Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке

Убитый лось лежал на мелководье. Втроем ребята не могли вытащить его на берег.

Мы с Егором сели в лодку и поплыли к ним помогать.

— Вот! Пешней! — рассказывали ребята.

— Да мы видели…

— А вы проспали? Он от вас же плыл… Чего не стреляли?

— Не успели…

— А кто у него на голове плыл?

— Глазик.

— Ух ты! Это, значит, он пригнал.

На берегу толпились собаки. Глазика среди них не было.

Мы вытащили лося, разделали его, дали мяса собакам. Егор взял два куска, веревку и ушел по косе вниз, к кустам.

— Глазик! — позвал он. — Глазик!

Я сел в лодку и медленно поплыл вниз по реке, наблюдая за Егором. Из кустов вышел пес. Егор бросил ему мясо. Пес взял кусок, но не убежал, а отошел в сторону и съел его. Потом расправился со вторым куском. Егор привязал веревку за ошейник, я подгреб к берегу, и Егор втащил собаку в лодку.

Глазик лежал на корме и дрожал.

— Чего он?! — недоумевал я. — Чего он боится?

— Его старый хозяин держал на цепи. И все время бил… Глазик еще молодой, я купил зимой его. Его боятся все, даже люди. А он боится только людей.

Мы пристали к нашему берегу. Егор отвязал веревку. Глазик прыгнул и скрылся в зарослях.

Лохмач — черный пес в белых штанах и с белыми пятнами на спине. Хвост колечком, помесь лайки с беспородной дворнягой, ласковый, добрый пес, преданный, и глаза веселые, смешливые.

Малые дети Егора треплют Лохмача, таскают, запрягают летом в сани, ездят на нем верхом — все терпит он, забавляется, радуется вместе с детьми.

Завидев евражку, веселый Лохмач подкрадывается, высоко подпрыгивает на месте, как бы приглашая ее поиграть, но евражка знает, чем все это кончится, и предпочитает не вступать с ним в игривые отношения.

Рыбу на наших глазах Лохмач ест редко. Наверное потому, что он всегда сыт. И когда ему кидаешь пыжьяна или хариуса, он осторожно берет рыбу, относит метра на два в сторону и начинает ее закапывать, работая носом и лапами. А закопав, он навсегда о ней забывает. Памяти у Лохмача нет вовсе.

Николай — тощий бородатый человек, хозяин Лохмача. Прошлый год они вдвоем провели на зимовье, и Лохмач хорошо брал белку и птиц и держал медведя.

Николай любит Лохмача, знает все его грехи и ругает незлобиво.

Вот и сейчас, заметив, как собака, озираясь, подошла к куче ящиков, оставленных на косе геологами, Николай орет на всю тайгу:

— Лохмач проклятый! А ну, кыш!!

И швыряет камень, стараясь не попасть. Пес убегает. Николай орет свирепо, а сам еле сдерживает смех. Он хорошо знает привычки собаки: Лохмач поднимает ногу на каждую брошенную или оставленную на берегу вещь, наказывая полевиков за небрежность.

По утрам я сажусь в каяк и переплываю Анюй. Все собаки, которые в это время на берегу, осторожно входят в воду и плывут за каяком. Они плывут вместе со мной на тот берег. И первым в воду всегда кидается Лохмач. Плывет он хорошо. Назад я его перевожу в каяке. Он лежит тихо, но на плывущих следом собак смотрит несколько заносчиво. Но это до поры… Вот когда приплывем, Лохмач будет подозрительно долго крутиться возле каяка. Он знает, что собаки готовы устроить ему небольшую взбучку. А получить трепку в планы Лохмача с утра не входит, и он будет сопровождать меня до крыльца.

— Надо воспитать в Лохмаче дух коллективизма, — жалуюсь я Николаю. — Надо, чтобы он меньше выслуживался.

Николай вспоминает жизнь собаки.

— И вовсе он не выслуживается… преданный он, благодарный. В тайге с ним весело, спокойно. Вот уж верно, друг человека.

— Эй, друг! — зову пса. — Идем-ка на реку!

Мы спускаемся по тропинке к воде. Сегодня мне надо отловить побольше мальков, вчера их у берега были тучи.

Рыбья молодь вертится в тени у лодки. Час назад ребята чистили тут чиров и щук. Мальки растаскивают сгустки крови, внутренности, жир.

Набираю ведро воды, выношу на берег. Потом сачком вылавливаю рыбешек.

Лохмач тоже залез в воду.

Он смотрит на снующих возле его ног мальков и недоумевает: что за странные существа кругом, совсем не пахнут? Он втягивает носом воздух — пахнет водой, рекой. Тогда он трогает мальков лапой — они разбегаются. От удивления его голова сваливается набок. Он так и стоит, будто прислушивается к чему-то. Но вот муть оседает, мальки снова собираются. Лохмач изучает их, внимательно рассматривает, приготавливается, и… хвать!

Челюсть впустую лязгает в воде, мальки разбегаются, Лохмач выходит на берег и долго чихает.

Я не могу видеть, как Лохмач чихает. У него это получается долго, и он мучается. Прошлым летом кто-то из экспедиционных ребят, раздосадованный неудачной охотой, пальнул в пса. Дробина пробила ему нос и небо. Эта сквозная дырка не заросла. И с тех пор во время еды, когда крошки пищи застревают там, он чихает.

Беспечный, доверчивый Лохмач резвится на косе. Он не помнит, как бежал человеку навстречу, душа нараспашку, компанейский пес! А в душу — из двух стволов!

Вот Глазик бы этого не простил. А что Лохмач? У него совсем нет памяти.

Не знаю, кто в его роду числился в аристократах, но голубая кровь в Пирате чувствовалась за версту. Ходил он по косе не спеша, степенно оглядывая округу.

Одет он в черную густую шубу с длинным мехом. Шерсть всегда блестит на солнце. Он весь черный, только грудь белая. Небольшой белый треугольник — манишка.

Все собаки жили в одинаковых условиях, но у Пирата почему-то был самый ухоженный вид.

С верховьев, где стоят наши контрольные сети, возвращается Егор. Лодка его полна рыбы. Собаки кидаются его встречать. Пират за ними тянется лениво.

По традиции тут же на берегу происходит раздача добычи. Собаки как по команде садятся полукругом, и Егор каждой кидает по рыбине. Каждая собака знает, какая рыба предназначена именно ей, и ловит свою на лету.

Пират не ловит на лету. Это не в его правилах.

Если его доля упадет рядом с ним, он не спеша и не боясь, что другая собака может отобрать еду, наклоняется, нюхает и только потом медленно начинает есть.

Все наши собаки ели любую рыбу. И кормили мы их в основном щукой и чукучаном. Пират ел только рыбу сиговых пород. Чир, пыжьян, пелядь — вот это из рациона Пирата. От ряпушки и муксуна он тоже не отказывался. Но чтобы он опустился до щуки — никогда!

Если в наши сети забредал окунь или налим. Пират долго думал, прежде чем закусить. И если был достаточно сыт, то отворачивался и уходил. Мы знали, что он обижается, если кидаешь ему что-либо, с его точки зрения, несъедобное. Именно кидаешь. Никто никогда не видел, чтобы Пират брал пищу из рук. Даже из рук своего хозяина Егора Пират никогда не брал пищу.

— Пиро! — протягиваю ему рыбу.

Он подходит и внимательно смотрит. Кладу ему рыбу на нос. Он не реагирует. Минута, две… Он отворачивается и уходит. Кидаю рыбу вслед. Он ее обнюхивает, берет и уносит в кусты. Почему он так себя ведет, ведь он голоден со вчерашнего дня? Однажды я пытался его погладить — он оскалил зубы, понурил голову и ушел.

— Не надо гладить! — сказал мне третьеклассник Костя. — Он и нас кусает… Он не любит…

Вот тебе на! Никогда собаки не кусают детей. Разве что в очень крайних случаях, когда они, собаки, больны или когда им, собакам, делаешь больно… И то сначала в качестве предупреждения просто огрызаются.

— Надо ломать Пирата…

Николай засмеялся:

— Дохлый номер… Вон он меня тяпнул. — И Николай показал заштопанный рукав куртки.

Я договорился, чтобы никто, кроме меня, не кормил Пирата.

Целый месяц Пират знал только мой голос, все это время пища его пахла только моими руками. Он научился ходить за мной, когда я его звал. Он научился плыть за каяком, когда я уплывал на тот берег. Он приходил к крыльцу, когда я его звал. И он знал, что получит кусок мяса или рыбы от меня. Но он не брал из рук по-прежнему и, понурив голову, сердитый, уходил, когда я его пытался гладить. (Правый рукав моей куртки и одна рубаха были уже порваны его зубами.)

Почему он не любит ласки? Никто этого не знал.

…Мы пили чай на улице, у костра. Была тихая летняя ночь. Пират дремал у крыльца.

— Ну и как твои эксперименты? — заводил меня Николай.

— Пират!

Пес поднял голову.

— Иди сюда, Пиро! Иди!

Он подошел. Я протянул ему жареную пелядь. Масло сочилось из куска. Пират облизнулся.

— Ну!

Пират отвернулся.

Я положил кусок ему на нос и так держал. Он осторожно раскрыл пасть, взял кусок и отправился есть.

— Ну вот, молодец! — похвалил я его, когда он вернулся на свое место, и протянул руку, чтобы потрепать его по шее. Пират зарычал и хватанул зубами манжет рубашки. Должно быть, он хотел реабилитироваться за измену самому себе, своим принципам, когда он взял еду из рук. Но в том, как схватил зубами манжет, чувствовалась неуверенность. Я понял, что надо железо ковать, пока оно горяча И я очень заволновался.