Виктор Крюков - Свет любви
— Что вам тут надо? — злобно спросил парень в окровавленной рубахе, увидев Игоря и Невского.
«Сущий Чингис-хан», — подумал Игорь, всмотревшись в лицо парня.
— Мясо от фрица прячете? Давайте поможем, — предложил Невский.
— Без вас обойдемся. Катись отсюда, — ответил парень.
— Полноте, Ефим, пусть вон бочку катют, — сказала старуха, вынося со двора в багровом переднике свиную ляжку.
Вдоль стены нового скотного двора к старому несколько человек катили огромный деревянный чан. Он все время заворачивался к забору.
— Раз, два — взяли! Раз, два — взяли! — командовал старик с красными, прокуренными усами.
— Ладно, помогайте, — строго сказал Ефим. Друзья перепрыгнули через забор и подскочили к чану. Они помогли закатить его в старый скотный двор и опустить в глубокую яму.
Старик с прокуренными усами поставил перед ними ржавое ведро со свининой и сказал:
— Парнишки! Холь не хотите, чтоб все это хвашист пожрал — нихому не хаварити. Нихто из хороцких не знает, хде мясо.
— Вы комсомольцы, наверное? — перебил старика Ефим, насупленный и строгий.
— Ну, комсомольцы, а что? — недовольно спросил Невский.
— Уж не подводите меня. Мне надо было отогнать вас... а я... — Ефим переступил с ноги на ногу.
— Мы не продажные, — решительно заявил Игорь. — И мяса нам не надо. Пошли.
И Невский с Игорем направились к воротам.
— Да что вы, парнишки, на сухарях, чай, сидите... — засеменил за ними старик, подхватив ведро.
— Папаша, так ведь у нас спрашивать будут, где взяли мясо? Что же вы себя-то выдаете? Конспираторы, черт вас побери! — остановился Невский.
— Ты схажи: у Ивана Петрова, у меня. Третий дом от леса. По правой стороне.
Опять вмешался Ефим и объяснил, что коров и лошадей рабочие совхоза угнали в тыл, а свиней и овец не успели и потому поделили между собой. У каждого из совхозных рабочих можно купить сейчас хоть пуд мяса.
— Ладно, папаша. Спасибо! Скажем: Иван Петров сжалился над голодными беженцами, — улыбнулся Невский и взялся за дужку ведра.
По дороге домой он сказал Игорю:
— Хорошие люди, а поторопились зря. Может, немцы больше не продвинутся.
Но предположение «комбрига» не сбылось. Дня через три на рассвете ларек стал вздрагивать от близкой орудийной стрельбы и рева танков. Прибежал сослуживец Женькиного отца, тоже возчик, звал в дорогу. Многие из беженцев, жившие в деревне, двинулись дальше на восток. Но Иван Матвеевич решил отсиживаться. А это и определило дальнейшую судьбу Игоря и его матери. Утром, когда стрельба прекратилась, Игорь увидел, что на поле возле скотного двора стоят два сожженных фашистских танка и зенитная пушка с разорванным, устремленным в небо стволом. В первый день фашисты в селе не показывались. Но в березовой роще было много немецких солдат и автомашин. Дом с готическими колоннами стал каким-то штабом.
Немцы вывесили приказ, запрещающий появляться на улицах после семи вечера. Все притихло и присмирело. Жители села, даже мальчишки, только изредка выходили из дома: по улицам расхаживали пьяные солдаты, стреляли в собак. Ясные осенние дни сменились снегопадами. Не радовал первый снег, как-то неуместны и глупы стали улыбки, в ларьке почему-то все стали разговаривать тише, точно боялись, что кто-то подслушивает. Игорь целыми днями смотрел в окно. По грязи, перемешанной со снегом, ветер гнал жухлые листья, они попадали в следы пешеходов, вмерзали. Березовая роща совсем обнажилась и стала просматриваться насквозь. За рощей не смолкал рокот немецких автомашин, топот кованых сапог. Тяжелая тоска давила сердце. «Неужели так будет всегда, — спрашивал себя Игорь. — Как хорошо, что Женька оставил отцу записку в сухарях и уехал с его сослуживцем. А я бы мог оставить здесь мать и уйти? Пожалуй, нет».
Как-то днем Игорь вышел подышать свежим воздухом: в ларьке топили «по-черному», болела голова. На улице Игорь увидел Ефима; он выходил из дома вместе с Колькой, братом-близнецом. И с тем, и с другим Игорь уже успел подружиться и уже умел их различать, что не всем удавалось: сходство братьев было поразительное. Увидев Игоря, Ефим улыбнулся, спросил:
— Как жизнь?
— Какая теперь жизнь! Слезы!
— Пошли к нашим ребятам, — сказал Ефим.
В закутке, у крыльца детских яслей (там тоже жили беженцы) стояло человек десять мальчишек. Кое-кто курил, кое-кто играл в «жестку». Игра заключалась в том, что подбрасывалась в воздух легкая тряпица, сшитая из узких лоскутьев, и ее надо было удерживать в воздухе ударами ноги. Кто сделает больше ударов, не давая «жестке» прикоснуться к земле, тот и победитель. Игоря эта игра не занимала, курить он не курил. И все-таки уходить не хотелось: с самого начала войны что-то заставляло его держаться около ребят.
К группе подошел мальчишка с оборванными наушниками шапки, Минька Зорин. Накурившись вдоволь, он вдруг предложил:
— Пошли в столовую. Фрицев там нету еще.
Мальчишки неохотно согласились и гуськом потянулись на край села: столовая стояла на отшибе. Над длинным домом с шиферной крышей высилась огромная красная труба. Мальчишки взбежали по ступенькам на тесовое крыльцо; входная дверь оказалась закрытой. Принажали на нее целой ватагой, дверь подалась и с треском распахнулась. Длинные столы, накрытые цветными клеенками; аккуратно расставленные стулья, шелковые занавески на окнах; шкафы с посудой вдоль стен — все говорило о том, что столовую закрыли ненадолго, что завтра-послезавтра она снова начнет работать.
Минька Зорин схватил за спинку новенький стул и будто нечаянно уронил его. Это была словно команда. Тотчас мальчишки взгромоздили стулья, столы. Уронили на них шкаф с посудой: дюралевые и фаянсовые тарелки звякнули. Их тотчас похватали и с диким азартом стали бросать в стены и даже в окна.
— Окна потом! — крикнул Ефим. Он вышиб ногой стекло другого шкафа и стал вываливать оттуда чайную посуду. Она со звоном разбивалась об пол, ее ударяли ногами, Игорю приходилось рукавом закрывать лицо, чтобы розбрызг стекла и фарфора не влетел в глаза.
— Бей! — кричал Колька.
— Бей! — вторил ему Минька.
— Бей! Чтобы немцу не досталось, бей! — орал Ефим. Он выволок ящик с ложками и, как гранаты, стал бросать их в люстру. Несколько раз он попадал в электропровод, люстра раскачивалась, как кадило. Из кухни через раздаточное окошко кто-то выбрасывал дюралевые бачки. Их «брали на ножку», как футбольные мячи, отшвыривали в стену; штукатурка осыпалась, шурша и пыля. В диком экстазе метались в пыли мальчишки, топча миски, тарелки, ложки, обломки стульев, сахарницы, солонки, и, когда Ефим приказал бить стекла, они с особым азартом принялись метать в окна все, что валялось на полу. Подчиняясь взрыву какого-то странного чувства, Игорь подскочил и сорвал со стены огнетушитель.
— Разойдись! — завопил он, ударяя стержень о пол. Шипящая струя вырвалась из красного баллона и желтой пеной стала зализать крошево металла, стекла, дерева, фарфора. И вдруг кто-то гаркнул:
— Васы-ыр... тикай, кто жить хочет... И все рванули врассыпную...
Через несколько дней Ефим позвал Игоря к себе домой и сказал:
— Ума у нас ни на грош. Тоже мне, Джеки-потрошители!.. Не могли уж посильнее насолить фрицу. Испортили у столовой вид и рады... А в Белоруссии и на Украине пионеры штабы сжигают... Вчера, между прочим, нашу столовую фрицы сделали конюшней. Сорок три лошади туда завели... Вот бы поджечь, а?
— Поджечь — дело нетрудное. У моей бабушки в деревне, когда колхозы организовывались, действовал один кулак. Все сараи и клети спалил. И долго не знали, кто это делал. А действовал он вот как: ставил в сарай миску с керосином, в нее — свечу. Зажжет свечу, сядет на велосипед и уедет в другую деревню километров за двадцать, И шумит там, кричит...
— Подготовляет алиби...
— Ну да... Если заподозрят, может доказать, что его в той деревне не было...
На этом разговор и кончился, а через два дня Игорь проснулся от дикого ржания, конского топота, выстрелов и сполохов за окном. Когда обитатели ларька выбежали на улицу, языки пламени пробили драночную крышу. Сосновая дрань, стреляя, летела в стороны. Когда стропила рухнули, снова послышалось дикое ржание. Игорь подумал: «Ефим поджег. Молодец».
В этот же день немцы похватали всех подростков совхоза: оказывается, часовой у штаба еще вчера вечером видел возле конюшни два маленьких силуэта.
За Игорем пришли на четвертый день. На всю жизнь запомнил он, как шел впереди полупьяного полицая к красивому, с колоннами, двухэтажному каменному дому, в котором был сельскохозяйственный техникум. Теперь немцы разместили здесь штаб. В конце длинного коридора полицай втолкнул его в погреб с железной дверью...
— Ну, как там Москва?
— Москву еще не заняли? — спросило из темноты несколько голосов сразу.
Было так темно, что Игорь не видел людей, но по вопросам понял, что это свои.