Николай Вагнер - Преодоление
Солнце обошло полнеба и снизилось к крышам домов. Его косые, не дающие тепла лучи назойливо били в глаза. Лена повернулась к стене, поджала колени и снова забылась. Когда она вновь открыла глаза, солнечные лучи перекрестились в углу комнаты и потускнели. Мертвая тишина, казалось, так сдавила виски, что зазвенело в ушах. Лена сжала ладонями голову, села на край тахты, глубоко вздохнула.
Медленно просыпавшаяся память до мельчайших подробностей восстановила начало дня. Лена услышала звонок у двери, увидела спокойное пышное лицо Марии Михайловны, ощутила прикосновение ее пухлой руки. До Лены донесся запах «Красной Москвы». Ей показалось, что он застоялся в комнате и именно поэтому сейчас было так трудно дышать.
Лена поднялась, подошла к окну, повернула шпингалеты. Осенний студеный воздух рванулся в комнату.
Лена старалась отогнать назойливо возникавшие воспоминания о встрече с бывшей женой Норина, но, подобно тяжелому сновидению, они возвращались помимо ее желания. И Лена вынуждена была вновь и вновь с ужасом осознавать, что это не сон, а правда.
Не закрыв окна, Лена подошла к вешалке, надела пальто, вынула ключ, хлопнула дверью и побрела по длинному пустому коридору; постояв в нерешительности в подъезде, посмотрела по сторонам и быстро пошла к центру площади. Здесь все изменилось. Листья молодых берез побили заморозки. Фонтан не работал. В прямоугольном бассейне плавали желтые листья.
Обойдя клумбу, Лена присела на скамью. Солнечные лучи еще золотили края облаков и заливали розовым светом все вокруг. Привалившись к спинке скамьи и запрокинув голову, Лена следила за плывущими облаками, которые бесконечно меняли свои очертания, превращаясь в седобородых глазастых стариков, а затем в сказочных драконов, скачущих всадников или идущих по пустыне верблюдов. Потом облака стали обыкновенными: у Лены не хватало больше воображения. Она вспомнила, как лучше всех угадывала фигурой, возникавшие из облаков, ее мать. Это было очень давно, в долгом, как целая жизнь, детстве. Тогда каждое лето они жили в деревне, на этой же самой реке, только километров на двести ниже по течению.
Минуло почти десять лет с тех пор, как у Лены не стало матери. Отца она не помнила совсем. Теперь из всей родни осталась у нее лишь тетка, престарелая учительница, которая жила в той самой деревне, где прошло детство.
Зябко передернувшись, Лена подняла воротник пальто, огляделась и, к своему неудовольствию, увидела человека по ту сторону клумбы. Он повернулся к ней спиной и, судя по тому, как часто устремлялись вверх клубы дыма, жадно курил. Лена хотела было подняться и уйти, но передумала. Не весь же вечер он будет торчать здесь. И куда ей идти, зачем? Он между тем бросил окурок в урну и направился к скамье. Лена сразу узнала институтского преподавателя Василия Ивановича Кострова. Он попросил разрешения сесть, внимательно посмотрел в лицо Лены.
— Елена Андреевна?!
— Да, это я.
— А что вы тут поделываете?
— Как видите, ничего…
— Плохое настроение?
Лена промолчала, глубоко всунула руки в карманы пальто и приподняла плечи.
— Холодно? — спросил Василий.
— Скоро зима…
— Зима… Никуда от нее не денешься. Но что все-таки с вами?
— Ничего. Просто сижу и дышу воздухом.
— Перезанимались, наверное… Я тоже перезанимался, переработал… Вы знаете, оказывается, не только одна работа определяет нашу жизнь. Мысль, конечно, не новая, но каждому она приходит в свое время. Когда у тебя все хорошо, ты не задумываешься над этой стороной жизни, — словно самому себе говорил Василий. — Встаешь, отправляешься на работу, приходишь домой, читаешь, занимаешься, ложишься спать. Назавтра — все в том же порядке. Но если в механизме личной жизни, именно личной, случится перебой, становится не мил весь белый свет. И кажется тебе, что ты самый одинокий, самый несчастный человек. И никому до тебя нет дела, и никто не поможет…
— Почему вы говорите об этом мне?
— Я говорю безотносительно. Просто подумалось, что вы переживаете какую-то большую неприятность. Иначе бы вы не сидели тут. Одна…
— То же самое я могу подумать о вас.
— Обо мне? С чего это?
— Не покурить лее вы пришли сюда.
— Нет, Елена Андреевна, вы ошиблись. Здесь я совсем не случайно. Всего-навсего жду жену. Видите? Вот билеты в кино. — Он взглянул на часы, и на лице его появилось выражение растерянности. — Да… В кино мы, кажется, опоздали. Уже девять пятнадцать, а сеанс начинается ровно в девять. Ну, ничего…
Лена поднялась.
— Вы уходите?
— Да, замерзла.
— Что же, идемте. Вы живете где-то поблизости?
— В общежитии молодоженов.
— Вот оно что! Между прочим, Петр Иванович Норин — ваш муж?
— Откуда вам это известно?
— Ну, как же! Он неоднократно рассказывал о вас. О Лене Крисановой из управления… Но где же Петр Иванович? Я полагал, что молодожены ни на минуту не разлучаются друг с другом.
— В командировке. До свидания, Василий Иванович. Это мой подъезд.
Не подав ему руки, Лена кивнула и быстро пошла к дому. Василий постоял немного, посмотрел ей вслед. Ему показалось, что в последний момент на глазах у Лены блеснули слезы. «Что же могло с ней стрястись, кто ее обидел? Если Норин в командировке, значит не он». Василию стало жаль Лену, и сколько он ни доказывал себе, что до нее ему нет никакого дела, потребность проявить участие к ней не проходила.
Глава тринадцатая
КАЖДЫЙ ЧАС
В ранний час, расхаживая по дому и неторопливо собираясь на работу, Груздев непременно выбирал минуту, чтобы сесть за свой старомодный письменный стол. Каждый раз, когда он удобно располагался в твердом, тоже старом кресле и закуривал папиросу, од придвигал к себе настольный календарь и разбирал на его листке записи, выведенные его же рукой накануне. Он и без пометок знал, что надо сделать за день, который только начинался, но все-таки по привычке изучал написанное в календаре, вспоминал и представлял во всех подробностях первоочередные дела, продумывал, как способнее справиться с ними. Только в редких случаях перечеркивал Груздев ту или иную запись. Обычно все намеченное он выполнял методично и в той последовательности, какую диктовала обстановка, тратя на это, если была необходимость, весь запас воли и физических сил.
Без пятнадцати восемь Груздев вышел из дому и равно в восемь был в своем служебном кабинете. Окинув взглядом стол с телефонными аппаратами, он извлек неловкими пальцами из верхнего кармана пиджака листок, вырванный из календаря, и включил прямую связь.
Потребность лично переговорить с начальниками управлений он испытывал всегда. Однако устной информации ему тоже всегда недоставало.
Выслушав последнее, короткое, как рапорт, сообщение, Груздев вызывал машину и, как он любил говорить, отправлялся в «круговое путешествие» по объектам стройки. Уже надев пальто, он услышал неожиданный телефонный звонок. Вера Николаевна, жена, бывшая учительница, радостно сказала, что к вечеру у нее «образуется окно» — свободное время. Хочется посмотреть фильм, новый, необыкновенно хороший… Нет, нет, он не может: в восемнадцать ноль-ноль собрание у монтажников.
И снова звонок. На этот раз из райисполкома: знает ли он о заседании постоянно действующей комиссии? Конечно, нет! Почему не предупредили хотя бы за день? Он, Груздев, всей душой за благие дела, но ведь день есть день, — единственный, который прожить надо с предельной пользой и притом, по возможности, лично участвуя во всем, что предстоит сделать.
Можно, конечно, передоверить дела замам, но загодя, тщательно продумав и организовав то, что должен был сделать сам. А как быть теперь? Нет, он не поедет в исполком. Там обойдутся и без него. А здесь?.. Здесь еще не ясно, как кончится история с экономией бетона, полгода назад обоюдно начатая проектировщиками и строителями. Не ясно, почему простаивают монтажники, несмотря на все меры, принятые для работы по твердому графику. И вновь сегодня надо звонить в Москву, выбивать дополнительный металл. Ведь всем должно быть понятно, что арматуры пошло во много раз больше, что без этого невозможно было бы сэкономить столько бетона.
Груздев покачивался всем корпусом при каждом нырке машины, смотрел через ветровое стекло и все перебирал, перебирал в памяти множество неотложных дел, которые приготовил ему наступивший день.
Коростелев, как и следовало ожидать, во время последней поездки в Москву не добился увеличения фондов, зря отбывал там командировочные дни. Пожалуй, полезнее было вместо него послать Норина. Как бы там ни было, он действительно человек дела. С пустыми руками не возвращался никогда.
Но послать Норина в тот раз было нельзя. И тут мысли Груздева перекинулись к случаю с Карачаном, начальником транспортного управления. Пожалуй, не дотянул бы он из-за своей болезни до сего дня, не предложи вовремя Норин свою кровь, группа которой у него единственного из всех доноров-добровольцев подошла Карачану.
