Иван Уханов - Играл духовой оркестр...
— Вы тоже были? — спросил он, заранее зная ответ.
Егор Кузьмич молча кивнул, достал из кармана листок бумаги и бережно подал Фролову:
— Тут имена погибших. Сорок семь…
Чуть прихрамывая, председатель ходко зашагал к правлению.
Фролов смотрел ему вслед, мысленно ощупывая под темным плащом обожженную, в заплатах из чужой кожи спину.
Весь день Фролов и выделенный ему в помощь плотник готовили площадку под обелиск. Сколотили опалубку, залили бетоном. А теперь осталось сложить из кирпича невысокий четырехгранник, отштукатурить, основание украсить барельефами военных мотивов, на мемориальной доске написать имена павших, а сверху прикрепить беленькую звездочку. Все ясно и просто.
Плотник был невысокий, широкой кости мужик, с седыми вихрами на большелобой голове. Работал он не торопясь, с какой-то угрюмой молчаливостью.
Когда размечали площадку, он сказал:
— Давайте шагов на пятнадцать отступим вот сюда, на возвышенку…
— Зачем? И здесь ровно, хорошо, — возразил Фролов.
— Сейчас ровно и сухо, а весной тут ручей, а посля лужица долго стоит.
Для опалубки доски можно бы и не строгать, он строгал.
— Антон Иванович, лишнее это. Все равно фундамент наполовину будет в земле, — заметил Фролов.
— Не знаю, чего вы наверху смастерите, а основу надо ровную, крепкую. Памятник. Могилка, значит. Я под свой дом и то… А это ж на века.
Во время перекура он сворачивал козью ножку, глубоко затягивался дымом, сипло покашливал, взгляд его задумчивых глаз упирался в одну точку. Вдавив окурок в землю, он не спешил брать топор, сидел и озабоченно оглядывал площадку.
— Что, начнем, Антон Иванович? Сегодня бы закончить фундамент, — поторапливал Фролов.
— Кончим. Куда спешить? Там всегда спешили…
— Где?
— Бывало, завалишь мерзлыми комьями товарища. Звездочку поставить некогда… А теперь чего ж спешить?
— Воевал, значит?.. Это хорошо.
— Ничего хорошего, — буркнул Антон Иванович и молчал до самого обеда.
Мимо пошли ребятишки из школы. Запестрели рубашки, красные галстуки. Окружили площадку. К Антону Ивановичу подошел курносый мальчик лет десяти с темным хохолком волос.
— Чего строите, дедушка?
— Ты, Сережа, у дяди спроси. Он лучше расскажет, — вытряхивая из рубанка белые стружки, сказал плотник.
Фролов вкратце объяснил. Ребятишки загомонили:
— А нам Зоя Ильинична рассказывала… В нашей деревне каждый третий погиб на войне.
— Дядь, мы сирень и цветы здесь посадим.
— А можно сюда газ подвести? Вечный огонь.
— Дяденька, а обелиск красивый будет?
— Скоро увидите, — сказал Фролов, улыбаясь.
Этот горячий интерес ребятишек к тому, что он делает, тронул его. Фролову стало неловко. Он сел на горку кирпичей и закурил. Подъехал самосвал, вывалил бетон в опалубку, плотник взял лопату и старательно разровнял густую серую кашу.
Отъезжая, самосвал забуксовал в колдобине, вырытой вчерашним ливнем. Заднее колесо взвизгнуло, машина рванулась вперед. Фролову что-то стукнуло в глаз. Он закрыл его ладонью, полез в карман за платком. Глаз нестерпимо жгло, словно в него сыпанули горячего песку.
— Что такое? — подошел Антон Иванович. — Ну-ка отыми руку. Э-ге. Это вам небось камешком из-под колеса. А глаз цел.
— Но я ничего им не вижу. — Фролов тряхнул головой.
— Засорен… Вам бы к фельдшеру. Недалече отсюда, вон за третьей избой, жестяная крыша. Спросите Татьяну Сергеевну…
Фролов шагал, спотыкался, ругал себя: «Разинул хлопалки».
Он подошел к дому с табличкой «Медпункт» и услышал музыку. Взбежал на крыльцо, шагнул в сени.
— Здравствуйте! — громко сказал он с порога.
Где-то в передней смолк баян, оттуда вышел курносый темноволосый мальчик.
— Вы к нам? — растерянно сказал он.
— Мне фельдшера, Татьяну Сергеевну.
Мальчик выскочил на крыльцо и крикнул:
— Ма-ам!
В окно Фролов увидел на дворе женщину. Она развешивала стираные полотенца на веревку, протянутую от крыльца до крыльца сарайчика. Около крыши веревка высоко уходила от земли, женщина вставала на скамеечку, ее пестрый халат оголял загорелые ноги.
Он сел на стул, прикрыл платочком глаз.
— Здрасьте, — раздался знакомый голос.
Фролов встал навстречу входящей женщине.
— Здравствуйте, Татьяна Сергеевна. Рад вас снова видеть. Выручайте…
Медпункт и комната, где жила фельдшерица, были под одной крышей, их соединяла веранда. Прошли в перевязочную.
— Ну, показывайте. — Татьяна Сергеевна, только что неловкая, суетящаяся, надев белый халат, стала строгой и уверенной. Она быстро удалила из глаза соринку и пипеткой стала закапывать.
— Не простудились после вчерашней дороги? — спросил Фролов.
— Как видите.
— Ничего как раз и не вижу.
Они засмеялись.
— Вот и все. Не больно? Будет беспокоить, приходите, — сказала она.
Фролов встал, но уходить не хотелось. Мельком оглядел маленькое хозяйство Татьяны Сергеевны: столик, накрытый белой клеенкой, кушетку и две больничные койки, светлый остекленный шкаф с медикаментами, к полочкам приклеены пожелтевшие бумажные таблички с корявыми надписями: «Стерильно», «Для инъекций», «Витамины». Фролов поймал себя на мысли, что все окружающее его здесь воспринимается им лишь в связи с именем и обликом этой женщины, которая просто и ласково улыбнулась ему вчера в машине. Вспомнился запах влажного плаща с ее теплых плеч.
— Кто эти каракули написал? — показал он на бумажные таблички, приклеенные к шкафу.
— Сама.
— Все здесь у вас хорошо и красиво. И вдруг эти загогулины. А хотите, я напишу? Извините за критику…
— Пожалуйста. Но… когда?
— Хоть сейчас. Бумага и тушь есть?
— Сережа! — позвала Татьяна Сергеевна.
Они вернулись в комнату. У Сережи нашлись кисточки, ватман, тушь. За полчаса Фролов написал все таблички.
— Какие красивые! — восторгался Сережа.
— У меня теперь как в городской поликлинике будет, — улыбнулась Татьяна Сергеевна.
— Дяденька, а правду говорят, что в городе на баянах теперь не играют? — К Фролову подсел Сережа. — На гитарах да спидолах играют. Это мне Сенька Рыжик рассказывал.
— Баяны везде в ходу. А ты баянист?
— Учусь, у меня самоучитель.
— Вот и готовься. Можешь в город приехать. У нас там две музшколы.
— Разве меня примут… — Сережа опустил голову. — Дяденька, а вы…
— Меня дядей Федей зовут. — Фролову почему-то захотелось услышать свое имя от мальчика.
— Дядь Федь, а вы сможете послушать, как я играю? — Сережа ушел в горницу за баяном.
В это время в дверях появилась Архиповна.
— Аспиринчику дай, Татьяна, — сказала она. — На зиму в варенье положу, чтобы не закисало. Я через Коленьку передавала тебе…
— Да, он говорил. Сейчас.
Фролов заметил, что голос и лицо Татьяны Сергеевны сразу как-то изменились. Она пошла за аспирином, а Архиповна, шагнув от порога, только сейчас увидела Фролова и, как показалось ему, растерялась, заговорила сбивчиво:
— Обедать чего не приходили… Аль вы тут?..
— Нет, я в кафе перекусил.
Помолчали. И каким-то неловким было это молчание.
— А сюда-то вы зачем, к кому? — Архиповна вдруг незнакомыми еще Фролову глазами посмотрела на него.
— К Татьяне Сергеевне. Она мне в глаз закапала.
Архиповна покачала головой и тихо сказала:
— Это она может… мастерица глаза мужикам да парням…
Не договорив, повернулась и пошла к двери.
Фролов сидел в полном недоумении. Вошла Татьяна Сергеевна с коробочкой в руках. Увидев, как на уровне подоконника проплыла белая, в черный горошек косынка Архиповны, она молча опустилась на стул.
— Я пойду, — взглянув ей в лицо, сказал Фролов. — Спасибо.
— Дядь Федь, а когда игру послушаете? — Вышел Сережа с баяном.
— В другой раз, Сережа. Хорошо?
В сенях его догнала Татьяна Сергеевна, отдала коробочку:
— Пожалуйста, передайте тете Анне.
— Чего это она ушла? — спросил Фролов.
— А, долго рассказывать, да и незачем. — Татьяна Сергеевна вздохнула и отвернулась…
Фролов уходил от фельдшерицы с мыслью, что вернется сюда еще. Впрочем, думал он, зачем встречи с этой женщиной? Развлечься, отдохнуть от самого себя? А хотя бы и так… Просто он не станет избегать того, что здесь, в деревне, сулит ему отдых, забвение.
VI
Часа через два, подходя к дому Архиповны, Фролов услышал пение. Старинный мотив, как былина, тянулся тихо и печально:
Эх, да за Утвинскими гора-ами,Там да распахана была легка пашенка.
Фролов узнал голос Архиповны и присел на крыльцо. Звуки лились из вольной груди без малейшего напряжения, ровно, чисто, далеко.
