Анна Кальма - Сироты квартала Бельвилль
Клоди могла бы еще долго рассказывать о кошках-аристократках, но на экране вдруг замелькала надпись: «Конец второй серии», и снова появился диктор. Лицо его потеряло жеманное выражение, он был серьезен, даже суров и заговорил, видимо, о чем-то важном. Бабетт зевнула, скуксилась. Звука в телевизоре по-прежнему не было.
— Как жаль, что нам больше не показывают кисок, — сказала со вздохом Клоди. — Диктора смотреть, конечно, неинтересно. Сейчас мы с тобой придумаем еще что-нибудь, Баб, а пока выключим-ка этого диктора.
Она протянула руку, чтобы выключить телевизор, но в это мгновение на экране появился пожилой человек с почти белыми усами. Клоди ахнула:
— Инспектор Дени! Тот самый инспектор, который занимается детскими делами в Бельвилле! Инспектор, который занимался мной, когда умер мой папа! Смотри, Бабетт, смотри, малышка, это мой знакомый, его зовут инспектор Дени. Он был тогда очень добрый, очень заботливый, но непременно хотел меня упрятать в интернат или в детский дом. Говорил, что для меня это будет счастье. Но ты же знаешь, Бабетт, что такое детский дом, сама там была… Ведь знаешь?
— Ммм… — промычала малышка.
— Ну конечно, знаешь, — продолжала свое Клоди, разглядывая старого знакомого на экране. — Пусть даже он будет такой же шикарный, как твой, но все-таки это не свой дом, а государственный. Мне очень не хотелось туда идти, хотя я и была тогда бездомная, беспризорная. Тогда мсье Клеман, старый приятель инспектора, начал его просить за меня, чтобы меня отдали Сими. И Дени с трудом, но согласился. Какое славное у него лицо, правда, Бабетт?
— Ммм… — опять сказала Бабетт.
Кажется, ее клонило ко сну, но Клоди была так поглощена видом выступающего инспектора, что ничего не замечала.
— До чего же жаль, что нет звука, — сокрушалась она. — Так хочется узнать, о чем он говорит. Нет, нет, я еще подожду выключать. Здорово интересно, когда вдруг видишь знакомого. Правда, малышка?
На этот раз Бабетт ничего не ответила. Клоди наклонилась, чтобы убедиться, не спит ли она, но увидела широко открытые глаза, устремленные на экран.
— Мама, — пролепетала Бабетт, протягивая руки к телевизору, — моя мама…
20. Лица на экране
Клоди недовольно завозилась:
— Ну вот, опять начались фантазии… Теперь маму какую-то увидела… Трудная ты девочка, честное слово…
Однако малышка уже повысила голос до крика:
— Мама, мама! Хочу к маме! Ма-а-ма!
На экране телевизора теперь рядом с инспектором Дени стояла молодая стройная женщина в мехах, с измученным, искаженным горем лицом, которое в спокойные минуты, наверное, было очень привлекательным. Инспектор о чем-то ее спрашивал, и, отвечая, она вдруг зарыдала и закрыла лицо руками, но слезы продолжали литься даже сквозь ее сцепленные пальцы.
— Маме бобо… Мама плачет… — простонала Бабетт, продолжая тянуться к экрану.
— Послушай, маленькая, это не мама, ты ошиблась, это совсем-совсем чужая тетя, — недовольно уговаривала малышку Клоди, стараясь оттянуть ее от телевизора. — У чужой тети какая-то неприятность, вот она и плачет…
А сама между тем тихонько подавалась к экрану: ну его совсем, этот телевизор, зря она его вообще включила. Придется с ним покончить, а то потом Бабетт ничем не успокоишь…
Однако едва она протянула руку к выключателю, на экране опять появилось знакомое ей, совсем недавно виденное лицо. Теперь это был не инспектор Дени, а пожилая, хорошо причесанная женщина из парка Бют-Шомон. Та самая воспитательница, с которой отправились беседовать Ги и Жюль. На этот раз ее пышно уложенные волосы были растрепаны, видимо, она их не успела даже причесать, и то и дело с отчаянием всплескивала руками.
Бабетт проворно сползла с колен Клоди, подобралась к самому экрану.
— Жанин! — закричала она в неописуемой радости. — Моя Жанин!
Клоди задохнулась:
— Что? Что ты сказала? Это Жанин? Ты, наверное, ошиблась, Бабетт? Скажи мне, ты ведь ошиблась?
Девочка стояла на коленях возле малютки, теребила ее, повторяла:
— Ты ошиблась? Скажи мне! Ведь это чужие тети?..
А сама уже с ужасом, с дрожью во всем теле чувствовала: нет, не ошиблась Бабетт, нет, она говорит правду, она их узнала, своих близких!
Клоди тупо посмотрела на экран, где уже толпилось несколько человек с инспектором Дени и обеими женщинами. Все о чем-то возбужденно переговаривались. Но вот они исчезли, и весь экран занял большой, небрежно, как будто наспех одетый человек с орлиным носом, высоким, очень белым лбом и печальными светлыми глазами. Он заговорил, видимо, с трудом, сильно волнуясь и оглядываясь куда-то за экран.
— Папа! — взвизгнула уже отчаянным голосом Бабетт. — Папочка!
Клоди крепко держала малютку, но чувствовала дрожь всего ее маленького тельца, ее горестное возбуждение. Да и сама Клоди стояла с пересохшим ртом, обливаясь горячим потом. Она готова была бессмысленно барабанить по стеклу телевизора, прорываться сквозь экран к тем людям там, в телевизоре, чтобы услышать их слова. Звук! Звук! Вот что было самым важным, самым нужным в эту минуту! Но звука не было! Не было звука!
— Папа! Папа! — отчаянно звала Бабетт.
Человек с орлиным носом отер платком лоб, вынул из кармана Сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и показал зрителям, проговорив что-то. Клоди увидела увеличенную экраном писанную печатными буквами записку:
ВАМ ВЕРНУТ ВАШУ ДОЧЬ В ПЯТНИЦУ 29 ОКТЯБРЯ, ЕСЛИ ВЫ ПОЛОЖИТЕ ДВЕСТИ ТЫСЯЧ НОВЫХ ФРАНКОВ В ЦЕРКВИ МАДЛЕН ПОД ТРЕТИЙ ПЮПИТР СПРАВА ОТ ГЛАВНОГО ВХОДА. ПРИВЛЕКАТЬ ПОЛИЦИЮ БЕСПОЛЕЗНО. ВЫ ТОЛЬКО НАВРЕДИТЕ ДОЧЕРИ И ЗАСТАВИТЕ НАС ПРИБЕГНУТЬ К КРАЙНИМ МЕРАМ.
Что-то словно ударило Клоди: бумага! Свернутый лист бумаги, который Ги так поспешно спрятал вчера в карман куртки! «Крайние меры»? Значит, они угрожают? Они угрожают убить, уничтожить Бабетт, если ее отец не выложит за нее двести тысяч новыми? Они ждут эти деньги двадцать девятого, а сегодня? Какое число сегодня? Двадцать седьмое? Скорее, скорее надо что-то придумать!
Кровь бросилась в лицо Клоди. Мерзавцы! Мерзавцы! И конечно, главный Ги! Это он разработал весь план! Он руководил этой «операцией».
Сердце Клоди, казалось, подпрыгивало к самому горлу. И так же прыгали мысли. Но девочке ни на одну минуту не пришло в голову, что и она принимала участие в «операции», что именно она уводила малышку, пока приятели заговаривали зубы Жанин, что это она — главное действующее лицо в этом страшном спектакле, поставленном Ги и Жюлем.
Клоди внезапно вспомнила о Сими, и сердце в ней болезненно сжалось: бедная, бедная Сими, сидит, верно, одна дома, ждет их возвращения и ничегошеньки не знает. Уверена, видимо, что Ги с Клоди закатились в гости… Какое же страшное разочарование ждет ее… Как бы хотела Клоди очутиться рядом с нею, все ей объяснить, утешить, успокоить. А если Сими тоже смотрит передачу? Ух, что тогда?
А на экране между тем рядом с отцом Бабетт появился Саид. Да, да, темнолицый, сильно смущенный Саид, один из «стаи» Рири, хорошо известный Клоди, старший брат ее приятеля Юсуфа. И отец Бабетт жал ему темную руку и спрашивал о чем-то, и Саид ему что-то уверенно отвечал. Ах, если бы можно было покричать ему: «Саид, это я — Клоди, ты же меня хорошо знаешь! Я в беде, Саид, иди сюда, помоги мне и девчушке!» И Саид непременно бы прибежал, Клоди уверена. Что делать? Что же ей делать?
Экран телевизора заняла большая фотография. Девочка с золотистой челкой, падающей на крутой лобик, на смышленые глаза. Бабетт в том же матросском костюмчике, что и сейчас, но улыбающаяся, счастливая…
— Бабетт… Я… — услышала Клоди тихий, пропитанный слезами голосок.
Она подскочила к малышке:
— Слушай, как твоя фамилия? Ты знаешь?
Бабетт качнула головой:
— Нет…
— А где ты живешь? Где твой дом? Где живут мама и папа? Ты тоже этого не знаешь? Ну, на какой улице? — Клоди кричала, точно глухой, и сама этого не замечала.
— Нет… — испуганно пробормотала Бабетт.
— Тебя приводили домой. Приводила твоя Жанин. Куда? Как выглядит улица, на которой ты живешь? — продолжала домогаться Клоди, но с каждой минутой убеждалась: ничего не выйдет, девочка слишком мала, ничего она не знает и не помнит.
— А как зовут твоего папу и твою маму? Хоть это ты знаешь?
— Папа — Морис. Мама — Полин… — сквозь слезы неожиданно проговорила малышка. — Хочу домой… Хочу к маме…
— И пойдем. Сейчас же пойдем, — сказала твердым голосом Клоди.
Увы, она была нисколько не тверда, ни в чем не уверена. Просто девочка знала, что ни ей, ни малышке оставаться здесь нельзя. Надо как можно скорее бежать из этой виллы, куда вот-вот могут возвратиться ее хозяева.
Надо как можно скорее вернуть Бабетт ее родителям.
Но куда бежать и кому вернуть — этого Клоди не знала.
