Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— За что же?

— Этот болван, кажется, толкнул вас, когда падал.

— Н-нет! Не беда, ежели бы и толкнул нечаянно. Хорошо, что Лешка убежал от него.

— Здесь, наверно, много соседей, готовых вам помогать… Кто тогда у вас во дворе был такой сердитый?

— Брат Харитон.

И снова по-другому, без ревнивой пытливости, Нестор сказал:

— А у меня сестра есть — Харитина. Очень славная… Она бы вам понравилась.

Фрося не нашлась, что ответить. Поведение Нестора было непохоже на заигрывание.

— Почему вы молчите? Вам интересно, откуда я, из какой семьи?

Девушка кивнула, скованная волнением и нахлынувшей вдруг робостью.

— Вот и мне хочется все узнать о вашей семье, хотя кажется, будто давным-давно знаю вас, вы красивая, милая, скромница, а живете так трудно. — Нестор завладел маленькими, шершавыми от грубой работы руками Фроси, нежно сжал их в комочек, грея в ладонях.

Проснувшийся южный ветер тепло дохнул на них, забывших обо всем, что творилось вокруг. Занимался рассвет, и на ярко-розовой полосе зари, как черные горы, выделились корпуса мастерских. В поселке, приветствуя утро, звонко запели петухи, утки пролетели поблизости, со свистом рассекая крыльями весенний воздух, дурманящий запахом талой земли и вянущих, не просохших с осени таловых плетней.

— О чем ты думаешь? Ты рада, что мы встретились?

Она смотрела на него, не в силах ни заговорить, ни улыбнуться: губы ее шевелились, но слов Нестор не слышал, потому что и не было их.

Стая казары звучно закликала в вышине.

— Ветер с полудня весну торопит. Вот птицы опять и полетели. Как они дорогу находят? — прошептала Фрося, запрокидывая большеглазое лицо, истово-строгое, словно во время молитвы.

— Так же, как я нахожу ее к тебе. — Нестор властно и бережно обнял девушку, прижал к груди. — Это судьба. Вот мы вместе, и мне так хорошо, даже сердце захватывает от боли. А ты… А тебе?..

— Да. — Фрося склонила голову на его плечо. — Слышите, как громко птицы кричат? Будто в колокола бьют по всей округе.

— Сейчас я ничего не слышу и не вижу — только ты. — Нестор обнял ее еще крепче, расстегнув шинель, обхватил полами и, ощутив прелесть девичьего тела под плохонькой рабочей дерюжкой, поцеловал в полуоткрытые губы. — Я буду сватать тебя.

Фрося будто очнулась от чудесного сна, пугливо оглянулась.

— Отчего ты встревожилась?

— Отец… Он так сердился, когда узнал, что мы встречались.

— Но ведь я не просто погулять хочу…

— Подождите, — легонько отталкиваясь и отстранясь, она уперлась ладонями в его грудь: — Идите, а то побьют вас.

— За что? Полно выдумывать. Не бойся. Мой отец тоже будет против, но я не уступлю.

— Мы еще поговорим, — все больше тревожась, шептала Фрося.

— А где мы увидимся? — Нестор плотно запахнул шинель, словно хотел сберечь теплоту прикосновения дорогой ему девушки. — Послушай, я с ума сойду от тоски.

— Приходите в субботу ко всенощной в Кафедральном соборе. Я отстану от матери, и вы проводите меня. — Фрося взяла ведра, не оглядываясь, — так трудно было расставаться! — пошла домой, а над поселком уже вовсю разливался, розовел ранний рассвет.

— Нет, Ефим, эсеров нельзя сравнивать с народниками, хотя методы борьбы у них одинаковые: сегодня одного вельможу хлопнули, завтра другого, а толку? Эсеры шли против даря ради интересов буржуазии и сейчас ей прислужничают — в деревне поддерживают кулаков, в станицах — богатое казачество, — говорил отцу Фроси в клубе социал-демократов Александр Коростелев. — Что такое сельская община, о которой они хлопочут? Община может быть только на равных началах, а как ты примиришь интересы кулака-мироеда и безземельного батрака? Можно ли волка и ягненка подружить? — Ожидая ответа, Александр Коростелев всмотрелся в лицо слесаря, но под насупленными бровями того поблескивало лишь глубоко засевшее упрямство.

— Неужели ты думаешь, что Барановскому близки наши рабочие нужды?

— Учредительное собрание все рассудит…

— Ничего оно не рассудит. Будет защищать интересы капиталистов да помещиков, а нас воевать погонит. Прислоняясь к эсерам, ты поневоле подыгрываешь антисоветски настроенным казакам.

Румянец гнева пробился на щеках Наследова, однако старый железнодорожник промолвил сдержанно:

— Казаки сроду для нас назола одна.

— Тем более… Помяни мое слово, когда рабочие и крестьяне потребуют свои права на деле, эсеры вместе с буржуями натравят на нас казаков.

— Помилуй бог, Александр Алексеич. Не должно того быть! Ведь Барановский за демократическую республику, за свободу…

— За какую свободу-то? — В голосе Коростелева нетерпение и досада, но он тоже сдерживается: какой же он пропагандист, если не может убедить своего, в сущности, человека?

— Свобода для собраньев, печати, чтобы свободная совесть… И опять же: бесплатно школы — раз, восьмичасовой рабочий день — два, страхованье… — Ефим Наследов загнул еще один палец, посмотрел на Александра и, забыв о счете, спросил: — А что есть свобода совести? От чего ее освобождают?

— От принуждения в религиозном вопросе: в кого угодно веруй, а можешь и вовсе без церкви.

— Правильно. Насчет церкви Барановский сказал, что ее того… от государства тоже освободить надо.

— Отделить, — поправил Александр Коростелев, смягченный простодушной улыбкой Ефима. — Но это у эсеров опять слова одни: никогда не посягнут они на влияние церкви. Деятельность ее им просто необходима. Как думаешь, церковь за царя или против?

Ефим совсем развеселился, даже подморгнул, шутливо грозя пальцем:

— Ты меня на пушку-то не бери! Оба на одну букву зовутся.

— Если за царя, то она против пролетарской революции. И эсеры против. Они, как попы, проповедуют равенство всех классов. Но равенство при капитализме — басня вздорная. Значит, одно у эсеров с попами на уме: посадить нам на шею вместо царя богатеньких.

— Чай, не одним буржуям даст права Учредительное собранье! Всем миром управлять будем.

— Опять за то же! — чуть было не вспылил Александр, раздражаясь именно потому, что это говорил кадровый заводской рабочий.

С минуту они наблюдали исподлобья друг за другом, как бойцовые петухи. Нет, упорно оставался Ефим при своем путаном, но уже устоявшемся мнении.

— Жаль мне тебя! — Александр отодвинулся, окинул рассеянным взглядом постепенно заполнявшийся зал. — Сидишь ты, друг, промежду двух стульев. Не сесть бы на пол!

Социал-демократы собирались для проработки решений VII (Апрельской) Всероссийской конференции большевиков, на которой дважды выступил докладчиком Ленин: по текущему моменту со своими Апрельскими тезисами и по аграрному вопросу.

Был воскресный день. На дворе то солнце светило в разводья туч, то накрапывал, временами припуская, теплый дождичек. Радостно блестели за распахнутыми окнами ветви деревьев, обрызганные только-только проклюнувшейся влажной зеленью…

Собрание назначили открытое, поэтому явилось много беспартийных, и из-за тесноты желающие послушать навешивались с улицы на подоконники, как на деревенской свадьбе. Интерес был вполне понятен: разговор предстоял о первой в России легальной конференции большевиков, которая по своему значению приравнивалась к съезду партии. Уже нашумевшие после опубликования в «Правде» Апрельские тезисы Ленина, легшие в основу ее работы, продолжали страстно волновать всех политиков.

Славный весенний денек и животрепещущий вопрос повестки дня взбодрили людей, развеяв тяжелое настроение, вызванное грандиозным пожаром в Форштадте, смахнувшим при ураганном ветре несколько улиц и переулков. Только Коростелев после разговора с Наследовым помрачнел, и Кобозев тихонько спросил:

— Что, Александр, проработали тебя в главных мастерских за отмену первомайской манифестации?

— Покритиковали крепко. Дескать, случись пожар у нас в Нахаловке, казаки нам не посочувствовали бы. Но, однако, уважая решение Совета, товарищи раздумали устраивать свою отдельную демонстрацию. Меня другое угнетает: не удастся нам сейчас размежеваться с меньшевиками. Опять они поднимут бешеный вой, чтобы уронить нас в глазах рабочих, и пока не хватает сил подавить их влияние. На собрании социал-демократов мы не наберем, как и в прошлый раз, нужного числа голосов за размежевание. Придется еще тянуть лямку… Но теперь, имея план мирной борьбы в Советах за постепенный переход власти к пролетариату, мы станем так их разоблачать, что, не боясь попреков, расколем свое формальное объединение с ними. А пока они в блоке с эсерами создали в Оренбурге свое политическое засилье.

— Постараемся ликвидировать это засилье, — спокойно, даже весело сказал Кобозев. — Когда мы твердо возьмем курс на социалистическую революцию, меньшевики и эсеры начнут метаться и открыто перейдут на сторону Временного правительства. Тут они будут разоблачены полностью. Вот увидишь, какую чушь будут они пороть сегодня.