Александр Грачев - Первая просека
— Ну вот видишь, а уже говоришь о вредительстве. — Ставорский злобно раздул ноздри. — Если в каждом деле мы будем искать вредительство, то тогда нас нужно всех пересажать. Вон сколько безобразий на каждом шагу! Рогульника заподозрил во вредительстве, потом меня, а я — тебя! Что же тогда получится?
Захар почувствовал, как кровь прилила к лицу, стало горячо щекам. Ему было стыдно: ведь он действительно не осмотрел хомут — может, сбруя и в самом деле неисправная?
— Я сейчас пойду посмотрю его, Харитон Иванович, — пристыженно сказал он.
— Ладно, потом. Да и вообще… Я сам займусь этим делом. А ты перепиши в двух экземплярах вот эту заявку на сбрую и материалы для ремонта. И нужно сегодня же отнести ее в отдел снабжения. Вот здесь садись и пиши. — Он подал Захару ведомость, несколько листов чистой бумаги. — И вообще, я хочу предупредить тебя, Жернаков, чтобы ты не делал преждевременных выводов, не посоветовавшись со мной. Я головой отвечаю за конный парк, в том числе и за твои действия, и ничуть не меньше твоего должен быть настороже. Как-никак я работал в Чека, понял? Так что имей это в виду и держи язык за зубами.
Переписывание не шло Захару на ум. Внимание было рассеянно, настроение подавленное, а душу жег стыд за глупый поступок. Вот почему Ставорский так непонятен — он же бывший чекист! Слово «Дончека» Захар помнил с детства. За этим словом ему рисовались люди, беспощадные к врагам Советской власти. Это они расстреливали в песках за станицей белогвардейских офицеров и бандитов.
Кое-как осилив переписку, Захар пошел осматривать хомут. Велико же было его разочарование, когда он, прощупывая потниковую подкладку в верхнем углу хомута, нашел там перелом на конце дужки. «Не замечал Рогульник или нарочно подстроил?» Этот мучительный вопрос так и остался без ответа.
А потом произошел случай, который круто повернул судьбу Захара и надолго отравил ему жизнь.
Ставорский вызвал его в контору.
— Тебе срочное задание, Жернаков, — сказал он, смачивая кончиком красного языка края конверта. — Подседлай Варяга и скачи на строительство лесозавода. Передашь прорабу вот этот пакет. Пусть прораб сейчас же ответит, сколько ему нужно завтра подвод выделить. Седло возьми мое, аллюр четыре креста! — И он загадочно улыбнулся, подавая пакет.
Варяг, рыжий горячий конек, весело, словно на крыльях, вынес со двора влитого в седло Захара. Повода конь слушался плохо, а к шенкелям и вовсе не был приучен. Захару пришлось взять его на самый короткий повод, но от этого конек стал горячиться еще больше и то приседал, то срывался с места на короткий галоп. Только через несколько минут он послушно приноровился к воле всадника и понес его легкой, ровной рысью.
Захар выехал на знакомую дорогу, уходящую в тайгу, и немного дал коню повода. Тот сразу взял галопом, прося полной свободы. Захар дал ее. Варяг прижал к голове маленькие уши и выстлался в сумасшедшем намете.
Все пело в душе Захара. До боли в сердце знакомое и дорогое ощущение полета, когда ветер резко бьет в лицо и свистит в ушах, когда весь мир кажется фейерверком, окрыляло его, уносило в какой-то волшебный мир героики. Слившись в одно с конем, приноравливаясь к бешеному ритму его тела, Захар ничего не видел, ни о чем не думал, отдавшись давно знакомому, но теперь почти забытому радостному чувству.
Но дисциплина кавалериста скоро взяла верх. Хоть и сказал Ставорский: «Аллюр четыре креста» — что означает выжать из лошади все, на что способна она, не заботясь о ее сохранности, Захар понял это как шутку. Медленно убирая повод, он с усилием перевел конька на ровный галоп, затем на рысь и так держал еще некоторое время. А когда заставил его пойти шагом, конек еще долго горячился, сбиваясь на иноходь, тяжко понося боками; от его гривы потянулись поперек шеи темные полосы пота. И вспомнилась Захару прошлогодняя поверка, когда переводили его на второй курс кавшколы: курсантам была поставлена задача совершить десятикилометровый марш за сорок пять минут и привести лошадей сухими. Только кавалеристу ясно, как нелегко это сделать, но больше половины курсантов отлично выполнили задачу. Среди них был и Захар. Честолюбивая мысль повторить этот марш (от конного парка до лесозавода было примерно десять километров) пришла ему в голову.
Чередуя аллюры, выбирая на разбитой дороге участки посуше, Захар быстро доскакал до лесозавода. Еще издали он услышал перестук локомобиля, злое завывание циркульной пилы, и вскоре сквозь поредевший лес забелели приземистые постройки и навесы из свежего теса, а над ними возвышалась тонкая металлическая труба с провисшими растяжками. «Первая заводская труба на строительстве», — подумал Захар с приятным хозяйским чувством. За постройками блестела небесно-голубая гладь озера, вся в мелкой чешуйчатой ряби, кудрявились тальники, синели просторные луга, березовые перелески, а вдали виднелись повитые дымкой тумана увалы гор, конусы сопок.
Похлопывая по шее Варяга, который пугался воя пилы, Захар привязал его к березе и отпустил подпруги.
Прораба Захар нашел на берегу озера, где монтировалась подвижная цепь для бревен, идущая в цех к пилораме. Не без волнения оглядывал Захар огромное стадо бревен, собранное в кошель. Чудилось ему, будто он видел те самые звенящие, терпко пахнущие смольем бревна, к которым прикасался и его багор.
— Наконец-то! — играя желваками на худых, землистых щеках, сказал прораб, вскрыв пакет. — Видно, дали перцу вашему Ставорскому!
Как ни хотелось Захару привести Варяга в конный парк сухим, сделать это не удалось: в лесу стояла предвечерняя парная духота, а горячий конек все время гарцевал, стараясь вырвать повод. Шея и круп его лоснились, под краями потника сбилась мыльная накипь. Тщательно растерев травяным жгутом спину конька, Захар предупредил конюха, чтобы тот не давал Варягу воды, пока конь не остынет окончательно.
— Людей коришь, а сам вон какого привел! — мрачно упрекнул его Рогульник, только что распрягший свою лошадь.
— Пот просыхает, а ссадины становятся ранами, — бросил ему Захар, направляясь к Ставорскому.
Спустя полчаса, когда Захар выписывал наряды возчикам, в контору вбежал конюх.
— Варяг сдыхает! — крикнул он. — Загнал-таки коня, «кавалерист»!
Чувствуя, как волосы зашевелились под буденовкой, Захар бросился к навесу. Там уже толпились конюхи и возчики.
Послышались голоса:
— Пропустите лихого «кавалериста», нехай полюбуется на свою работу!
— Вредитель это, товарищи, и боле никто!
Захар прошел сквозь злобную толпу. В середине круга на земле, судорожно вытягивая точеные ноги, неестественно запрокинув назад голову с остекленевшими глазами, лежал Варяг. Все его тело вздрагивало в коротких конвульсиях, из горла вырвался почти человеческий стон.
В круг вошел Ставорский.
— Ну что, загнал? — спросил он. — А я-то думал, ты настоящий кавалерист, любишь коня и умеешь с ним обращаться! Да-а, хорош был Варяг, под седлом думал держать его… Ну что ж, теперь уж не мне с тобой разговаривать, Жернаков! Пускай суд разбирается…
От этих слов у Захара все внутри окаменело, чувства и сознание притупились, стало все безразлично. Он тупо смотрел на Варяга, которого успел полюбить. А конь дышал все реже, притих, вдруг дернулся весь, оскалил зубы и замер навсегда.
— Пошли в контору, — приказал Ставорский.
В своем кабинете он спокойно сел за стол, снял защитного цвета фуражку, пригладил набок жиденькие темные волосы, как бы готовясь к чему-то торжественному, кивнул Захару:
— Садись!
Захар по привычке одернул гимнастерку и расслабленно опустился на табурет. На Ставорского он не мог смотреть, а тот, словно нарочно, долго и пристально глядел ему в лицо и молчал.
— Завтра составлю на тебя дело и передам в суд, — ледяным тоном сказал наконец он. — Буду квалифицировать как преднамеренное убийство лошади. Слыхал, что сказали возчики? Вредитель! Так мы и будем квалифицировать это дело.
— Харитон Иванович, может, найти ветврача, вскрыть Варяга? — спросил Захар сдавленным голосом.
— А что от этого изменится? — Ставорский пожал плечами. — И где я возьму врача?
Захар хотел еще что-то сказать, но тут рыдания подступили к горлу, слезы брызнули из глаз.
— Э-э, да ты, братец, оказывается, совсем жидок на расплату! — со злой иронией проговорил Ставорский. — А я-то думал, у тебя стойкости побольше.
Эти слова отрезвили Захара, лицо его посуровело.
Ставорский снова посмотрел на него долгим, внимательным взглядом и сказал, хлопнув ладонью по столу:
— Ладно, иди!
Покачиваясь, словно пьяный, Захар вышел. Два конюха свежевали труп Варяга. У Захара не хватило духа подойти к ним. Расслабленный, поникший, он шел, сам не зная куда. Возле столовой ему встретились Леля Касимова и Маруся Дробышева.
