Олесь Гончар - Твоя заря
Какая это сила - сметливый ум да человеческая неуемность! Если у кого, сообразно с поговоркой, и на вербе груши растут,- так это у Романа! На одном дереве у него можно увидеть семью разных сортов, рядом умудряются там расти не только близкие, но и дальние родичи, па этой ветке висит яблоко снежно-белое, а на соседней золотистое, а то и вовсе краснощекое, смуглое, точно цыганка: вот оно переливается среди листвы, смеется навстречу солнцу да испытывает наше терпение. Все в этом саду окутано для нас тайной, начиная с самого хозяина с его так до конца и не разгаданной улыбкой. Таинственно все, что там дает завязь и родится, потому что постороннему в Романовы владения ногою не ступи, но потревожь ни сада, ни этих ульев, которые спозаранку уже полнятся мирным гудением,- пчелиное племя трудится, не ведая устали, придерживаясь изо дня в день своего лада и своих законов.
Когда в Ромаиовом саду начинает что-нибудь дозревать, когда что-то там, покрываясь румянцем, начинает заманчиво проблескивать, сквозь листву, тогда мы, ясное дело, ощущаем наибольшую жажду, к колодцу забредаем чаще обычного, просто неведомая сила притягивает к нему нашу пастушью ватагу. Своими тайнами, своей недозволенностью сад еще больше распаляет наше любопытство. Известно же, что запретный плод самый сладкий.
Хозяин из-под своих ржаных бровей видит пас насквозь! Вынырнув из глубины сада, дядя Винник направляется к колодцу, навстречу нам, сухощавый, высокий, в соломенном брыле, ноги босые и, как у бегуна, легкие. По тому, как идет, видно, что в неблизкие света жизнь человека водила, наблюдая за легкостью и стремительностью его походки, окончательно веришь, что парубком Роман этот вполне мог совершать знаменитые свои ночные перелеты,- псе ведь твердят, что, подобно кожану, летал он над нивами в самый Козельск, одолевая за ночь расстояния, которые, должно быть, одному влюбленному по силам. Потому что лишь на таком условии панский приказчик отпускал его: можешь бежать, но не раньше, чем вечерняя заря займется, а на заре утренней чтобы здесь уже был, на воловне!.. Приказчик собственным глазам не поверил, когда на рассвете Роман, вопреки всем допущениям, появился на воловне весь мокрый, но веселый после своего невероятного бега... "Туда и обратно, как на крыльях, еще и под вербой над озерком постояли..." Да из другого ч Дух бы вон, а Роман смеется...
Теперь он давно вдовец и больше но летает, ступает по земле, как обыкновенный себе человек, с подвернутыми до колен штанинами,- подвернул их еще с утра, чтобы не намочить в росе, копаясь в саду, ведь и роса у него росится тоже особенная, такая, что прибавляет человеку сил и красоты! Разве по Надьке не видно? Можно только гадать, где она росой умывается, потому что как ни тянет, однако никто из нас еще ни разу в сад не проник, властвует там один он, Роман-чародей, да изредка промелькнет с пучком травы и она, его кареглазая дочка, которая для сельских баб - грешница, а для нас - пречистая, кем-то обманутая Надька.
Колодец Романов для жаждущих всегда открыт. Прежде чем опустить бадью, мы, сбившись, смотрим вглубь, на темно мерцающую на дне воду... И вот уже бултыхнулось ведро, тянем его все, вода через край плещется прозрачно...
- Пейте, хлопцы, гасите жажду, воды не жалко,- говорит приветливо хозяин, пока мы пьем,- воду чем больше снимаешь, том она чище...
Усмехаясь усами, стоит он в сторонке и - чтобы руки не гуляли мастерит какой-нибудь пустячок, скажем, выстругивает деревянные зубья к граблям или к саням колышки и, дружелюбно поглядывая на пас, расспрашивает о терновщанских новостях. О саде у нас в такие моменты речи нет, стороны ведут себя деликатно, хотя каждой из сторон ясно, что в первую очередь притягивает нас сюда, разве главное утаишь? Пусть там кто-нибудь из мальчишек и всю голову утопит в бадье, но глаза его все равно пасутся в саду. Наполнены фляги и ропавки, можно бы и в обратный путь, а мы еще и еще тянем сквозь зубы студеную Романову воду, всеми способами продлевая этот водопои, лишь бы дольше побыть здесь да глазами погулять в глубинах разомлевшего сада, где все наливается, спеет, что ни день дозревает... Совсем рядом с колодцем вытянулась вверх груша-скороспелка, всю ее облепили плоды, среди зеленых уже изрядно и желтых,- это те, что с южной стороны, которым солнца больше достается... "Да они же спелые, дядя Роман! Неужели вы не видите/"
Тайновидец, он сразу прочитывает наши мысли. Подходит к дереву и, подобно музыканту, выбирающему нужную ему струну, долго выискивает среди ветвей одну, как раз ту, обращенную к солнцу, кладет на нее руку и так осторожно, легонько встряхивает. Бухнуло на землю. Первое глухо бухнуло и лежит, и невмочь глаза от него отвести.
Желтая, как дыня, груша от удара даже треснула - сокоммедом искристым так и брызнуло из нее, на это искрение тут же откуда и взялась пчела, закружила, примериваясь...
А между тем бухнуло еще и еще. Никто из нас не осмеливается подойти и взять. Лежат груши - здесь, там, ждут, а у каждого из нас сердце вот-вот выпрыгнет. Хозяин, наклонившись, сам берет, дает тебе, дает ему, никого не забудет, не обойдет.
- Попробуйте, хлопцы, чтобы впредь не тянуло.
Еще достает нам выдержки степенно отойти от колодца, а затем, не сговариваясь, сразу пускаемся со всех ног, беззвучно хохоча на лету.
Вот так вот, разговелись, и будет. После скороспелок, хлопцьт, теперь запасайтесь терпением. Потому что надо и совесть иметь. В следующий раз, когда придете к колодцу, словно и не замечаете сада, нарочно отводите глаза от этого запретного рая, где гущина укрывает в себе, в обильной листве, разные Романовы тайны, которые так близко, а в то же время и так далеко от вас. Даже если бы и одни были, не стали бы шкодить, и не потому только, что там пчелы гудят, весь день не оставляют своей золотой караульной службы... Просто сама совесть туда не пускает.
В слободе у себя мы, конечно, не такие святые, шаримся в темные летние вечера по всем садам, только ветки трещат.
Взобравшись на дерево, даже в темноте ухитряешься найти среди листьев то, что ищешь; яблоки за пазуху, вишни в рот, а кто неопытен, тот вместе с кислыми яблоками да абрикосами набросает за пазуху еще и перезрелых ягод вишни-шпанки, а потом, удирая, подавит их, обольется соком, и домашние, тормоша его утром, ужаснутся: весь в крови! Точно с кровавого побоища вернулся этот их маленький разбойник, участник ночных походов... А вот чтобы залезть в сад к Роману, такое и в голове у нас не укладывалось,- как тогда приходить к его колодцу да в ласковые Надькины глаза смотреть? К тому же Винников сад в нашем восприятии действительно особенный, окутанный чарами, к нему нельзя относиться как к какому-то запущенному терновщанскому вишняку. Есть сады вроде дозволенные, открытые для ваших ночных набегов, а этот вот... он словно создан, чтобы будоражить воображение и вырабатывать в тебе стойкость перед соблазнами. Скороспелок дали вам попробовать, и хорошо, а что касается остального... Конечно, знали мы, что придет долгожданное время, когда дядя Роман сам вознаградит нашу компанию за терпение и выдержку.
А будет это так. На спаса в Терновщипе, как известно, храмовый праздник, в этот день все небо у нас играет звона"и, с раннего утра весело зинькают, бамкают большие и меньшие колокола слободские, а мы, рассыпанные по стерням в степи со скотом, можем только издали им откликаться, переводя на человеческий язык, на шуточную песенку то, что они серебром своим выговаривают:
Клим дома
Химы нету.
Хима дома
Клима нету...
Переведем дыхание, вслушиваясь в небо, и снова в тон колоколам, нараспев:
Клим дома
Химы нету.
Все это во славу нашего неизбывно вдохновенного Клима-звонаря и его чудаковатой, ко всем доверчивой
Так красиво, почти что пасхально, дзинькают, вытанцовывают целое утро неустанные наши терновщанские колокола и колокольчики, словно приветствуют весь мир, славят погожий этот день и наше степное приволье, где уже не осталось ни одного снопа, ни одной копенки, все убрано человеческими руками, свезено в село и обмолочено, долго там бухали цепы на токах в каждом дворе... Зато оголенное жнивье теперь открылось аж на край света, и уже никто из нас не пасет поодиночке, сбиваемся гурьбой, табунками, имеем наконец возможность соединиться и с нашими слободскими мальчишками, с весны отданными батрачить на хутора, с теми верными друзьями, которые хоть и отбывают у богачей свой тяжкий срок до покрова, согласно договоренности, однако рода своего терновщанского не чураются,- в наших пастушьих войнах с хуторскими, когда мы дразнимся через балку да бросаемся сухими комьями земли, все старшие Кириковы братья, сильные, веселые, несмотря на батрацкую долю, каждый раз оказываются по эту сторону балки, занимают позицию рядом с нами:
- Мы же красные, не белые!
И вот, только затрезвонили, забамкали серебристые колокола на всю степь, мы уже знаем, куда нам смотреть, кого выслеживать... Роман Винник в это утро, отправляясь в соло, выходит со двора с большим тугим узлом: из чистого белого платка так и выпирает боками что-то круглое. Что бы это? Нечто неведомое, туго в узле заузлованное, оно до предела разжигает наше воображение.
