще и гармонистом, то авторитет хуторских комсомольцев рос, как говорится, не по дням, а по часам. Главное же внимание было сосредоточено не на танцах и не на песнях, а на ликвидации неграмотности. Сегодня, в годы космических полетов и компьютеров, от самого слова «неграмотность» веет эдаким анахронизмом, стариной-старинушкой, а тогда научить человека писать и читать — была победа, может быть, равная теперешнему полету в космос.
Вскоре на Маковском появилась сельхозкоммуна «Стальной конь» — дело по тем временам тоже новое и непривычное. Почему коммуне было дано такое несколько странное название? Конь, да еще и стальной? Это было сделано в честь ленинградских рабочих, которые в порядке шефства прислали коммунарам стального коня — трактор. Была сооружена арка, ее украсили флагами, цветами, и трактор въехал в хутор через эту арку под звуки гармошки и восторженные крики людей.
Помимо трудового энтузиазма, желаний сделать как можно больше и лучше, мы, комсомолисты (так нас тогда называли), были еще и незаурядными мечтателями, под стать самому Константину Эдуардовичу Циолковскому. К примеру, белочубый Семен в свои шестнадцать лет не на шутку мечтал стать писателем. Тогда же он написал свой первый рассказ «Молотилка». Сюжет прост: в разгар обмолота хлеба кулаки испортили молотилку, принадлежавшую коммунарам, и сорвали уборку урожая. Сие слабое сочинение, разумеется, напечатано не было, и мечта оставалась мечтой. Помню, в тот год на Маковский из Москвы приехали два корреспондента «Комсомольской правды», парни на вид представительные, интеллигентные, в модных плащах и шляпах. Разговаривая с секретарем ячейки о житейских делах, москвичи, очевидно, любопытства ради, спросили чубатого паренька, о чем он мечтает и кем собирается стать. И белочубый Семен, не задумываясь и не стесняясь столичных гостей, смело и уверенно, как о чем-то давно решенном, сказал:
— Буду писателем!
— А преодолима ли для тебя эта задача? — спросили москвичи. — Думал ли ты об этом?
— Обо всем уже думал, — последовал ответ. — Для комсомольца нет ничего невозможного, непреодолимого.
Разумеется, это было сказано чересчур самоуверенно, нескромно. Теперь бы тот Семен так не ответил, постеснялся. Но тогда для него, как говорится, и море было по колено. Москвичи с улыбкой переглянулись, как-то странно посмотрели на будущего писателя: надо полагать, ответ Семена им показался и смешным, и неуместным. Не знаю, живы ли сейчас эти московские товарищи и знают ли они, что мечта белочубого паренька из кубанского хутора Маковского все же сбылась. Правда, не сразу, не вдруг, не просто и не легко, но сбылась.
IVПосле того как был написан первый рассказ, случилось то, что рано или поздно и должно было случиться: моя «Молотилка» как бы открыла мне глаза, и я увидел, что человек я в общем-то малограмотный. После «Молотилки» я понял простую истину: чтобы писать рассказы, мне надо получить образование. Но как и где? Что делать и у кого просить поддержки? И тут случайно в газете я прочитал, что в Краснодаре открывается рабфак. Непонятное мне слово «рабфак» волновало и радовало, и я решил во что бы то ни стало стать рабфаковцем. Вот это, говорил я сам себе, и есть то, что мне нужно. Со страхом я думал о том, как бы я жил и что бы я делал, если бы не Краснодарский рабфак. Тогда мне даже показалось, что те люди, кто открывал рабфак и объявил о приеме будущих рабфаковцев, наверняка знали, что на Маковском живу я и что мне, как никому другому, нужен рабфак. Желая прихвастнуть перед хуторянами, я, не раздумывая, объявил и друзьям, и родителям, что уезжаю в Краснодар поступать на рабфак и что на Маковский уже не вернусь.
