Анатолий Рыбаков - Водители
– Хочешь, спокойно жить Константин Николаич, – сказал Поляков, вглядываясь в Сергеева, точно оценивая, способен ли этот человек в таком состоянии понять его.
Он уже не жалел, что остался. Двадцать лет они были знакомы, и вот впервые Сергеев говорил с ним начистоту.
– Знаю, вижу, – устало произнес Сергеев, – да с какого конца начинать беспокойство-то?
– С любого. Главное, брось ты свою дешевую колокольню. – Поляков наклонился к нему, тронул за руку. – Ты думаешь, мне иной раз не хочется уйти от драки? Ведь на какую мелочь нервы растрачиваешь. А вот так себя приучил, что не могу. Ни на кого не хочу оглядываться, совесть мне высший судья. А ты приноравливаешься. И людей приучил.
Сергеев вздохнул:
– Вот в людях-то и загвоздка, не поймут они, подумают: «Хитрит, дядя Костя».
– Пусть думают, а ты ломай.
Сергеев оживился:
– А знаешь, любят тебя мои ребята. Чуть что: «А вот у Полякова так, у Полякова этак». На твое хозяйство равняются. Чем ты их взял, а?
Сергеев еще ближе придвинулся к нему:
– Слушай, Михаил, не думай, что я по пьяной лавочке, я от всей души. Ну, скажи, чего тебе надо? Ей-богу, все сделаю, все отдам. Черт! Ты думаешь, я не понимаю, какое ты дело затеваешь? Ведь это только название – мастерские, ведь ты их до завода будешь тянуть. А мне знаешь что поручили? Дом отдыха буду здесь строить для министерства.
– Хорошее дело!
– Хорошее-то оно хорошее, только ты будешь завод строить, а я – дом отдыха. Тебе небось не поручили бы, а мне – пожалуйста, будьте любезны. Вот как я себя поставил: будьте любезны!..
Поляков проснулся. Соседний диван был пуст: Сергеев уже ушел. Сквозь тюлевые занавески пробивались узкие полосы раннего света. Поляков встал, оделся и вышел на крыльцо.
Ночью прошел дождь, капли его серебрились на листьях деревьев, между грядок огорода блестели полоски воды, в воздухе, свежем и влажном, дрожало щебетанье птиц. За стеной раздалось потрескивание репродуктора, и знакомый, твердый голос произнес: «Говорит Москва, передаем последние известия».
Хотя все, о чем передавалось по радио, Поляков читал потом в газетах, он любил слушать утренние сводки. На Кубани заколосилась пшеница, на Дальнем Востоке закончили сев, в Ленинграде токарь-скоростник выполнил пять годовых норм, в тамбовском селе открылся книжный магазин, в школах начались переводные испытания. Ему нравилось, что именно такими будничными сообщениями начинался день. Среди этих больших и маленьких дел есть и его дело. Он любил бодрые звуки утреннего марша, четкий ритм гимнастики.
Поляков умылся, помахал рукой хозяйке, готовившей на кухне завтрак, и поспешил в гараж.
Маленький городок пробуждался. Над чистыми домиками, окруженными садами и палисадниками, подымались первые утренние дымки. Женщины с ведрами стояли у колонки. Куры ходили по дороге, еще влажной от дождя.
В гараже было тихо; возле ворот, покуривая, сидели поджидающие гудка рабочие. Только одна машина готовилась в рейс. Она стояла посередине двора, и несколько человек устанавливали в кузове, уже чем-то нагруженном, большой мотоцикл.
Руководил погрузкой Сергеев.
– Готовим тебе машину, а мотоцикл Канунникову отдашь. – Вероятно, вспомнив вчерашний разговор, Сергеев отвел глаза: – Навязался, черт, вот отремонтировали.
– Я и не знал, что Канунников на мотоцикле ездит.
– Это не его, даже не знаю чей, какого-то начальства.
– «Цундап», – сказал Поляков, осматривая мотоцикл.
– Хорошая машина, – подхватил Сергеев, – сто легко выжимает.
– На ходу?
– В полном порядке, даже заправлен.
– Расколотит его в кузове, надо бы в ящик.
– Выдержит, мы его увяжем покрепче!
– Знаешь что, – сказал Поляков, – дай-ка я его отгоню.
– Сам поедешь?
– А чего же?
– Это верно, ты ведь старый мотоциклист. Да зачем тебе в нем трястись? Спокойненько в кабине поедешь.
– Нет, уж ты дай, я прокатиться хочу.
– Вот болельщик, глаза разгорелись! Ну, черт с тобой, езжай!
Мотоцикл сняли с кузова. Поляков осмотрел его и, усевшись в седло, нажал педаль стартера. Мотор зарокотал, клубы синего дыма вырвались из глушителя.
– Узнаю гонщика по посадке! – весело крикнул Сергеев, и все, кто стоял рядом, улыбались, с удовольствием глядя на уверенные движения Полякова. – А ну, рвани, Мишка!
Уменьшив обороты, Поляков обернулся к нему:
– Бывай, Николаич!
– Ты что?! – испуганно закричал Сергеев. – А завтрак?
– В другой раз, – включая скорость, ответил Поляков и, когда машина тронулась, добавил: – Приезжай в гости.
Сергеев что-то кричал ему вдогонку, но Поляков уже не слышал. Он переключил на вторую, потом на третью и понесся по улице.
Мотоцикл мчался по шоссе, набирал скорость… Пятьдесят… Пятьдесят пять… Шестьдесят… Ветер бьет в лицо. Эх, Россия-матушка, поля твои необозримые, пути твои бескрайние!.. Поляков сдвинул кепку козырьком назад, припал к рулю, подставил ветру голову. Шестьдесят пять… Семьдесят… Квадраты полей быстро закруглялись на горизонте, сплошной лентой мелькали деревья, рощи, придорожные строения, телеграфные столбы, мальчишки в деревнях, что-то кричавшие и махавшие руками. Но он ничего не видел, кроме дороги, стремительно бежавшей ему навстречу, ничего не слышал, кроме шума мотора, ничего не ощущал, кроме могучей радости движения.
Глава семнадцатая
Мощный поток грузовых машин устремляется рано утром из гаража. Он растекается по улицам города, по шоссе, ведущим в Москву и в районы, по трактам области, по заводам и колхозам, станциям и школам, стройкам и складам. Поток превращается в отдельные подвижные точки, разбросанные на огромном пространстве, – оно зовется коротким словом «линия». Держать каждую машину под контролем невозможно, организовать их работу необходимо. Человек, который руководит эксплуатацией, должен быть гибким, чтобы применяться к условиям перевозок, и достаточно твердым, чтобы не стать их рабом. Он должен обладать размахом и не упускать мелочей, из которых складывается работа водителя на линии. За одной машиной он должен видеть весь парк, за всем парком – каждую машину.
На загряжской автобазе эксплуатацией руководил Степанов, добрых две трети жизни – а ему было за пятьдесят – проработавший на транспорте. Служил он и на железной дороге, и в пароходстве. Был весовщиком, экспедитором, таксировщиком, коммерческим агентом, диспетчером, совершил путь от нарядчика до начальника эксплуатации.
Он знал всю местную клиентуру, ее работников, их деловые качества, достоинства и недостатки, знал каждое предприятие, его продукцию, сырье, склады, каждый метр подъездных путей. Его память вмещала сотни всяких правил, постановлений, примечаний, всех этих бесконечных параграфов и пунктов, иногда забытых, но не потерявших силу.
Руководя самым беспокойным отделом базы, он был на ней самым спокойным человеком, мог сутки просидеть за столом, не вставая и, казалось, не меняя позы. За внешней апатичностью скрывалась изумительная работоспособность и упорство. Он сам занимался своим делопроизводством и мог, не задумываясь, сказать, в какой из папок, которыми были забиты два огромных шкафа, лежала бумажка десятилетней давности.
Обмануть его никто не мог. Он никогда не кричал, не волновался, голос его был негромок и насмешлив. Он спокойно выслушивал оправдания, и только глаза его ехидно поблескивали за стеклами очков. Добряк по натуре, в служебных делах он не давал поблажек.
С одинаковым терпением искал он затерянные при подсчете выручки семнадцать копеек и вел в арбитраже запутанное дело на двести тысяч рублей. Тяжбы с клиентами он обычно выигрывал. Ни один юрист не мог устоять перед лавиной документов, актов, нарядов, квитанций, расписок, которую обрушивал на него Степанов. Поражения его не смущали. Проиграв в первой инстанции, он подавал в следующую, затем в высшую, никогда не сомневаясь в успехе. Он не был сутягой; просто считал, что наилучший способ заставить клиента рационально использовать транспорт – бить его по карману.
Канунников, видевший в людях только их недостатки, называл Степанова «чернильной душой». А Поляков дорожил Степановым, хотя слабости своего помощника знал лучше, чем кто бы то ни было: Степанов был неплохим начальником штаба, но только при хорошем командире.
Тишина, господствующая в диспетчерской в полдень, обманчива. Именно сейчас составляется план перевозок на следующий день, сложный документ с простым названием – разнарядка.
Едва успел Степанов сверстать план, как кончилась первая смена.
Тихая диспетчерская преобразилась. Один за другим входили шоферы, кондукторы, грузчики, контролеры, наполняя комнату шумом, криком, спорами, смехом. Дежурные диспетчеры принимали путевки, кассир – выручку. Степанов выслушивал отчеты линейных контролеров и агентов.
В одном месте груз оказался неупакованным, в другом его долго вытаскивали из подвала, в третьем груза совсем не было – пришлось гнать машину десять километров порожняком. Один клиент затребовал бортовую машину вместо самосвала, другой своевременно не выкупил груз на станции, третий не подготовил грузчиков, четвертый раньше времени закрыл склад.
