Александр Аронов - Пассажир без билета
— Вот еще фотоаппарат. Снимайте на здоровье! — сказал старик и протянул Осинскому коробку с фотоаппаратом. — Поздравляю Вам! Много поздравляю Вам!
Осинский переложил правой рукой диплом и медаль под мышку той же руки и взял ею коробку.
«Вот чудак-человек, — удивился Добрич. — Куда проще переложить их в левую руку...»
Старый мастер улыбнулся и протянул руку для рукопожатия.
Но что это?
Осинский не подал руки... Он смутился и беспомощно огляделся по сторонам, как бы подыскивая место, куда положить диплом и коробки...
Добрич, не отрываясь, смотрел на левую руку артиста, глубоко засунутую в карман брюк.
— Положи на стол, Левушка, — негромко предложил Бардиан.
— Спасибо, Феодосий Георгиевич, — так же негромко ответил Осинский и положил коробки и диплом на стол. Повернувшись к оцепеневшему Добричу, он крепко пожал его руку и спустился с эстрады. Добрич нагнулся к Бардиану.
— Нет... Не может быть... — прошептал он срывающимся от волнения голосом. — Неужели он... без руки?..
— Именно без руки, — ответил Бардиан.
— Стой, сыне! — неожиданно крикнул Добрич так громко, что все вздрогнули. — Стой!
Осинский остановился посреди зала. Звеня орденами и медалями, старик стремительно приближался к нему. Он задыхался от волнения. На глазах его были слезы. Они скатывались по усам, по щекам.
— Това не чувано[7]! Великий акробат — и без руки! Герой войны... да? Това не чувано!
Старик быстро говорил что-то, мешая русские и болгарские слова.
— Я и подумать не мог... Никто... Никогда... Все же видели, сыне, во время номера ты двигал левой рукой...
— Протез... Особой конструкции... — смущенно улыбнулся Осинский.
— Да это же подвиг... Това не чувано... — повторял старик.
И все, кто был в зале, встали, как один человек, восхищаясь подвигом артиста.
Гастроли в Польше закончились.
На Варшавском вокзале в ожидании экспресса «Берлин — Москва» советские артисты оживленно беседуют с польскими, венгерскими, болгарскими, чехословацкими друзьями. Добрич ни на минуту не отпускает Осинского.
— Ну, значит, поехал ты снова с Волжанскими, а дальше что было?
— Номер «Лягушки» вскоре сняли. Но ничего... Цирковые помогли... Нигде в мире нет таких людей, как у нас в цирке... Я очень страшился выступать без трико и без маски лягушки. Волжанский заставил. Придумал номер — «Двойной эквилибр» — для меня и для него. Выступали мы на двух тумбах, синхронно. Костюмы сшила Марина. Брюки и рубашки, рукава-буфф. Это чтобы протеза не было видно. Волжанский нарочно держал руку, как я, будто у него тоже протез, представляете! Вставали на одну руку. Я на правую, он — на левую. Стойки получались одинаковые. Все, что делал я, — делал и он. Будто отражение в зеркале. Потом пускали сольные трюки: «флажки», «углы», «каучук», «мостики»... Я в финале делал шпагат, Володя на моих плечах стойку... Вселил он в меня веру.
— Очень неплохой номер был, — сказал Бардиан.
— Ну, а потом что? — спросил Лазар Добрич.
— Потом Волжанский и художники из Иванова помогли с сольным номером, — продолжал Осинский. — Идея родилась от эмблемы киностудии «Мосфильм» — вращающейся скульптуры Мухиной. И от грузовика с выдвигающейся люлькой. Подал я заявку в главк. Утвердили. Направили в Центральную студию циркового искусства. Прикрепили режиссеров Баумана и Аркатова. Вместе голову ломали, рисовали эскизы. Помогли Карандаш, Анель Судакевич — замечательная художница! Сперва думали так: темнота. Экран. Кинокадры — наступление армии. Госпиталь. Я снят в наступлении и в госпитале. Потом — возвращение в Москву, тренировки, репетиции... Гаснет экран. Прожектора выхватывают пьедестал. На нем — я. На моей руке сидит белый голубь — символ мира. Голубь улетает. Начинается работа. В конце в моей руке появляется алый стяг...
— Очень красиво! Просто здорово! — воскликнул Лазар Добрич.
— И нам понравилось, — сказал Бардиан, — но вы не знаете Осинского! Решил делать номер чисто профессиональным, цирковым. Вот и получилась у него... эквилибристическая поэма или балет в воздухе, что ли... недаром на нем костюм Ромео...
— Словом, великолепный номер получился...
— Поезд! Поезд идет! — кричит кто-то.
— Он стоит всего четыре минуты, — волнуется Осинский, — надо успеть погрузиться. Наши вагоны — шестой и десятый. Шестой останавливается примерно здесь, десятый — вон там. Давайте перенесем вещи!
Мимо проплывают вагоны. Первый, третий, шестой, десятый...
— Просчитались! Бегом!
Весело смеясь, артисты быстро перетаскивают вещи.
— Скорее! Скорее! Подавайте чемоданы в окна!
— До видзеня! — кричат с перрона.
— Счастливо оставаться!
Экспресс «Москва — Берлин» набирает скорость. Скоро Брест. В вагон входят пограничники и таможенники.
— У-р-р-р-р-ра! — кричат артисты. — Мы дома! До-ма!
— Здравствуйте, товарищи! Показывайте золото!
— Какое золото?
— То самое, которое можно ввозить в Советский Союз в неограниченном количестве! Медали выкладывайте! Мы тут «болели» за вас. Поздравляем с успехом!
Все засмеялись, стали показывать награды и подарки.
— А теперь, ребята, в вагон-ресторан! Обедать! — сказал кто-то.
Проходя через мягкий вагон, Осинский заметил у окна невысокого, плотного, лысоватого человека.
— Разрешите пройти, — попросил он.
Человек обернулся. Лицо его пересекал красноватый шрам. Из-под сросшихся на переносице бровей смотрели огромные глаза. Они, казалось, насквозь пробуравили Осинского. Человек посторонился.
«На кого он похож?.. Где я уже видел эти глазищи?..»
Он взялся за дверную ручку.
— Минуточку, молодой человек!
«И голос знакомый...» — подумал Осинский, оборачиваясь.
Человек приветливо улыбался.
— Нехорошо, нехорошо старых друзей забывать! Не узнаешь? А ведь когда-то говорил: «Век помнить буду!»
— Простите... — смутившись, сказал Осинский.
— Да уж придется простить! А не стоило бы... Эх, пассажир без билета! Пассажир без...
Осинский не дал договорить. Радостно воскликнув, он бросился обнимать человека со шрамом, крепко прижался к его плечу.
— Товарищ командир батареи! Товарищ Горлунков... Петр Ильич!..
— А кто же еще? Собственной персоной!
— Вот так встреча, Петр Ильич! Вот так встреча! Ведь давно вас похоронил!
— А я жив! Видишь, жив! — расхохотался Горлунков, выпуская Осинского из объятий.
— Дружка повстречали, товарищ подполковник? — раздался голос проводника.
— Не дружка, а друга, — обернулся к нему Горлунков. — Воевали вместе. Он — сержант — отделением командовал, я — лейтенант — батареей. Непосредственное начальство, так сказать. А видишь — не узнал!
— И до сих пор не узнал бы вас, Петр Ильич, — признался Осинский, — если бы вы меня «пассажиром без билета» не назвали. Вы один так меня звали...
— Где же узнать, — рассмеялся подполковник. — Во-первых, новое украшение, — он указал на шрам, — во-вторых, не в форме, растолстел, постарел...
— Откуда едете?
— Из ГДР. Служу там уже пятый год. Домой, в Иркутск, отдыхать еду. У тебя-то как? Женат?
— Женат. Жена тоже артистка цирка. Танцует на проволоке. Дочь Маринка в школу пошла... Живем дружно... Ну, до чего я рад встрече, не представляете!
— А я-то как рад! Неужели опять выступаешь в цирке?
— Работаю, Петр Ильич.
— С одной рукой?
— С одной, Петр Ильич.
— Дай-ка я снова тебя поцелую! Молодец! Какой же ты молодец, чертушка!
— Где же вас так ранило? — Осинский указал на шрам.
— В Берлине. На другой день после войны. Представляешь, досада какая? Не хватало мне этого украшения к прежним болячкам! Да будет об этом! Сколько лет-то прошло!
Поезд остановился.
— Прогуляемся? — предложил Горлунков.
— С удовольствием, — ответил Осинский, — наши уже выходят! Идемте, я вас познакомлю.
На перроне их окружили артисты цирка. Все улыбались, глядя на фронтовых друзей. После того, как объявили посадку, Горлунков пригласил артистов Бардиана, Кузнецова и режиссера Арнольда в свое купе.
— Ну, хоть по рюмке-то за встречу должны выпить? Как считаете?
— Безусловно.
Беседа была оживленной.
— А почему вы его прозвали «пассажиром без билета»? — спросил у Горлункова Бардиан.
— А как же иначе? — ответил тот. — С тринадцати лет в поездах, в автобусах да в трамваях ездил без билета — «зайцем»... Как же его еще называть было? А вообще-то он билет свой заработал... Выстрадал даже... Выпьем за героя!
Все чокнулись, выпили. Горлунков поинтересовался:
— Скажи, Лева, тебе не страшно забираться так высоко да еще вниз головой?
Осинский улыбнулся.
— Нет, все нормально, Петр Ильич. Только мне по сторонам смотреть нельзя — потеряю равновесие!
— Неужели?
— Конечно. Это закон эквилибра. Я выбираю точку на пьедестале или на собственной руке и по этой точке «держу баланс».
— У Левы еще одна сложность, — сказал Олег Попов. — Ему приходится не только балансировать, но и управлять протезом. Ведь у него руки нет по плечо. Это очень сложно.
