Евгений Воробьев - Высота
Усталость лежала на лицах, они почернели от ржавой пыли, окалины. Словно все за эти несколько часов стали небритыми.
Бесфамильных в рубахе навыпуск без умолку комментировал минувшие события:
— Я за трос, а трос от меня. Я нажал сильнее, а царгу ка-а-ак качнет!.. Левая нога и сорвалась. Спасибо, пояс выручил, а то бы…
Вадим молча и жадно курил, пряча цигарку от ветра в кулак. Лицо его почернело, как у всех, но лоб белый, к нему грязь не пристала.
Здесь же, среди верхолазов, толкался чумазый машинист башенного крана. Только сейчас он вылез из своей будки и посмотрел на царгу, которую поднимал. Он устал от одиночества и молчания — все утро с ним говорили жестами, как с глухонемым. И сейчас с ним никто не заговаривал. Неизвестно к кому обращаясь, он неестественно громко сказал:
— У нас на Байкале тоже ветерок налетает иногда. Короткий, а злой! Катер перевернуть ему ничего не стоит. Сарма называют у нас тот ветер!
Пасечник, не дойдя до монтажников, крикнул издали:
— Дайте мне, не то помру!
Он приложил два пальца к губам и быстро отнял их, Давая понять, от чего именно может умереть, если не уважат его просьбу. Ему протянули сигареты, а Катя — пачку «Беломора».
Пасечник не обратил никакого внимания на Катин «Беломор».
— А махорочкой не разживусь? Которая позлее?
Ему протянули несколько кисетов.
Катя так и осталась стоять с протянутой пачкой. Она торопливо спрятала папиросы в карман.
«И не поблагодарил даже. Не заметил, что я его угощала? А может, он меня вообще не видел? Или притворился? Не нравится, что курящая…»
— Лучше меня угостите папироской, — донесся до Кати знакомый голос.
Хаенко стоял рядом и, ухмыляясь, протягивал руку к Катиной груди. Из ее нагрудного кармана торчал «Беломор».
— Поскольку у вас все равно одна лишняя папироска образовалась, — продолжал Хаенко. — А я кавалер не такой капризный.
— А ну проваливай, — сразу зашлась от злости Катя. — Кавалер! Душа у тебя заячья.
Она демонстративно отвернулась.
Пачка «Беломора» давно была спрятана в карман, и уже давно она прогнала Хаенко, однако горькая обида не проходила.
«Может, Пасечник меня в самом деле не увидел? Нашла из-за чего расстраиваться. Из-за такого ерундовского пустяка!»
Но забыть о ерундовском пустяке никак не удавалось. Для Кати было новостью, что она может обидеться по такому поводу. Бывали случаи и посерьезней, однако на других парней, например на этого самого Хаенко, она так не обижалась.
Монтажники сгрудились в тесный кружок, чтобы легче было свернуть цигарки на ветру.
Борис пожалел, что не курит, а то бы он ничем не отличался от всех остальных. Он опасливо вглядывался в лица: не смотрит ли на него кто-нибудь с усмешкой? Как будто нет. Может, и в самом деле никто не заметил, как он плакал?
— Прошу, товарищ прораб! — гостеприимно раздернул Пасечник чужой кисет, увидев подходившего Токмакова.
Чья-то черная рука протянула из-за плеча обрывок газеты.
— Родная газетка! «Каменогорский рабочий»! — обрадовался Пасечник. — Вот ее и свернем, товарищ корреспондент.
— И мне клочок оставьте, — добродушно сказал Нежданов.
— Ишь! А у самого сердце рвется: газетку скуривают! — поддел Карпухин.
Токмаков начал скручивать цигарку и все никак не мог ее скрутить дрожащими пальцами, рассыпал махорку.
Пришлось позаимствовать еще щепотку из чужого кисета.
Он склеил цигарку и почувствовал, что губа распухла и кровоточит.
«Это когда же я так искусал себе губы?»
Дерябин топтался поблизости, поджидая, когда Токмаков подойдет к нему. Не дождавшись, Дерябин сам подошел к монтажникам.
— А я, товарищ Токмаков, на аэродром дозвонился, — сообщил он как о чем-то очень важном. — У них там самолет чуть-чуть через крыло не перевернулся. Едва успели привязать.
— Самолет? У нас царга чуть не полетела!
— Стихия! — Дерябин пожевал губами и сплюнул. — Скорость ветра такая, что… Между нами говоря, даже флюгер отказал.
— Флюгер? — улыбнулся Токмаков.
— Ураганометра на аэродроме нет, — как будто не понял иронии Дерябин. — Нужно считать, ветер был метров тридцать пять в секунду…
— К сожалению, запоздала ваша сводка!
— Ну, я тороплюсь, — перебил Дерябин. — Дел, откровенно говоря, по горло. Надо Дымову доложить…
Когда Дерябин отошел, Пасечник тоном фальшивого сострадания сказал:
— Трудно нашему начальнику! И в ветер, и в безветренную погоду.
— Это почему же? — спросил Бесфамильных. Пасечник, оглянувшись на Токмакова и понизив го-лос, сказал:
— Трудно нос по ветру держать. Слышали, сегодня опять флюгер подвел… С таким начальством только лед сушить.
Всех сейчас легко было рассмешить, всем было весело.
Рядом с Борисом стоял Метельский. Никто над ним не трунил, никто на него не косился. Метельский, когда он хлопотал у своей лебедки, был исполнительным и Добросовестным работником. Что же делать, если он панически боится высоты! Встречаются и среди монтажников люди, которые страдают высотобоязнью. Это — как морская болезнь, от нее нет лекарств.
Пасечник сделал еще несколько глубоких затяжек, затоптал окурок и неожиданно запел озорным голосом:
Поднимали мы коле-ечко,А в колечке тридцать тонн,Тридцать тонн…
Пасечник сделал паузу, подмигнул Кате и продолжал:
А быть может, тридцать пять —В самом деле тридцать пять —Да!
Катя во все глаза смотрела на Пасечника. Она хотела бы скрыть, что он ей нравится, но как это сделать? Встречая его самоуверенный и чуть насмешливый взгляд, Катя смущалась. К тому же она только от горна, вся в копоти, саже и такая растрепанная.
Она уже решилась было подойти, но в этот момент Пасечник отвернулся. Потому ли, что увидел папиросу в ее руке? Или потому, что его окликнул очкастый корреспондент?
Во всяком случае, ясно, что Пасечнику сейчас не до нее, она совсем-совсем не нужна ему в эту праздничную минуту. И, почувствовав себя одинокой на этом торжестве, Катя неожиданно расплакалась. Она никак не могла унять слез.
— По какому вопросу плачешь? — деловито осведомился Гладких.
Он остановился против Кати, но в лицо ей не смотрел и особенно ее ответом не интересовался, а продолжал суетливо оглядываться по сторонам — очевидно, разыскивал кого-то.
— Топай, куда шел! — Катя круто отвернулась и повязала свою желтую, закопченную косынку.
Было досадно, что этот самый Гладких увидел ее плачущей. Еще своим разговором привлечет внимание Пасечника!
— Голословно плачешь, товарищ Петрашень, — строго сказал Гладких. — Царгу подняли на сегодняшний день. Все живы-здоровы. Какие тут могут быть еще слезы?
И он заторопился за кем-то вдогонку.
— Ну как, товарищ Пасечник? — спросил Нежданов, близоруко щурясь и протирая очки. — Взяли господствующую высоту?
— Штурмом! Разведка обеспечила успех!
— А связь? А второй эшелон? — показал Токмаков на Бориса и Метельского.
Борис обиделся:
— Какой же я второй эшелон? Я в первом был.
— Верно, птенчик! Как ветер поднялся, ты вспорхнул наверх, — сказал Пасечник и добавил не без ехидства в адрес Токмакова: — Тоже проявил, так сказать, нездоровую инициативу…
Токмаков усмехнулся.
— Ну, это болезнь распространенная. Особенно в моей разведке.
Пасечник, а за ним все вокруг рассмеялись. Нежданов записал что-то в блокнот.
— Ну и материал у меня сегодня! Очерк о монтажниках напишу. «Господствующая высота»!
— Уже заголовок придумали?
— А как же! Все начинается с заголовка… Товарищ Токмаков, ответьте на сугубо корреспондентский вопрос: о чем вы думали в минуту самой большой опасности? Ну, когда расчалка лопнула?
— О чем думал? — Токмаков потер лоб, вопрос застал его врасплох. — Черт его знает, о чем думал. Если не ошибаюсь, о том, что буду делать в следующую минуту…
— Замечательно! Значит, не растерялись. А я уже решил, что аварии не миновать.
— При таком урагане всего можно ждать. Но кран нас все-таки выручил. Такой оказался силач!.. Знаете, что я решил?
— Что?
— Смелее монтировать на земле. Сократить число подъемов. Если кран выдержал двадцать восемь тонн при таком урагане… В общем, если работать осторожно, а не очертя голову, как сегодня… Можно такие тяжеловесы подымать! Весь график монтажа сожмем.
— Обязательно напишите об этом в «Трибуну опыта».
— До трибуны еще далеко, — отмахнулся Токмаков. — Надо все как следует подсчитать с карандашом…
Борис тронул Токмакова за рукав.
— Константин Максимович! Хотел у вас спросить… Вот Александр Матросов… Ну, тот герой… Лег грудью на пулемет… Предположим, остался бы Матросов в живых. И работал на нашей стройке… Как вы думаете, кем бы Матросов сейчас работал? Ведь правда, верхолазом?
