Ефим Дорош - Деревенский дневник
Мне кажется, что из всего этого можно и нужно сделать лишь один вывод: Иван Федосеевич — хороший хозяин, а директор консервного завода — плохой, и критиковать, высмеять надо было только директора. Иван Федосеевич основу благополучия колхоза строит не на спекуляции, а на производстве продуктов. Директора он не обманывал, — просто тот, не болея душой за доверенный ему завод, как болеет Иван Федосеевич за колхоз, не догадался или поленился посмотреть дотошно, как это сделал Иван Федосеевич, что за гнилье у него там лежит, не догадался или поленился поставить людей на сортировку этого гнилья. У него барское, высокомерное отношение к государственной собственности, а у Ивана Федосеевича этого нет, он и помыслить не мог, чтобы не посмотреть, что за свеклу и капусту станут давать свиньям, а посмотрев, сообразил, как все устроить с наибольшей выгодой для колхоза. Что же, надо было, чтобы Иван Федосеевич не брал этой капусты и свеклы, чтобы они вовсе сгнили на заводе, как сгнили, вероятно, огурцы и фасоль, которые после всего этого Иван Федосеевич побоялся взять? Или же надо было, чтобы Иван Федосеевич, купив это гнилье — что законом не- возбраняется, — скормил свиньям вместе с гнильем и хорошую продукцию? Или после того как колхозницы перебрали свеклу и капусту, он должен был доброкачественные продукты вернуть директору завода? Об этом и толковать смешно. Директор оказался равнодушным к государственному добру человеком, барином, считающим ниже своего достоинства запустить руку в чан с капустой, в закром со свеклой, посмотреть, что же у него там лежит. Именно таких вот бар с партбилетом клеймил Ленин за их неумение и нежелание по-хозяйски торговать, учиться этому делу у старых купцов: И они-то, эти баре, губят живое дело хозяйствования, торговли, наносят ущерб народу. А Иван Федосеевич показал пример партийного отношения к народному добру, использовал природную свою торговую смекалку. Государство только выиграло от того, что выбранные из гнилья капуста и свекла не пошли свиньям, но пополнили продовольственные ресурсы, что вырученные деньги, на которые куплены были какие-то материалы для свинарника, пошли в казну, что, наконец, все это как-то ускорило строительство свинарника, который тем самым скорее станет давать продукцию.
Разговор продолжается. Иван Федосеевич рассказывает, что весной у него все затопило, сеял он поздно, да и не все посеял, что надо. К слову сказать, когда мы отправились в поля, незасеянной земли я не видел, она была засеяна вся, но только в р иных случаях другими, не предусмотренными планом культурами.
На колхозном ГАЗ-69, который куплен Иваном Федосеевичем весной, едем летней дорогой по бескрайным поемным лугам. Куда ни глянешь — стога и стога, на сотнях гектаров. Вот так отстающий!
Иван Федосеевич рассуждает вслух: „На луке возьмем нынче миллион, год нынче луковый“. Лук у него и впрямь хорош. Он продолжает прикидывать: из Стрельцов лук пойдет на сдачу государству и в госзакуп, из Вексы — на продажу, из Любогостиц — заложим для зимней продажи, из Николы-Перевоза — на матку заложим. Мысль его неутомимо работает.
Приехали в Стрельцы. Иван Федосеевич показывает нам детские ясли — двухэтажный дом с каменным нижним этажом и деревянным верхним.
Два с лишним года назад, весной, когда Иван Федосеевич еще жил в Стрельбах, я как-то ночевал у него и утром, выйдя на улицу, спросил, что это за кирпич и бревна лежат напротив его дома, рядом с двумя ветхими, пустыми домами. Иван Федосеевич объяснил мне тогда, что дома эти куплены колхозом на слом, что на месте одного из них он построит „комбинат для баб“ — не всё же хозяйственные постройки возводить, — и будут в том комбинате медпункт, родилка, ясли и детсад, для чего и привезены сюда кирпич и бревна.
Потом, в Последующие свои приезды, я видел, как дом этот строился; однажды, когда он уже почти был готов и оставалась только внутренняя отделка, Иван Федосеевич показывал мне его. Но с тех пор как председатель переехал в Любогостицы, в Стрельцах я почти не бывал и „бабьего комбината“ не видел.
И вот теперь мы подходим к нему. Нижний, каменный этаж сияет в лучах полуденного солнца побелкой стен, чистыми стеклами окон, окраской рам и дверей. При всей своей суровости, жесткости, при всем том, что он постоянно занят мыслями о хозяйстве, Иван Федосеевич как-то смягчается, теплеет, показывая нам ясли. В больших и светлых комнатах, где спят в кроватках дети, чистый воздух, порядок, тишина. Осматриваем кухню, столовую. В одной из комнат немолодая женщина гладит детские костюмчики и платьица. С особенной гордостью показывает нам Иван Федосеевич чистую уборную, объясняет ее устройство; поскольку нет канализации, это не просто было сделать. А второй этаж дома, где должны быть другие отделения „бабьего комбината“, пока что заперт, там еще идет внутренняя отделка. Спрашиваю, хватает ли в Стрельцах ребят для столь больших яслей, — деревня эта далеко отстоит от других сел колхоза, дороги плохие, и носить сюда детей оттуда едва ли будут. Иван Федосеевич отвечает, что ребят много: сейчас, мол, воспроизводство идет расширенное…
Не помню уж, в какой связи, он вдруг — высказывает интересную мысль о необходимости упразднить молочный пункт консервного завода. Пункт этот обслуживает лишь один этот колхоз, на земле которого и расположен, — принимает от колхоза и колхозников молоко. Там имеется заведующий, лаборант и три приемщика. Расходуются средства на аренду помещения, электроэнергию, уборку, транспорт. В зимние месяцы, когда молока мало, все это предприятие, в сущности, простаивает. Вот и считает Иван Федосеевич, что пункт надо ликвидировать, но зато прибавить колхозу десять процентов на сданное молоко, и колхоз станет доставлять его прямо на завод. Если учесть, сколько таких пунктов в стране, легко представить себе, какую выгоду принесло бы государству Предложение Ивана Федосеевича. У него, говорит он, люди гулять не будут; сдали молоко — пошли бы на другую работу. В этом, на мой взгляд, пример заинтересованного, творческого подхода к делам государства, желание удешевить продукты питания и высвободить людей для производительного труда. Иван Федосеевич говорит далее, что надо бы закрыть и мелкие государственные тёрочные и декстриновые заводики, у которых большой штат, у которых имеется все, что положено государственному предприятию пищевой промышленности, — от директора и бухгалтера до агронома. Надо бы передать это производство колхозам, где оно пойдет куда успешнее, где выпускаемая продукция будет освобождена от излишних накладных расходов, будет стоить дешевле. В этом предложении Ивана Федосеевича тот смысл, что и в первом, и исходит он из местного, чуть ли не столетнего, а то и больше, опыта. В старое время почти все здешние крестьяне занимались первичной переработкой сельскохозяйственных продуктов, особенно картофеля: это было обусловлено местной экономикой, особенностями и характером земледелия в крае с большой плотностью населения и недостаточным количеством земли. Но здесь есть И новое: колхозная форма хозяйственной деятельности, учитывая еще и сезонность сельскохозяйственного производства, лучше, нежели государственная, приспособлена для такого рода мелких промышленных предприятий.
Осматриваем поля кукурузы. Она мелкая, чахлая, низкорослая. Изредка встречаются растения получше, как говорится черные, то есть густой зеленой окраски. Но в большинстве своем кукуруза очень плоха, с желтоватыми кончиками листьев. Между тем и землю выбрали хорошую, и удобрений, как рассказывает Иван Федосеевич, ввалили много, и пропололи несколько раз. Однако не растет она. Почему? Никто не знает. Так же как никто не знает, почему отдельные экземпляры неплохи. Иван Федосеевич не столько горюет о пропавшей земле, трудах, удобрении и семенах, сколько по свойственной ему любознательности пытается понять: в чем же причина? Он говорит: „У нее рахит, как бывает у поросят“.
Впрочем, кукурузы колхоз посеял только двенадцать гектаров. Как я уже говорил, всюду стояла вода, и никто особенно не требовал выполнения плана по культурам. И вот Иван Федосеевич во множестве сеял так называемую мешанку: смесь овса с викой или горохом. Теперь скот у него будет в изобилии обеспечен силосом. Он вспоминает, улыбаясь, что за это его называют идеологом райгородской мешанки.
К слову сказать, мешанка эта отличная вещь, растет она здесь превосходно, на любых землях, не требует много удобрений, мешает, произрастать сорнякам — овес глушит их, — не требует ни прополки, ни других видов послепосевной обработки, дает обильную и богатую питательными веществами зеленую массу, убирается конными или тракторными косилками и обеспечивает колхозы силосом. Чем она плоха, эта испытанная, созданная народным опытом мешанка? Почему в столь неблагоприятную весну ее надо было повсеместно заменять неизвестной, не проверенной в здешних условиях, к тому же еще трудоемкой, требующей отличных земель и большого количества навоза кукурузой? И почему приверженность к испытанной мешанке считается чуть ли не признаком косности? Ведь правыми-то оказались не те, кто осуждал Ивана Федосеевича, а именно он. И каково теперь тем колхозам, у которых на полях не было столько воды, как у Ивана Федосеевича, — для того чтобы погибла кукуруза, ее все же было достаточно, — и которые, выполняя указания, почти отказались от мешанки, посеяли на больших площадях кукурузу. Чем они будут кормить зимой скот? Сколько молока потеряно на этом!
