Михаил Козловский - Своя земля
13
Артемке все было внове в Рябой Ольхе. Еще ни одно лето не проводил он так увлекательно, с таким разнообразием впечатлений. Какое может быть сравнение с теми лагерями, в которые он попадал по путевкам, добытым отцом или матерью! Даже вспоминать неинтересно: играй в унылые игры, делай только то, что разрешат. А тут свободы так много, что Артемка шалел от ее изобилия. Да и Генка постоянно придумывал развлечения, увлекал неизведанным и неиспытанным. То затянет на машинный двор, где ремонтируют комбайны и тракторы, и день пролетит незаметно среди нагретого солнцем и вкусно пахнущего соляркой и маслом железа, то поведет искать гнездовья диких уток и куличков, а то заберутся мальчишки в горох и, не поднимая голов над спутанными стеблями, наедятся сладостью до отвала, так, что животы отвердеют, словно арбуз. Казалось, все было известно Артемкиному другу и ничто не скрывало от него своих тайн. С первого же дня знакомства Генка первенствовал в их дружбе, и Артемка без обиды подчинялся ему, — все-таки ни один из его прежних друзей не умел открыть перед ним столько всяких удивительных вещей, память о которых хотелось навсегда унести с собой.
Вместе с ним Артемка побывал на рыбалке и для этого поднялся так рано, что в первый раз увидел, как зарождается день. Теперь на всю жизнь, какой бы ни была она долгой, он сохранит воспоминание об этой июньской утренней заре.
Сам Артемка, конечно, не поднялся бы так рано, разбудил Генка. Сладко потягиваясь со сна, вялый и словно неживой, мальчик вышел из теплой и душистой темноты сарая во двор и не сразу понял, продолжается ли вечер или же наступает утро. В посеревшем сумраке двора стена хаты с темными провалами окон казалась слепой. Черная лохматая вершина старой березы нависла над крышей, она как бы разбухла, разрослась за ночь.
— Ну и спишь ты, как сурок, насилу разбудил, — почему-то шепотом сказал Генка, словно боялся нарушить тишину.
— Так рано еще, — отозвался Артемка, растирая пальцами слипшиеся веки.
— Где рано, скоро совсем рассветет, пока дойдем — светло станет… А ты одевайся потеплее, захолодаешь, — посоветовал Генка.
— Вот еще, мне тепло.
— Дура! У реки сейчас знаешь как холодно! Смотри, как я оделся, — выставив ногу в ботинке, он тряхнул полой длинного, до самых колен, пиджака.
Проснувшийся отец спросил из сарая:
— Ты с кем разговариваешь, Артемка?
Генка прижался к стене сарая, предостерегающе приложил палец к губам, но Артемка махнул ему рукой и сказал:
— Это Генка пришел, папа. Мы рыбу идем ловить, ты не возражаешь?
— Хорошо. Только не задерживайся там, слышишь?
По чуть влажной от росы дорожной пыли мальчики вышли на луг, и тут Артемка впервые увидел, как наступает день. Небо вначале посерело с одного края, потом на месте серой полосы проступила бледно-зеленая, ее сменила розовая, слегка прояснело над землей — и молочно-голубоватый свет пробежал по бледным облакам, растворяя звезды. Постепенно из дымящегося тумана выдвинулись деревья и кусты, матовая от росы трава, белый песок на берегу, таинственно застывшая гладь воды. Над краем степи по стеклянно-зеленоватому небу протянулся красный поясок, — неуловимо меняя оранжевый, лимонно-желтый тона, он растягивался шире и шире, и вот уже полнеба захватили разливы красок, с каждой минутой становясь все краше. Тускло-блестящая, как зеркало в сумерках, поверхность реки вздрогнула, по ней побежала мелкая и тихая рябь, деревья и тростники встрепенулись и глубоко вздохнули. Белыми извивающимися нитями туман рождался из реки, — их было много, этих клубящихся нитей, и река посерела от них и словно бы сделалась уже. Но вот ветерок качнул прибрежные кусты, побежал по воде, подметая реку. У самого берега вода налилась деготной чернотой, а на середине, где струя была светлее и зеркальнее, в нее заглянули высокие розовые облака, и она заиграла веселыми красками. Будто вытолкнутое кем-то из-за горизонта, медленно выкатилось солнце и огромным красным диском повисло над степью. Артемка с изумлением видел незнакомый ему до сих пор мир, полный движения и очарования, и не мог оторвать взора от этих чудесных превращений неба и земли. Ему казалось, что он слился с этим пробуждающимся миром, — может быть, лишь для него солнце устраивало этот великолепный праздник красок и света.
У кувшинок с тяжелым плеском ударилась рыба, чуть подальше всплеснулась другая, и вот по всей реке пошла утренняя рыбья пляска. Даже маленькие рыбки приняли в ней участие, — они не умели громко шлепнуть по воде, а лишь выпрыгивали наружу и беззвучно падали, блеснув светлым серебром, зато от их прыжков зарябила вся река.
— Хорошую зорьку выбрали, видишь, как разгулялась рыбка, — вполголоса сказал Генка, слушая, что происходит на реке. — Клевать должна весело.
Он уже сидел над своими удочками, нахохленный, похожий на маленького старичка в длинном отцовском пиджаке, ничего не замечал: ни разлива красок, ни игры облаков, ни оживления леса, — и Артемка понял, что его друг много раз встречал рассветы и ничто ему не было в диковинку. Даже в этом его равнодушии он ощутил превосходство Генки над собой, словно тот и в самом деле на много старше его и умудрен по-стариковски. Ну что ж, придет время, и он будет знать то же, что и Генка.
Артемка и раньше видел, как ребята ловят рыбу, но он и не представлял, что это занятие способно так удивительно захватить. Однако ему недоставало выдержки и сосредоточенности, как у Генки. Он торопился, выхватывал удочку, едва пробковый поплавок начинал свой танец на речной глади, оставляя расплывающиеся водяные круги, но крючок то оказывался дочиста обглоданным, то запутывался в высокой траве за спиной. А Генка вытаскивал рыбу за рыбой.
— Ты не торопись, пусть наутоп берет, — советовал Генка, наблюдая за его метаниями.
Но все равно у Артемки ничего не получалось, видно, счастье обходит его, не желая порадовать и мелконькой рыбешкой. Тогда Генка воткнул конец удилища в мокрый песок и подошел к нему.
— Гляди, как надо, — сказал он, забирая у него удочку. Переменив червя, он поплевал на него, ловко забросил лесу между круглых листов кувшинки, на чистое разводье. Через некоторое время пробка начала подпрыгивать, но Генка ждал, напряженно вытянув руку с удилищем. Поплавок замер, и Артемкино сердце замерло одновременно с ним, — ему казалось, что он видит, как рыба, сверкнув серебристым боком, уходит в темную подводную чащу, а крючок поблескивает среди скользких стеблей кувшинок. Теперь она уже не вернется назад: разгадала приготовленную ей ловушку и расскажет о ней другим рыбам. Но вот пробка снова ожила и медленно двинулась в сторону от распластавшегося на воде глянцевитого листа. Когда поплавок заскользил быстрее, Генка сильно взмахнул удилищем.
— Видишь, как надо, — сказал он, снимая с крючка рыбку с растопыренными в ужасе серыми плавниками. — Ты не спеши, пусть заглотнет, тогда и подсекай. Понял, Артемка? И не шуми, а то хлещешь по воде, всю рыбу распугаешь.
В этот момент с Генкиной удочкой что-то случилось: она дрогнула, мелко затрепетал ее гибкий конец, сильно склонился к воде раз, другой, и вдруг удилище упало с громким плеском и само по себе поплыло от берега, чем дальше, тем быстрее.
Генка ахнул и как был — в пиджаке и штанах — грохнулся плашмя в воду.
— Врешь! — завопил он суматошным голосом, схватывая удочку и пятясь к берегу.
Рот Артемки раздвинулся, брови поползли вверх: до чего же все было поразительно! Мокрый по воротник Генка отступал задом, двумя руками удерживая изогнувшееся дугой удилище, с его пиджака бежали грязноватые струйки. В глубине кругами ходила рыба, и леса — как струна, натянутая до отказа, — казалось, вот-вот лопнет. Генка выбрался на песок, высоко поднял удочку, и тут же, точно закипая, на мелководье забурлила вода. Толстая синеватая спина на миг показалась из буруна, мелькнул острый, красновато-бурый рыбий хвост.
— Хватай за зебры! — крикнул Генка, отступая все дальше и дальше.
У самого берега, взбаламутив донный песок, лежала сизо-золотистая толстолобая рыба с удивленно выпученными прозрачными глазами. Артемка не успел схватить ее за голову, как она, высоко взметнувшись гибким телом, тяжело упала на берег, и тут же Генка свалился на нее, прижал к груди и, странно скорчившись, пополз от воды.
— Врешь, не уйдешь, — бормотал сдавленным голосом. — Теперь ты у меня…
Артемка прыгал вокруг него, тонко визжал.
— Карп, — сказал Генка, поднимаясь и дрожа от возбуждения. — Здоровый, черт… было леску не порвал.
С минуту мальчики молча смотрели на рыбу. Артемка только в магазине видел таких. Толстая, как брус, с необыкновенно крупной, словно двугривенные, серебристо-матовой чешуей, она лежала, шевеля бурыми перьями хвоста. Мокрый Генка, до плеч увоженный песком, сияя скуластым лицом, не попадал зубом на зуб. Под ним песок быстро темнел, набираясь влаги, но он не замечал холода. Артемка приподнял рыбу на леске, заглянул в ее выпученные глаза.
