Александр Говоров - Алкамен — театральный мальчик
— Прокормить триста тысяч варваров в нашей крошечной Аттике невозможно без подвоза с моря. Флот как раз и пригодится, чтобы лишить врага подвоза. К зиме они успеют сожрать и вытоптать все, а снова пахать и сеять некому, потому что у захватчиков всегда все господа. Вот тогда-то они и повернут конец назад и пойдут себе, побредут по разоренной ими же, голодной стране. А мы будем нападать, убивать, разить без пощады! — Рука Фемистокла, сжимая воображаемый меч, убивала и разила в воздухе. — Тем временем мы разрушим мосты на Геллеспонте, и ни один из этих трехсот тысяч не вернется домой! — торжествующе закончил он.
Все сокрушенно молчали; слышалось только потрескиванье фитилей в светильниках.
— Оракулов надо вопросить, оракулов! — жалобно сказал архонт-басилевс, ветхий старец, закутанный в теплую медвежью шкуру.
Все оживились — да, надо вопросить оракулов. Все вздохнули облегченно — явилась возможность переложить ответственность на плечи богов.
— Ну, как хотите! — Фемистокл блеснул глазами. — Призывайте назад Аристида, принимайте его план. Сражайтесь, гибните под стенами, но знайте: тогда погибнет уже все и ничего нельзя будет спасти и вернуть назад... Да и войска вам все равно не хватит, — прибавил он, чувствуя колебания старцев. Последний аргумент бросил, как меч на чашу весов. — Придется вам всех рабов отпустить на свободу, вооружить и поставить среди гоплитов — больше выхода нет.
Сердце мое екнуло: вот оно, начинается! Недаром, значит, меня сюда пригласили, хотя я еще и не знаю для чего.
А в зале все зашумели, заорали, замахали руками. Архонт-басилевс приставил к уху ладонь трубкой и переспрашивал:
— Что он сказал? А, миленькие, что он сказал?
Ксантипп вскочил, подбежал к Фемистоклу:
— Только не рабов, только не рабов, ведь это всему конец!
Фемистокл усмехнулся:
— Давайте тогда созовем народное собрание, быть может, оно сумеет выбрать путь...
Вновь послышался скрипучий голос архонта-басилевса. Старец говорил как бы сам с собой, размышляя, а все прислушивались к его речам. Еще бы — ведь ему более ста лет и юность его прошла при мудром Солоне.
— Ареопаг сама богиня Афина основала. И что ты сказал здесь о народном собрании, молодой человек? Здесь собрались самые богатые и знатные, потомки богов. Им и решать судьбы города, а не каким-то горлопанам, которым нечего терять и нечего беречь.
Фемистокл, одинокий, стоял посредине. Его военачальники, даже верный Ксантипп, молчали, потупив глаза. Все напряженно ждали, пока почтенный архонт соберется с мыслями и изречет приговор.
— Ну, положим, что мы покинем город, увезем статуи и алтари. А святыни? Во дворе храма Эрехфея на Акрополе живет священная змея, и есть прорицание, что удача не покинет афинян, пока с ними будет эта змея. Прикасаться к ней нельзя, и сажать в ящик тоже нельзя. Как ее увезти? Неужели покинуть?
— Не покинем священной змеи! — закричали старейшины.
Было решено вопросить оракулов, а заседание перенести на завтра.
Мне вспомнилась любимая присказка Мнесилоха: «В Афинах речи говорят мудрецы, а дела решают олухи...»
— Ох уж этот Ареопаг! — сквозь зубы говорил Фемистокл. — Враг видит нас с гор Пелиона, а им — змея! Каждое промедление — лишняя кровь и лишние слезы... — И удержал выходящего из залы Кимона: — А ты, доблестный сын славного полководца, ты тоже не покинешь священную змею? Твой отец не упирался в обычаи и предрассудки, он умел быть свободным и находчивым.
— Не знаю, — ответил Кимон, вежливо отстраняясь от руки стратега. — Как решат старшие, так и я. Скажут: на корабль — пойду на корабль. Все равно.
Светильники догорали и плевались искрами: звезды катились к закату — кончалась ночь.
СВЯЩЕННАЯ ЗМЕЯ
Рабы гасили светильники. Оставшись один, Фемистокл опустился на ложе, покрытое волчьей шкурой. Лицо его сморщилось, потеряло резкость, стало утомленным; чаша с напитком дрожала в руке.
А что же про меня — забыли? Нет, нет, вот первый стратег подзывает меня к себе.
— Ты достоин благодарности, — начал Фемистокл. — За сообщение о заговоре Лисии спасибо. Но помни, — добавил он сухо, — раб, доносящий на господина, подвергается ссылке в рудники — таков закон. Сегодня, однако, каждый патриотический порыв ценен.
И Фемистокл протянул мне руку, украшенную рубином, который горел, как кровавый глаз бога войны. Быть может, он хотел, чтобы я поцеловал его руку? Еще несколько мгновений назад я бы с восторгом сделал это. Но слова о рудниках меня отбросили в реальность — я только раб! И я лишь прикоснулся пальцами к руке стратега.
Мне подали сласти: варенье, засахаренные финики, изюм, мед. Мне ничто в рот не лезло. Я горел от нетерпения — не затем же он меня позвал, чтобы кормить сластями?
Фемистокл между тем встал, скинул одежду; рабы стали растирать его могучую грудь, заросшую курчавым волосом. Он взял небольшие гирьки и сделал упражнения.
— Ленивым — сон, а нам — гимнастика, — засмеялся стратег, и усталость улетучилась с его лица, уступив место обычной царственной улыбке. — Теперь, рабы, удалитесь! А ты, мальчик, присядь ближе. Вот эта скамеечка — придвинь ее к моему ложу.
Тишина обступила нас, полумрак. Погасли все огни, кроме одной лампадки, а утро еще не наступало.
— Один человек мне рассказывал, что ты любишь Афины, что хочешь совершить подвиг для родного города, — вкрадчиво говорил вождь, подвигая мне тарелки с едой. — Я нарочно дал тебе выслушать все, что происходило в Ареопаге. Я ведь заранее знал, что дело у них упрется в какую-нибудь змею.
Сердце мое билось: вот оно! Наступает время свершения подвига!
— Каждый час промедления и колебаний, — продолжал Фемистокл, — грозит нам годами рабства и несчастий. Необходимо идти на тягчайшие жертвы. Слушай, мальчик, на тебя вся надежда... Ты веришь мне?
Я схватил его большую руку и крепко прижал к груди.
Стратег улыбнулся:
— Ты ловкий, смелый... Я наблюдал тебя в театре. Проберись в храм Эрехфея и унеси священную змею.
— Сейчас?!
— Да, сейчас, пока не наступил рассвет. Перед восходом солнца стража дремлет, а жрецам не до того: они закапывают свои сокровища.
— Но, позволь...
— Знаю, что ты хочешь сказать. Я хорошо обдумал все. Если тебя поймают, нам всем несдобровать и наше дело погибло. Но если удастся, боги нам простят: ведь мы крадем змею не ради корыстного интереса — ради спасения отчизны! Змею мы возьмем на корабль, и она будет нам приносить удачу в бою. Ну как, согласен? В случае успеха — свобода, слово Фемистокла!
Сердце у меня леденело от ужаса — украсть священную змею богини! Но ведь это подвиг, а подвиг без риска не бывает! Геракл тоже укротил лернейскую гидру, а она была порождением бога Посейдона!
Стратег щелкнул пальцами. Вошел дежурный. Фемистокл вполголоса отдал ему приказания.
Нам подали черные глухие плащи. Мы закутались и выскользнули через боковую дверь в переулок. За нами следовали четыре пельтаста. Фемистокл сунул мне в руку маленький кинжальчик в черепаховых ножнах. Я под полой чуть выдернул лезвие — пощупал: острый, как бритва!
Козьи тропинки на склонах Акрополя, которые начинаются на задворках храма Диониса, известны мне до последнего камушка: ведь там прошло мое детство. Пельтасты остались внизу, а мы с вождем стали карабкаться по склону. Я лез быстро, несмотря на темноту безлунной ночи, а грузный стратег поминутно оступался, царапался о колючки кустарника, ругался шепотом.
Но вот мы наверху, где свистит ветер и откуда небо видится как огромный купол, усеянный мигающими точками звезд.
— Я здесь останусь, — прохрипел, задыхаясь, Фемистокл. — Ты знаешь дорогу? Не заблудишься?
— Нет... Здесь все... все знаю.
— Ну иди. Да хранят тебя боги! И помни, что змея безвредна, она не кусается, не жалит. Ведь это даже и не змея — это безобидный уж.
Я быстро обогнул угол стоколонного храма Афины-девы. На пустынной площади часовые дремали, подстелив плащи и составив копья в козлы. Низко пригнувшись, почти на четвереньках, я пересек площадь. В задней половине храма Эрехфея слышались голоса, двигали ящики, ругались — жрецы упаковывали храмовые богатства. Но их я не боялся.
Калитка во дворик храма была приоткрыта. Я проскользнул и стал нащупывать мраморную загородку, внутри которой змея обычно греется на солнце. Вдруг я наткнулся на что-то холодное и острое. Страшное лицо, физиономия чудища смотрела мне прямо в лицо выпуклыми глазами. Я похолодел, руки и ноги мои отнялись — вот оно, возмездие богов! Сколько я наслушался рассказов от суеверных рабов и умудренных жрецов о карах, которым боги подвергают осквернителей храмов!
Я медленно приходил в себя, а чудовище оставалось неподвижным и устрашающим.
Ба! Да ведь это Кекроп змееногий — раскрашенная статуя покровителя Афин! Сколько раз днем я видел эту статую!.. Она, правда, вселяла страх так была она ужасна, но ведь это всего только статуя!