Анатолий Черноусов - Экипажи готовить надо
«Ну и детки пошли, — подумала она, отметив это притворство, а также и то, что три кровати остались неразобранными, — черт знает, что за дети!».
В палате девочек тоже пустовала одна кровать.
«Черт знает, что за дети!».
Анна Петровна принялась ходить по террасе от одной двери до другой.
«Убежали! Групповой побег… Где они сейчас? Что делают? А вдруг…»
И стали вспоминаться разные случаи, когда пионеры тонули, блуждали в лесу, травились ядовитыми грибами… А потом — следствие, допросы, скажите, гражданка Васильева Анна Петровна, когда обнаружили вы отсутствие в отряде пионеров?
Анна Петровна почувствовала, что ей не хватает воздуху, опустилась на табуретку, стоящую у перил.
И ведь не хотела нынче в лагерь, не хотела! Устала за год, отдохнуть бы, почитать, поездить на пляж всей семьей, а вместо этого опять нервотрепка! И все из-за льготных путевок, пропади они пропадом! Да в прошлые годы было еще ничего, с самого начала возьмешь пионеров в руки, а потом без горя, без заботушки. Что делать, чем их занять, она, Анна Петровна, знала. Нынче же невозможно, невозможно! И отряд попался хулиган на хулигане, и вожатый вон…
Анна Петровна осуждающе покосилась в сторону беседки, что стояла неподалеку от палаты. В тени беседки на красном надувном матрасе лежал вожатый и, подперев кулаком бородатую голову, читал. Длинные ноги в черных штанах и стоптанных сандалетах торчали из беседки. Солнце припекало ноги, и время от времени вожатый убирал их в тень.
«Никудышный вожатый, — подумала Анна Петровна. — Только и заботы, что учебники листать. В университет, говорит, готовлюсь, физиком хочу стать. Ученый!.. Смех один… Да, может, и станет, только мне-то от этого?.. Мне помощник нужен, а не…»
— Иван Ильич! — громко окликнула она вожатого. И смотрела, как он закрывает книгу, поднимается и не спеша идет к террасе. — Вы бы хоть изредка интересовались, что в отряде-то творится. Ведь четверых сегодня с утра нет…
— Четверых… С утра? — видно было, что он еще не пришел в себя, не очнулся от чтения.
— Спрашивала ребят, пожимают плечами, глаза в сторону — не знаем. Знают, но не хотят выдавать, это же ясно.
— Купаются где-нибудь, жарища-то вон… — подавив зевок, начал было вожатый.
— Купаются! — перебила Анна Петровна, чувствуя, что еще мгновение, еще слово, и она не сдержится, накричит на него. — Какой вы, право… Ну, а если утонут? В заливе же глубь страшенная, заплыл далеко, ноги судорогой свело — и готов. Или заблудятся: леса-то вон какие кругом… Да если бы одни мальчишки, ну, еще полбеды, а то ведь девчонка с ними, соображаете? Трое мальчишек, и она… А что случись? Уголовное дело!
— Кто хоть убежал-то?
— Муханов, Анохин и, конечно же, Ширяев…
— Опять Ширяев?.. Ну, смотри-ка… А девочка?
— Пинигина.
— Пинигина, Пинигина, погоди, погоди, — вспоминал он. — Ах, Пинигина! — И сонноватая физиономия: умиленно расплылась.
— Да, Пинигина, — повторила Анна Петровна, — дочка нашей кастелянши. Не понимаю, чему вы улыбаетесь. Девчонка разболтанная. Вся, видно, в мамочку пошла…
— Не знаю, какая у нее мать, а знаю саму девочку. И уверен: там, где Людка Пинигина, ничего плохого быть не может.
«Невозможный тип», — подумала Анна Петровна, а вслух сказала, как оттрубила:
— После полдника пойдете искать, Иван Ильич. И не возвращайтесь, пока не найдете.
— Да зачем их искать?.. Никуда не денутся, к отбою заявятся как миленькие. Спать-то им где?
— Ну, вот что, Иван Ильич, или вы пойдете искать, или…
— Да пойду, пойду, разве я против? — и, направляясь к своей беседке, пробурчал: — Пойду, если уж вы… так беспокоитесь…
«Еще и лодырь к тому же!» — подумала Анна Петровна, с презрением глядя в мускулистую спину помощника.
Глава 2
После полдника вожатый третьего отряда Иван Ильич Кувшинников зашел в палату, сбросил стоптанные сандалеты, надел кеды и отправился искать пропавших пионеров.
«Перепугалась, — подумал он. — «Заблудятся», «утонут»… Почему они удрали? — вот над чем бы надо голову ломать. И кто удрал? Ширяев Юрка, который уж наверняка соображал, на что идет. Ведь ему было последнее предупреждение!».
Юрка Ширяев… Иван познакомился с ним в первую же ночь в лагере. После долгого суматошного дня (сборы у дворца культуры, наказы родителей, посадка в автобусы, длинная тряская дорога, устройство в палатах, получение постельных принадлежностей, первый ужин, галдеж, бесконечные вопросы, беготня) Иван рухнул в прохладную постель с намерением заснуть побыстрее и отоспаться поосновательней.
Но не тут-то было. Пацаны, выждав минуту-другую и решив, что вожатый спит, начали перешептываться, ворочаться, вставать; палата наполнилась шорохами, придавленным смехом, скрипом кроватных сеток. А он, Иван, лежал тихонько и не знал, что делать. Растерялся. Просто лежал затаившись и по звукам и неясным движениям угадывал, что вытворяют пионеры.
Вот кого-то накормили зубной пастой, кого-то, задремавшего, привязали к кровати ремнями, кому-то разукрашивали карандашом лицо.
— Тш! — предупреждали обиженного, собравшегося возмущаться. — Тш! Разбудишь вожатого, так и знай…
Потом осмелели совсем. Подушки, кеды, булки стали летать из одного конца в другой, захихикал кто-то громко, возня усилилась. А Ивану вспомнился разговор с секретарем заводского комитета комсомола. Кеша нашел Ивана в цехе и знаком попросил выключить пневматическую дрель.
— Слушай, Ваня, друг, — молящим голосом сказал Кеша, когда дрель перестала гудеть, — выручай, горю! — И пожаловался, что второй день носится по заводу, изыскивая кадры для пионерлагеря.
— Да ты что! — удивился Иван. — Какой из меня вожатый?
— Школьников подшефных в поход водил? — Кеша загнул на руке один палец. — Водил. Значит, опыт работы с пионерами имеешь? Имеешь. Общественник? Общественник. Ударник? Ударник. Так неужели с пацанами не справишься?
— Не знаю, не знаю… Да и некогда мне. Поступать я решил в этом году.
— Вот и отлично! — воскликнул Кеша. — Бери с собой учебники. Там ведь рай, не работа! Времени свободного будет навалом, плюс к этому — берег моря, сосновый бор, а воздух, воздух! — Он даже глаза зажмурил, будто представил себя на месте Ивана. — Загоришь, отдохнешь, ну, по рукам, что ли?
«Эх ты, Кеша, Кеша, — думал Иван, слушая и наблюдая тех, с кем, по Кешиному мнению, можно справиться играючи. — Сам-то ты, Кеша, видно, ни разу здесь не бывал. Что вот делать? Заорать? Вежливо попросить? Пригрозить? Или как-то по-хорошему? Дров бы не наломать в самом-то начале…»
А шум, между тем, нарастал. Теперь уже заворочались на ближайших к Ивану кроватях, задвигали ногами, завертелись с боку на бок, будто бессонница охватила всех, будто муравьи в постели поналезли…
И вот тогда-то он вспомнил о своем магнитофоне. Усмехнувшись, протянул руку, осторожненько нащупал крышку, открыл ее, вставил штекер микрофона в гнездо и, улучив удобный момент, надавил на кнопку записи.
— Тише вы, шкеты! — насторожился один из озорников.
— Да можешь не волноваться! Спит он без задних ног! — успокоил другой.
— Бороду задрал…
Взрыв приглушенного смеха.
— Ему счас хоть бороду остриги!
— Ширяй, Ширяй, у тебя е?..
— Шу-шу-шу…
— Ох ты, «Шипочка»! Давай! — и закурили. Три уголька насчитал Иван на кроватях.
«Ну, архаровцы, погодите, — думал он, — я вам завтра устрою…»
— Ширяй, Ширяй, — канючил кто-то, — ну дай, ну че ты жмешься? Я же отдам, у меня «Беломор» в дупле.
Заспорили. Потом запели: «А нам все равно, а нам все равно…»
«Пожалуй, хватит», — решил Иван.
— Я все видел и слышал! — сказал он голосом диктора Левитана. — Довольно! Приказываю спать!
Ш-ш-ш-х! И — тишина. Ни движения, ни звука, только глухое потрескивание магнитофона.
Иван нащупал клавишу, и шорох ленты прекратился. В окнах уже серело, когда сопение мало-помалу заполнило палату.
А после завтрака посадил троих курильщиков в беседку и прокрутил ночную запись…
Не давая опомниться, заговорил, прохаживаясь перед ними:
— И тебе, Ширяев, и всем вам надо немедленно бросить курить. Немедленно. Скажете, нелегко, втянулись? Ерунда! Послушайте, что говорит об этом психиатр Леви. Книжка такая есть, «Охота за мыслью» называется. Так вот, у тебя, Ширяев, норма, скажем, целая пачка в день…
— Ну, не пачка уж, — возразил Юрка.
— …Ты сегодня утром выбрасываешь одну сигарету, одну! Это незаметно. Не все ли равно, двадцать сигарет вытянешь или девятнадцать! Завтра утром ты выбросишь уже две сигареты, послезавтра — три… Понимаете, ребята, наша психика подобна маятнику: чем больше удовольствия мы получаем от чего-то, тем больше неудовольствия испытываем, когда лишаемся этого «чего-то»…
— Так жалко же, Иван Ильич, выбрасывать-то, — сказал Юрка. — Я выброшу, а кто-нибудь подберет. И выкурит.
