Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Рассказывая Ирочке и Володе о разных сортах клубники, Иван Егорович зорко наблюдал за ними, не пропуская ни одного их движения и взгляда.

Иван Егорович видел, что Володька любит Ирочку светло и целомудренно, как умеют любить русские люди. В то же время он понял, что между ними ничего не было. Он обрадовался этому, хотя всем сердцем чувствовал, что Ирочка принадлежит уже не ему и тем более не Нине Петровне, а одному Володьке.

Занимаясь своими сокровенными наблюдениями, Иван Егорович подробно рассказывал о клубнике, которая невиданным образом расцвела нынче на его участке. Ему и в самом деле хотелось, чтобы ребята прониклись тем же отношением к ягодам, которое было у него самого. А он испытывал простое человеческое удовольствие от плодов земли, возделанной его неумелыми руками городского человека. Его огорчило, что молодые люди были равнодушны к его ягодам. Они охотно ели клубнику, но интереса к рассказам Ивана Егоровича не испытывали. Володька хоть поддакивал, а Ирочка и не скрывала скуки.

Иван Егорович был огорчен не только тем, что Ирочка и Володька остались равнодушны к результатам его труда. Как все стареющие люди, он часто думал о том, что дача обстраивается и садик разбивается для племянницы. А она слушала его со скучным лицом. Ее нимало не интересовали ни дача, ни садик.

Барбосами растут, цены вещам не знают! Не подумают о том, сколько лет пряталась на шкафу под старыми переплетами журнала «Нива» сберегательная книжка Ивана Егоровича, благодаря которой и появилось на свет это решето клубники.

— Обожрался я… Спасибо, — сказал Володька и встал из–за стола.

Ивану Егоровичу захотелось взять решето с остатками мокрых ягод и надеть его Володьке на голову.

Ирочка с замиранием сердца ждала, что Иван Егорович спросит ее про новую работу, но тот упорно не спрашивал. «Раз пошли против меня, то и не ждите моего участия в этом деле», — как бы говорил его взгляд.

Володька мялся, ожидая, что Ирочка встанет и проводит его, а Ирочка протянула ему обе руки:

— Гуд бай…

Иван Егорович поднялся. Лицо у него было недовольное.

— Пойдем. Запру за тобой.

У дверей он взял Володьку за рукав и сказал шепотом, глаза в глаза:

— Ты ее узнай… Нас узнай… Если намерен, не теряй ума.

— Спасибо, — шепнул в ответ Володька.

Глава тринадцатая

В дачном поезде. Между прочим…

На скамейке дачного вагона рядом с Ирочкой сидит Володька, одетый как на свадьбу. Он в костюме тяжелого бостона и в синем шелковом галстуке с крупными рисованными полосками. Володька с непонятной напряженностью читает газету. Очень жарко, лицо Володьки вспотело, он сопит и краснеет от молчаливых усилий. Ирочка, примостившаяся у окна, косится на своего спутника и думает, думает, думает. Нехорошее у нее предчувствие. Прежде всего тетка. Как она поймет этот визит? Можно, конечно, все объяснить, но, пожалуй, лучше не надо. Кроме того, Ирочку не покидает воспоминание о сне, который ей приснился, когда они переезжали на новую квартиру.

Ирочка с отвращением смотрит на шелковый расписной галстук Володьки и на салатный воротник его праздничной рубашки.

Вот они, бумажные цветы из ее утреннего сна. Он, Володька, в этом безвкусном дорогом галстуке и есть глупый сон со всей его ненужной красотой.

Володька сопит, мучаясь над газетой. Он не умеет читать газет. Он читает все подряд, без всякого выбора, дочитывает до половины, начинает читать другое и в конце концов утомляется до сонливости. Надо бы приучиться читать самому, но не привык. Общественники и активисты с отменным опытом читают ему газеты вслух во всякое подходящее время. В общежитии всегда стрекочет над ухом радио. Зачем же ему самому делать то, что днем и ночью делает за него множество людей?

— Что ты мучаешься? Брось, — с холодным участием сказала Ирочка, которой надоело наблюдать за его усилиями.

— На вокзале слыхал: про спутник что–то напечатано.

— Переверни страницу! — с насмешкой посоветовала Ирочка.

Володька перевернул. Но о спутнике было написано так много, что он сразу разочаровался.

— Пожалуй, за дорогу всего и не одолеешь.

— А для чего тебе одолевать?

— Как же… спутник ведь!

— Что — ведь? — с иронией спросила Ирочка.

— Брось ты это. У нас был политчас по спутнику. Я тоже выступал.

Володька сказал это с наивной гордостью. Ирочка знала, что стоит спросить его о спутнике серьезно — и он не сможет ответить. Она считала, что знает неизмеримо больше, чем он. Но спрашивать не стала. Хорошо, что хоть интересуется. А газетного листа боится.

Он ниже ее. А что это за норма, кто ниже, кто выше? Но для того чтобы с ним можно было более или менее интересно поговорить о спутнике, он должен так же, как Ирочка, любить астрономию, понимать космогонию, разбираться в небесной механике. Словом, он все–таки ниже ее по общему развитию. Может быть, как человек он и выше ее — Ирочка умеет широко смотреть на вещи, — но разве с ним поговоришь так, как она разговаривает с Иваном Егоровичем? «Да, да, — повторяет про себя Ирочка, — бумажные цветы приснились мне специально к встрече с Володькой».

Она выше Володьки. Выше, а снам верит. Это пережиток. Что такое пережиток? Почему у нее пережиток? А может быть, она просто–напросто слишком много о себе понимает, то есть преувеличивает свои достоинства? Пожалуй, это действительно так. На работе она самая неловкая, а Володька — самый ловкий, на нем держится вся выработка. На работе он выше всех. Честно говоря, на работе она его побаивается.

Ирочка опять скосила глаза в сторону Володьки. Он полз по статье о спутнике, строка за строкой.

— Брось, — участливо сказала Ирочка.

— Глина? — спросил он с обидой и упреком одновременно. — Не гожусь?

Стараясь не задеть его самолюбия, Ирочка осторожно сказала:

— Я когда–то тоже не понимала, как можно каждый день читать газеты. А теперь привыкла. Я так привыкла читать «Комсомольскую правду», что мне скучно, если ее нет. Честное слово.

Володька пристально посмотрел на Ирочку, сложил газету и спрятал ее в карман.

— Слушай–ка, Володя, — сказала Ирочка с деланной мягкостью, — какие у тебя отношения с Риммой Зарницыной?

Володька помрачнел. Зная примерно, о чем пойдет речь, он помолчал.

— Учил, учил я ее, дуру, а теперь она меня критикует.

— Нельзя?

— Ты меня по делу критикуй!

— А она без дела?

— Без.

— Ты уверен?

— Пошла она!.. — Володька с удовольствием сплюнул бы, но было неудобно.

Ирочка умолкла. Она точно знала, почему умница Римма не любит Володьку и чего она ему не прощает. Римма сама говорила ей об этом. Но Ирочка хотела выслушать и другую сторону.

— А ты говорил с ней откровенно?

— Надо мне!

— По–моему, надо.

— Вот ты и говори.

— А я говорила.

— Тебе больше всех надо! — буркнул Володька.

— Надо. Мне неприятно, когда о тебе говорят нехорошо.

Володька просиял.

— Спасибо!

— Не кривляйся.

— Да нет же! Я от души… О чем же ты с ней говорила?

— Помнишь?.. — Ирочка наклонилась к Володьке и стала говорить очень тихо, чтоб никто не услышал. — Помнишь, что ты говорил нам со Светланой о бригадире? Вот на эту тему я с ней и говорила. Римма знает, что мы с тобой дружим. Может быть, поэтому и разоткровенничалась. Она считает, что все зло в тебе.

— Какое зло?! — Володька не на шутку удивился. — Новое дело!

— Не новое, а очень старое. Римма считает, что дядя Дема берет с вас взятки.

— «Римма считает»… — передразнил Володька.

— А ты вспомни, — Ирочка почти припала к его уху, — что сам говорил. «Алкоголик и еще хуже». Скажи–ка, что хуже?

Володька мог ей ответить, но ему не хотелось соглашаться с Риммой, которая, как он был уверен, хотела нажить на этом деле авторитет. Нет, все–таки взятка — это что–то совсем другое. Это когда надо смазать, если дело не движется. Взятка — типичный пережиток прошлого, А тут даже и не знаешь, как это назвать. Тут ведь взаимность.

Решив прекратить разговор, Володька сказал:

— Не лезь ты в эти дела.

— Нет, ты скажи.

— Не лезь, говорю.

— Тогда я скажу. Это есть самое настоящее вымогательство. Стоит тебе захотеть, и бригадир все прекратит.

Как все экспансивные натуры, Володька спорить не умел. Он сразу начинал сердиться и, сердясь, говорил вовсе не то, что следовало бы сказать по ходу спора.

— Ей четвертака жаль!

Четвертаком он называл двадцать пять рублей, но ведь он отлично знал, что порой пахло не четвертаком, а гораздо большей суммой.

— Не помрет с голода твоя Римка. Дядя Дема ей, кажется, неплохо выводит. Молчала бы.

— Теперь я вижу, что Римма права. Ты его действия покрываешь.