Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II
— Подумать только, как всё это было!
Последнюю ночь гости ночевали в доме Анны Савельевой. Ольга Яковлевна пыталась было отказаться от этого приглашения под предлогом необходимости отъезда домой, но Ирина решительно сказала:
— Мама, на один день задержимся ещё. Я хочу… стихи Дмитрия послушать.
Анна со всем радушием угощала их, Дмитрий читал много стихов, Ирина громко одобряла их, оба они много разговаривали и смеялись. Ольга Яковлевна снова и снова рассказывала о Семёне. Но, рассказывая, она постоянно со страхом думала: а что, если Анна догадалась, кто такая Ирина, для чего они сюда приехали?! И каждую секунду ждала вопроса, который будет катастрофой, ибо, как бы она ни ответила на него, всё будет ясно…
Но вопроса такого не последовало.
На другой день гости уезжали. Провожали их на станции снова все — и Кружилин, и Наташа с Леной, и Анна, и Дмитрий. Из своего совхоза приехал даже Иван Савельев.
— Иван Силантьевич! — будто больше всех обрадовалась ему Ирина. — Спасибо, что вы приехали! И вообще, всем спасибо! Мне это очень… ну просто очень нужно было. Мне теперь будет легче жить.
Эти её восторженные слова все восприняли с доброй улыбкой, и Наташа улыбнулась, и Анна.
Потом Ирина, высунувшись из окна, махала всем до тех пор, пока поезд не скрылся за станционными постройками.
— Хорошая какая девчушка, — произнёс Иван, когда все шли к оставленным на привокзальной площади подводам. — Не ходит по земле, будто летает над ней.
— Хорошая, — согласилась и Анна. Они с Иваном чуть приотстали от других. Потом Анна вообще остановилась. — Всё, что она говорила о Семёне, правда. Я с твоими рассказами сравнивала.
— Ну вот, — кивнул Иван.
Анна сделала несколько шагов и снова приостановилась, поглядела в ту сторону, куда скрылся поезд. И вдруг сказала:
— Только у неё… и Леночки одинаковые глаза.
Иван чуть шевельнул поседевшими, как и волосы, бровями.
— Мало ли людей на земле с одинаковыми глазами…
Анна всё смотрела и смотрела в ту сторону, куда ушёл поезд, точно ожидая, что он вернётся.
Потом произнесла вполголоса:
— Да это-то так…
И они пошли дальше.
* * * *Горькие, тяжёлые или тревожные, как рекомендовал Кружилин, стихи у Дмитрия не писались. И никакие не писались, он проводил ночи без сна, сидел за столом, выводил на бумаге строчки, затем рвал листы и обрывки бросал под стол. Брал новый лист, записывал возникшее в голове другое четверостишие:
Лихорадит древнюю планету,Много бед и много слёз на ней.Я обязан рассказать об этомВ суматохе проходящих дней…
И снова рвал.
На земле стояла сухая и жёлтая осень, вечера были тёплыми, Дмитрий сидел с открытой форточкой, до него доносились звуки постепенно затихающей деревни. Когда умолкало всё — и скрип затворяемых где-то ворот, и глухой стук запоздалых дрожек, и последние голоса, долго ещё слышалось далёкое треньканье балалайки или звуки гармошки, временами беззаботный девичий смех. Затем умолкали, прекращались и эти звуки, прошедший день со всеми своими делами и заботами, радостями и горестями, отшумев, навсегда проваливался в чёрную ночь, в небытие, проваливался, казалось Дмитрию, всё глубже и глубже. Над всей землёй стояла теперь одна чёрная тишина, и ничего больше, и стоять она, чудилось, будет вечно.
Но вдруг эту тишину, всегда неожиданно, прорывал петушиный крик. Первому петуху откликался другой, третий, десятый. Древний, как сама земля, петушиный перезвон предупреждал людей о приближении рассвета и нового светлого дня.
Запустив пальцы в волосы, Дмитрий Савельев слушал петушиные песни и угрюмо думал: почему это он обязан рассказывать о всех бедах и всех слезах на планете? По какому праву он берёт на себя эту обязанность? И отвечал себе: по праву поэта, по праву художника… Как Кружилин тогда, в доме Натальи Александровны, говорил? Люди постоянно должны помнить: многое из того, что делается на земле, — за пределами человеческого. Вот тот же Алейников. Ужасная судьба… А внучка его не ходит по земле, а будто летает над ней. Он, Дмитрий, слышал эти слова дяди Ивана, а потом они с матерью отстали. Ради того, чтобы она летала, и принял Алейников такую смерть. Это так… Об этом художник тоже должен всем рассказать. Чтобы таким, как эта Ирина, как дочка Семёна, чтобы тем парнишкам и девчонкам, беззаботно смеющимся где-то в ночной тиши, не сломали крыльев. Это не только его право. Это его долг.
Без всякой связи будто с его размышлениями складывались сами собой в голове строчки:
…Значит, вновь со мнойНа этом светеВдовьи слёзыИ сиротский плач.Всё — моё…И бродит по планетеПрошлых лет и будущихПалач.
Я иду сквозь годы,Как сквозь плети,В седине,Как в пепле и золе…
Но это всё не то, не то, мучительно думал он. А если то, не найден пока тот единственно возможный и необходимый для этого стихотворения художественный ряд, тот самый ключ, который повернёшь — и войдёшь в свой стих, как в свой дом, в свою комнату, где всё знакомо и всё необходимо. А потом туда будут входить и входить другие люди, и каждый будет поражаться этой красотой и гармонией, очищаться высокими мыслями, заложенными в произведении.
Но ключа не было, и снова обрывки бумаги летели под стол. Утром, как всегда, Анна привычно выгребала их оттуда.
Однажды на скомканном обрывке бумаги она прочла:
…Ты прости,Что я тебя придумал,Ты меня, пожалуйста, прости…Ни весной, ни осенью угрюмой,Видно, не найти к тебе пути…
Анна вздохнула, разгладила бумажный обрывок и зачем-то положила в карман фартука.
А когда Дмитрий в тот день молчаливо, как всегда, заканчивал завтрак, она, желая как-то облегчить сыну его многолетнюю боль и в то же время боясь причинить ещё большую, негромко сказала:
— Сынок… А может, ты её и вправду придумал?
Дмитрий понял, о чём она говорит. Он отвернулся к окну, долго глядел на облитые жёлтым пламенем берёзы, росшие вдоль улицы. Он хотел вроде и что-то сказать, но так и не сказал. Вместо этого он резко поднялся и чуть побледнел.
— Что? — тревожно спросила мать.
— Не знаю. Почтальон…
Анна глянула в окно, увидела идущую по двору почтальоншу с сумкой. Сумка, как обычно, висела у неё за спиной, а в руке она держала конверт.
— От Андрюшеньки с Раей, — сказала Анна спокойно и уверенно, потому что больше ни от кого писем не получала. Сказала и вышла навстречу почтальонше. И через какие-то секунды оттуда, из-за дверей, закричала испуганно и торопливо: — Сыно-ок! Дима-а!
И тут же, отмахнув дверь, появилась в комнате, растерянная и смятенная. Дмитрий стоял на том же месте, недвижимый.
— Сынок… — И протянула ему конверт. — От неё. Из Винницы…
С места он двинуться не мог, ноги его словно приросли к полу. В лице его не было теперь ни кровинки.
Пошатываясь, Анна прошла по комнате. Она шла к нему, но Дмитрий смотрел не на мать, а только на конверт, который мать несла в руках.
Она молча протянула ему конверт. Но вместо того чтобы взять его, он сделал шаг назад.
Анна положила письмо на стол. Затем качнулась к сыну, припала к его груди и зарыдала, как от неизбывного горя. Дмитрий одной рукой поддерживал мать, а другой поглаживал её по плечу.
Конверт голубым пятном выделялся на столе и резал Дмитрию глаза.
Успокоившись, Анна проговорила:
— Только сейчас, сынок, я поняла твою любовь… Только сейчас вот… до конца. И какой ты сам! Ну, читай.
— Не могу, мама, — проговорил он еле слышно.
— Дурачок… Это хорошее письмо, я материнским чутьём чувствую. Иначе бы зачем она его стала писать? Через столько-то лет?! Зачем?
— Вот потому и страшно.
Они ещё помолчали. А потом она сказала:
— Тогда я сама.
Она хотела взять письмо, протянула к нему руку.
— Мама! — вскричал он умоляюще, опередил её, схватил конверт. — Не надо…
Конверт жёг ему пальцы, они подрагивали, и сам он весь был возбуждён, в глазах лихорадочное смятение…
— Не надо, — повторил он, шагнул к вешалке, сорвал пиджак, надел его, письмо положил во внутренний карман, взял стоящую в углу свою походную палку и торопливо вышел из дома.
Небо над землёй было распахнуто во всю ширь, тёплый осенний день, о наступлении которого люди были извещены ещё во мраке древними птицами, только разгорался. Выйдя на крыльцо, Дмитрий оглядел всё небо, от края до края, и будто впервые изумился его беспредельности. И он ощутил в себе желание идти и идти куда-то в эту беспредельность и нести туда своё необыкновенное чувство… Дмитрий шагнул со ступенек и пошёл.
