Анатолий Афанасьев - Посторонняя
— Ты откуда, как зовут? — строго поинтересовался Певунов.
Девица насмешливо фыркнула.
— А ты кто?
Такого Сергей Иванович не ожидал. Он не привык выслушивать дерзости от сопливых девчонок. Замешкался в поисках наиболее ядовитого ответа. Девушка смотрела на него с бесшабашным вызовом. Но что-то было в ее взгляде такое, что его встревожило. Глаза ее, окаймленные длинными подчерненными ресницами, походили на два синих прозрачных светлячка. Из каждого выглядывал маленький кусачий зверек. «Ненормальная, что ли? — подумал Певунов. — А то и наркоманка. Всяко бывает».
— Со мной лучше разговаривать на «вы», — пояснил он. — Я ведь тебе, девушка, в отцы гожусь.
— Ах, извините! — Она изобразила испуг. — В какое избранное общество мы попали, Раечка, прямо жуть. Офицерик, вы, кажется, уснули?
Капитан косил осоловелым взглядом в заоконную даль. Его застывшая улыбка напоминала оскал. Рая, виновато взглянув на Певунова, налила в бокал пепси-колы, подала капитану:
— Выпейте, Ваня, вам станет легче.
«Уже Ваня», — отметил Певунов. Капитан осушил бокал двумя глотками, и произошло чудо. Он вернулся из вязкого потустороннего мрака и без всякой подготовки пошел в атаку.
— Приезжайте к нам на север, девушки. Не пожалеете. Вот где — красота, цены ей нет. Северное сияние, о-о! Вам скажут — дышать нечем, кислороду мало. Не верьте! Через месяц привыкнете. Зато — тайга, рыба, ягоды. А квартиры! Не ваши халупки. О-о! Вас зовут Раей? Очень рад. Очень! А я для друзей просто Ванюшка… Вы почему никто не пьете? Сергей Иваныч? Такой вечер! Рая, вы похожи на снегурочку. У вас тут бывает зима? А у нас полярная ночь. Кто не привык — тяжело. С непривычки тяжело. Надо привыкнуть. Сейчас я закажу шампанское. Официант! — Он победоносным взором окинул ресторан, невзначай обронив руку на Раино плечо.
Певунов затосковал, расклеился. Его бесило, что он сидит здесь, в прокуренном ресторане, с двумя развязными девицами, одна из которых позволяет себе над ним подшучивать, а вторая — униженно ждет какого-нибудь знака. Ему осточертел дальний родственник с его неожиданными вспышками болтовни, с его запанибратским «Сергей Иванычем».
«Сейчас, — подумал он. — Еще минутку посижу, отдышусь… и прочь, прочь отсюда!»
— Меня зовут Лариса, — улыбнулась девушка, поймав его свинцовый, тусклый взгляд. — Вы простите, если я что не так сказала. Это у меня нервное.
— Рано тебе про нервы говорить, Лариса. В твои годы я и слова такого не знал.
Девушка пальнула в него синим огнем.
— То в ваше время. А теперь стрессы кругом, падение нравов, и все такое. Мы, молодые девицы, очень хорошо это чувствуем. Все ложится на наши худенькие плечи.
— Вы студентка?
— Заочница.
Он погрузился на мгновение в странную волшебную тишину ее глаз, вздрогнул. Этого еще не хватало.
Раечка хихикала, изгибалась над столом, уклоняясь от Ваниной шальной руки, строила глазки Певунову. Все это было стыдно, знакомые могли увидеть, но он сидел на стуле как привязанный. И пошевелиться ему было лень. Сердце плавно растекалось по грудной клетке.
«Я старый, — вяло думал он. — Мои гулянки кончились. Я древний путник, присевший у чужого костра».
Капитан и Рая отправились танцевать. Лариса, потянувшись на стуле, откровенно зевнула:
— Скучно как, ужас! Что же вы сычом сидите? Расскажите анекдотец. Развлеките. Или я не хороша собой?
— Помоложе найди развлекать.
— Фу, как грубо!
Показалось, она сейчас уйдет, и Певунову хотелось, чтобы она поскорее ушла. Нечего ей торчать за его столиком. Нечего брызгать синими искрами. Ему нравится быть старым. Да, нравится. Ему нравится жалеть себя и медленно распаляться. В душе он был уверен, что его хватит на десяток таких Ларис. Но все-таки лучше, если она уйдет. Зачем все это? Неужели он еще не насытился легкими пустыми интрижками? За свою-то долгую благополучную жизнь?
Благополучную? А что в его жизни было таким уж благополучным? Достаток? Фикция власти? Власти мелкой, пошлой, основанной на возможности устраивать и доставать. Это и есть благополучие? Разве не чувствовал он когда-то в себе силы огромные, желания опрометчивые? Разве не был в молодости безрассудным и доверчивым? Разве мало его водили за нос и обманывали, пока он сам не научился путать следы. Какая окаянная карусель приволокла его в конце концов за этот ресторанный столик в общество синеглазой свистушки, которая вдобавок и в грош его не ставит? Она убеждена в своей неотразимости. Она полагает, стоит ей пошевелить пальцем, и он рухнет перед ней на колени. Бедная девочка, ослепленная собственной молодостью, — даже жаль ее немного. Сколько их прошло перед его глазами, распылив звон и радость, скоро исчезнувших, канувших при жизни в небытие, в лучшем случае превратившихся вон в таких Зинаид. Цена им известна, и судьба их убога.
— Ты с родителями живешь? — спросил Певунов.
— Одна.
— В общежитии?
— Комнату снимаю. А что?
Теперь он разглядел ее хорошо. Лет двадцати пяти, эффектная. Большой рот с забавно вздернутыми уголками, прямой нос, густые блестящие, распущенные по плечам волосы, чистая загорелая кожа. Для капитана, разумеется, то, что надо, но Певунову разговаривать с ней не о чем.
— Ну и как она, — спросил он, — курортная жизнь?
— Скучно.
— Почему?
— Однообразно.
Капитан привел Раю, церемонно поддерживая за локоток. По лицу его гуляла блаженная улыбка. Рая хихикала и тайком подмигнула подруге. Та капризно поморщилась.
— Раечка изумительно танцует, — сообщил капитан светским тоном. — Я с ней как пень корявый. Не правда ли, Раиса?
— Ну что ты…
— Все пялятся. Как я не сообразил переодеться в цивильное.
— Недавно звездочку подкинули? — предположил Певунов.
— Ага! — Капитан обрадовался его проницательности. — Прямо перед отпуском.
— А вот у меня был один знакомый полковник… — игриво начала Рая, но тут же прикусила язычок, приметив, как сразу напыжился капитан.
— И что же полковник?
— А-а, я и думать забыла. Нет, совсем не так. Он вообще-то не мой знакомый был, а вот ее, Ларкин. Ну скажи, Лариса.
Лариса выручила подругу.
— Полковник и весь его полк. Они хотели меня удочерить. Чтобы я была дочерью полка.
— Ну, Ларка. Уж так отмочит, хоть стой, хоть падай. Правда, Вань?
Сергей Иванович остановил такси.
— Садись, — пригласил Ларису. — Довезу до дома.
Лариса медлила. Капитан с Раечкой давно скрылись в провале каштановой аллеи. Кто кого пошел провожать — неизвестно. Капитан выбирался из ресторана на ощупь, громко распевая: «…наши жены — пушки заряжены, вот кто наши жены!»
— Садись, садись, не съем! — поторопил Певунов.
У него начиналась головная боль. Лариса нырнула на заднее сиденье; оттуда, из полутьмы, выжидающе, по-кошачьи засветились ее очи. Певунов, кряхтя, взгромоздился рядом с водителем.
— Сергей Иванович? — признал его молодой губастый парень. — Наше вам с кисточкой.
«Еще не легче», — разозлился Певунов и не ответил на приветствие.
Дом, где Лариса снимала комнату, оказался совсем рядом, в тихом зеленом переулке. Кирпичное строение о двух этажах. Прочная довоенная постройка.
Певунов не собирался вылезать из машины, тем более что таксист щерился в красноречивой ухмылке.
— Ты где работаешь-то? — спросил у Ларисы, чтобы хоть что-то сказать на прощание.
— В цветочном магазине. Ну, чао!
— До свидания.
Хлопнула дверями. Озорной бесенок надавил Певунову лапкой чуть пониже желудка.
— Поехали. На улицу Грибоедова.
— Мы знаем, — сказал таксист. — А девочка — первый сорт. Поздравить можно.
— Крути, крути баранку! — оборвал Певунов.
Парень обиделся, загрустил. Доехал молча. На чай Певунов отвалил пару рублей.
Пока торкался ключом в замочную скважину — никак не мог попасть — дверь как бы сама собой отворилась. Жена, Дарья Леонидовна, стояла у вешалки, скрестив руки на груди. Лицо красное, унылое, из-под косынки торчат надо лбом колечки бигудишек.
— Хорош видок у тебя! — буркнул Сергей Иванович, разуваясь. — Чего не спишь?
Он опасался скандала. Голова раскалывалась.
— Чай будешь пить? — миролюбиво спросила Дарья Леонидовна. — Или котлеты погреть?
— Я ужинал.
В ванной умылся холодной водой и почистил зубы. Мельком взглянул на себя в зеркало — у, рожа! Жена сидела на кухне и наблюдала, как, тихонько посвистывая, закипает чайник. Тучные телеса ее во все стороны распирали старый махровый халатик. Давным-давно была она худенькой девушкой, бегала по асфальту вприпрыжку, и теперь он любил ее за то, что когда-то была она стройной и юной. У нее и голос переменился с годами, стал дребезжать, как посуда на полке. Он один помнил ее прежний голос, воркующий и целебный.
