Адъютант Пилсудского - Федор Федорович Шахмагонов
У Дервиза тоже заметно пропал интерес к спору. Он обернулся к Курбатову.
— А вы, молодой человек, тоже предпочитаете переждать на росстани,, на распутье?
— Нет! — ответил Курбатов. — Я сделал выбор...
Дервиз нахмурился.
— Романтика мстителей, белая армия, белые одежды святых?
Курбатов посмотрел на Ставцева. Тот сделал едва приметный знак движением век: молчать надо!
— Нет! Я провожу своего друга и иду в Красную Армию...
16
Все тихо в доме, и все давно уже спят. Разметалась во сне Наташа, уронив голову на его руку. В темноте смутны черты ее лица, но Курбатов видит каждую его черточку. Он не спит, сон бежит от него...
Трудно вместить, трудно окинуть все с ним случившееся, понять, оценить, очертить каким-то определенным кругом. Может быть, невольно Ставцев в своем притворстве сказал правду о росстани... Как легко потеряться, как легко можно заблудиться во всей этой неразберихе, в этом отчаянном хаосе. «Ледовые мстители». Из Петрограда смотрел на них Курбатов как бы даже с восторгом. Ему нравилась романтика неравного боя. Романтика! Насмешка над романтикой! А если они придут сюда? Что им Наташа, что им Вохрин, что им этот странный барон? Виселица и шомпола... И нет никаких мстителей, а просто жажда власти, которая вырвана как жало, но которая сладка для них как сахар! И этот спокойный человек в ВЧК. Чему он так заразительно рассмеялся? Над бессилием рассмеялся тех, кто послал его, Курбатова. Смех над обреченными. А обреченные, послушать Ставцева, кольцом сжимают Москву. Московское великое княжество и то было обширнее по своей территории, чем большевистская Россия. Где взять силы, чтобы отодвинуть девятый вал? Значит, есть где-то силы, и не от бессилия ли мечутся там, посылая стрелять из-за угла?
Но это же страшно, страшно разлучаться в такое время... Курбатов обнял Наташу, прижал ее к себе, глядя сухими глазами в глухую темноту.
Кольберг... Немецкий шпион. Его не принял в своем доме барон, и тоже немец. Жандарм и шпион, и ему-то служить, за него Ставцев голову хочет положить. Где для них Россия? В чем она? Плакать хотелось от позора, от стыда, а слез не было.
Проворов! До Проворова бы добраться! Досталось томиться Курбатову несколько дней. Видимо, Проворов не торопился. Или, может быть, ему было очень трудно.
Чем помочь?
Однажды, когда в доме все уснули, Курбатов предложил Наташе пройтись погулять по лесу.
— Опасно в лесу... — заметила Наташа, но не очень уверенно.
Курбатов показал ей пистолет. Они оделись и неслышно выскользнули в сад.
Морозило. Светила в полную силу луна, раскидывая по парку причудливо переплетенные кроны голых лип и тополей.
Наташа с радостью вела Курбатова по любимым с детства местам, она провела его на обрыв за парком, откуда, как она не раз ему говорила, «плакать хочется».
— Если бы днем... Ты вот все о России. Здесь она, Россия! Когда научусь, напишу красками Оку и Проню... Пронюшку... Милая моя реченька..
Луна подсинила размах снежной равнины, сгладила, убрала все изгибы и всхолмья. Стыли луга под ее неверным светом, но все же виднелись резко очерченные головки стогов.
— Люблю, люблю... — говорила Наташа, прижимаясь, заглядывая ему в глаза. — Ты вернешься?
— Вернусь... Родная моя, вернусь!
— Я буду ждать... Не делай глупостей! Береги себя... Как лее я без тебя-то буду?!
Морозило. Они пошли обратно аллеями парка. Скрипел под ногами неотоптанный снег. И вдруг на аллее, прямо перед ними, возникла темная фигура.
Курбатов сунул руку в карман, но еще несколько шагов, и он узнал Проворова. Наташа отпустила руку.
— Ничего... — успокоил ее Курбатов. — Не бойся со мной!
Они сходились. Проворов в солдатской шинели, в солдатской шапке. Подошел и просительно проговорил :
— Браток! Нет огонька? Курить есть чего, нечем разжечь!
— Спичек нет! Дойдем до дома, вынесу..
— Вынеси! Будь человеком...
Курбатов вышел на крыльцо, подал Проворову спички. Вместе с коробком спичек — бумажку, на которой был записан разговор Ставцева с Дервизом о Кольберге. Спросил, когда трогаться.
— Днями... — пообещал Проворов. — Будет знак...
Что же греха таить, не от нетерпения спросил Курбатов у Проворова, «когда трогаться». Он не дни — часы считал, сколько ему еще быть рядом с Наташей. А там разлука. На год, на два... Если бы не Наташа, с каким легким сердцем он сейчас кинулся бы в этот круговорот, в эту дикую мельницу. Наташа...
Каким бы счастьем были напоены эти дни, если бы время не отсчитывало часы и секунды неумолимой разлуки!
Они все время вместе. Ставцев поправлялся и поговаривал, что пора уходить. Вохрин отмалчивался, Варвара Павловна плакала.
Курбатов, как-то перебирая книги, наткнулся на томик Лермонтова. Листая страницу за страницей, вдруг остановился. Прочитал стихи. Он и раньше их читал, читал Лермонтова запоем, а вот забыл и только теперь вспомнил. Они ожгли его, дочитывал последние строчки, подавляя подступавшие слезы:
Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль с покаянием.
Курбатова никогда не волновали религиозные чувства. В кадетском корпусе и в юнкерском училище выводили на молитвы, но давно уже он, как и его товарищи, был к ним равнодушен и смотрел на них как на одно из бессмысленных установлений. Старушечье дело, и конец с тем. Если бы его спросили, верует ли он в бога, Курбатов удивился бы. Как-то само собой отмерло, без извечных вопросов, какими мучился Достоевский и мучил своих героев. Наверное, даже излишне мучил, так по крайней мере казалось Курбатову, когда он вчитывался в строчки, посвященные Алеше Карамазову. И стихи Лермонтова отнюдь не молитвенным ритмом поразили его, а нежностью, перекликающейся с его ощущениями.
Окружи счастием душу достойную,
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость спокойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному,
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
Это все, что он хотел пожелать Наташе, уходя в неизвестность.
Он прочитал ей эти стихи, Наташа плакала всю ночь. Может быть, смутно она о чем-то догадывалась? Курбатов несколько раз ловил себя на отчаянной мысли рассказать... Все рассказать ей!
Какая же
