Современники - Борис Николаевич Полевой
Воевали они далеко от дома. Я не получала от них никаких вестей. Но однажды (это было уже в следующем году, в конце лета; помнится мне, я подрезала тогда розовые кусты) к дому подъехали на велосипедах три хитоса в этих своих диких униформах. Они поставили машины у забора и, не спросив разрешения, вошли в садик. Один из них нёс подмышкой небольшой тяжёлый свёрток. Этот, со свёртком, осведомившись, кто я, сказал, что привёз весточку от мужа. Его спутники засмеялись, а он стал развязывать свёрток, оказавшийся простым мешком. Развязав, он взял мешок за уголки и встряхнул. Из мешка выпала человеческая голова. Она вся была покрыта запекшейся кровью, но по острым залысинам над крутым лбом да по тонкому красивому носу я узнала эту голову. Земля выскользнула у меня из-под ног...
Очнулась я уже дома. Рядом стояли моя старая мать и дочь Рулла. Дочь сказала: «Мама, отец был прав: нельзя стоять в стороне, видя, как человек борется с бешеной собакой». Рулла была гимназисткой седьмого класса, совсем ещё девочка. Её куклы сидели рядком на столике, где она готовила уроки. Но я поняла: она права. Я подумала — нелепо заботиться об уюте в доме, где полыхает пожар.
Мы с дочерью были неопытными в политике. У тех же, кто вёл борьбу с гитлеровскими оккупантами и бандитами-хитосами, была строгая конспирация. И всё же через месяц мы с Руллой находились в отряде Сопротивления — как раз в том самом, где, сражаясь с хитосами, погиб мой муж и где продолжал его дело сын мой Никос.
Вам, может быть, покажется странным, зачем незнакомая женщина всё это вам рассказывает. Так ведь? Поймите, пожалуйста, что с тех пор, как я увидела под кустами роз голову моего мужа, все мои надежды были связаны с вашим народом.
И мужчинам трудно вести партизанскую войну, а женщинам в партизанском отряде куда труднее. Нам с Руллой порой приходилось очень тяжело. Но когда мне становилось невмоготу и весь мир вокруг начинал казаться мне чёрным, я вспоминала то место на глобусе, где широко раскинулась ваша страна, и мне становилось легче. Раз Советский Союз существует, фашизм рано или поздно будет побеждён! Значит, есть для чего жить, переносить страдания, бороться. И вот сейчас, когда я увидела первого из встреченных мною советских людей, я поняла, что должна всё, всё вам рассказать... Это не исповедь, нет. Это отчёт скромной греческой женщины о том немногом, что ей удалось сделать для общей борьбы за мир, за свободу своей несчастной родины, за счастье человечества... Девушки, не смотрите на меня с упрёком, я всё равно не замолчу.
Так вот, мы с Руллой вступили в отряд, сделались медицинскими сёстрами. Мы не сражались, нет — я до сих пор не сделала ни одного выстрела. Но сотни раненых, что прошли через наши руки, не пожалуются ни на меня, ни на мою Руллу. А ведь наш госпиталь помещался в сырых землянках, у нас часто не было медикаментов и были случаи, когда наши врачи ампутировали ноги или руки обычной столярной пилой. Вместо ваты мы употребляли корпию, на которую крестьяне сами расщипывали пелёнки своих ребят, старые полотенца, рубашки. Часто приходилось, отступая, делать большие переходы, и тогда вместе с подразделениями двигался наш госпиталь. Солдаты несли раненых на себе. Но хотя мне ни разу не довелось стрелять, а моя Рулла даже боялась грохота взрывов, мы с ней были не хуже других в этой святой борьбе.
Наши части, где и тогда уже было много коммунистов, дрались хорошо, стойко. А когда нам порой приходилось туго, когда иссякали боеприпасы, когда снег сковывал наше передвижение и люди делили на четыре части последний кукурузный сухарь, — сводки о наступлении вашей славной армии были для нас, как кислород для тяжело больного: мы оживали, в усталые тела вливалась бодрость и победа опять казалась нам близкой. Ведь ваши армии в то время неудержимо шли на Берлин. А как мы веселились на бивуаке в горах, как пели и плясали наши партизаны, когда главная фашистская крепость была вами взята! Мы радовались, будто сами повесили красный флаг над рейхстагом. Эти мгновения вознаградили меня за те страшные минуты, которые я пережила в своём садике, когда хитос вытряхнул к моим ногам голову мужа.
Мы думали, что война кончилась, и вернулись в свой городок. Даже то, что на месте нашего домика было чёрное, заросшее травой пожарище, не очень меня опечалило. Все трое — сын, дочь и я — мы поселились в небольшой комнате у добрых людей и наслаждались миром. Много ли нужно было нам для счастья? За эти годы мы научились радоваться даже таким простым, обыдённым вещам, как мытьё в сельской бане или возможность хорошо выспаться под кровом, на сухом сене.
Но вы ведь знаете, радость наша была недолгой. Те, кто вчера служил Гитлеру и гонялся за нами с собаками по горным ущельям, кто отрубил голову моему мужу, нашли покровительство и службу у новых оккупантов. А те, кто боролся с фашистами, вскоре снова принуждены были скрываться. Соседи, друзья предупреждали, что и нашей свободе угрожает опасность. Мы не хотели верить: кто посмеет тронуть семью человека, погибшего за свободу родины. Но когда сын рассказал, что наш национальный герой, сорвавший с Акрополя в дни гитлеровской оккупации фашистский флаг, человек, имя которого знает и с уважением произносит в Греции даже неграмотный крестьянин, схвачен и брошен в тюрьму, — мы поняли: враги похитили у нас свободу. Сын выкопал своё оружие, которое хранил в укромном месте. Мы снова очутились в горах. И всё пошло, как прежде. Только борьба с монархо-фашистами стала ещё более жестокой...
Под натиском их численно превосходящих сил наши отряды, воевавшие в горах, были вынуждены медленно отходить. Страшно вспоминать! Самолёты не слезали с неба. Даже ночью они бомбили и обстреливали наши колонны, а у нас на счету был каждый патрон. Госпиталь, которым я тогда руководила, был полон раненых. Нам не удавалось простоять более двух-трёх дней без того, чтобы их лётчики, разыскав нас, не начинали бомбить.
Вот тут
