Анатолий Климов - Северные рассказы
— Проклят такой ненец, — вторила толпа.
— Где ваши глаза, люди, — трусливые, как куропатки, послушные, как чумовские лайки? Берегите свои аргыши и непои[5]. Вор пришел к нам и от нас. Он убивает детей и плюет табачную жвачку на богов. Позор вам, мудрейшие ненцы!
— Позор нам! — отзывались фигуры на снегу.
— Идите к русскому начальнику, просите его защитить вас. Поймайте, убейте или отдайте проклятого ненца русским!
— Поймаем, отдадим... — виновато шептала толпа.
— Так хотят боги, берегитесь их гнева, старейшины! Я сказал.
Шаман отпустил всех. В чуме за мясом и чаем он сказал прислуживающей ему старшей (по счету четвертой) жене:
— Скажи, баба, батракам, чтобы они всех оленей, слышишь, всех, кроме ездовых, увели на Конец Земли, дальше от волков...
ГЛАВА 2
В чуме, приютившемся на опушке таежной глухомани, кажется, нет никаких признаков жизни. Ветхий чум еле сдерживается под напорами ветра — ветер вот-вот сорвет его с земли, и взлетит он огромной черной птицей в воздух...
Сугробы завалили его вход. Вокруг не видно ни следов человека, ни собаки, ни оленя, ни полозьев нарт. Лишь из дымового отверстия вверху ветер изредка вырывает клочки дыма и развевает их в пространство. Это — единственный признак теплящейся жизни.
У костра посреди чума сидит женщина и неподвижно смотрит в огонь. Время от времени она бросает в него хворост и снова каменеет. Только когда порывы ветра содрогают жилище, когда в щели ветхого покрова его врывается колющий тысячами неведомых лезвий холодный северяк, она зябко кутается в свою изодранную одежду.
Беден чум снаружи, беден он и внутри. Котел висит над костром, несколько шкур в углу — вот и все. Большая нужда, безжалостная нищета глядит из каждого предмета в чуме. Пустынно. Неуютно. Холодно...
Вот опять жестокий порыв ветра потряс жилище. Кутается в лохмотья шкур женщина у костра. Из угла с лежанки поднялся мальчик, подошел к огню.
— Что, мой маленький Майри, холодно? Грейся у огня, — говорит женщина. — Почему не спишь, сын?
— Холодно, — ответил мальчик, присаживаясь к костру. — Холодно. Есть хочется. Хочу мороженой рыбы, большой-большой кусок. Где отец, почему он не привез нам из лавки кренделя и сахара?
Мать взглянула на него печальными глазами и ответила:
— Ты, Майри, большой вырос. Скоро в лес один белковать пойдешь, по звериным тропам пойдешь, слопцы и луки настораживать будешь. Везде ходи, сын, но далеко обходи дома царских людей. Никогда, Майри, не меняйся подарками с ними и не ходи в лавку к ним. Ты видишь сам, какой отец стал! Как приехали в леса к нам царские люди, построили стойбище на реке, привезли пьяную воду, худо шибко стал жить наш род. Ясачники берут большой ясак, поят мужчин водкой и отбирают оленей и добытого зверя...
Она говорила теперь уже для себя. Маленький Майри, как и отец, сутулый и плосколицый, многого не понимал из слов матери. Он сидел и слушал больше не ее слова, а таинственный говор тайги.
Женщина продолжала:
— Вот и твой отец слаб стал к веселой воде. Добрые хозяева давно ушли в леса от худых людей, увели с собой олешек, унесли капканы и скликали собак. А твой отец остался, ходит меняет на водку оленей, собак, зверя, утварь... Ум его ушел из него, Майри. Три дня назад взял он мою последнюю ягушку[6] и ушел в стойбище русских.
— Он придет скоро и даст мне сахар и рыбы? — встрепенулся мальчик..
— Да, принесет, сын, принесет много кренделя, много жира и чая, — говорила мать и лгала сыну и себе. А потом она посадила Майри рядом с собой, спрятала его голову в свои колени и стала рассказывать ему и блуждающим ветрам древнюю хантэйскую сказку:
«...Мышонка, реки у изгиба, гнездышко там находится.
Однажды льдинки пронеслись... Мышонок сказал:
— Льдинка! Подальше! Мое гнездышко не задень.
Лед заговорил. Сказал:
— Раз если пронесусь, по обыкновению не спрашиваю, гнездышко ломаю.
Мышонок сказал:
— Льдинка! Отчего твой нос по амбару вырос?[7] Солнце тебя растопит. Пользы от тебя обыкновенно не бывает.
Солнце заговорило. Сказало:
— Мышонок! Почему твой нос по амбару вырос? В моем таянии льда твое какое дело?
Мышонок сказал:
— Раз пронесусь — много льда речек пробегаю. Кочки по склону увижу — забегу. Тучи по верху идут — ты вовсе не светишь. В это время от тебя пользы не бывает.
Облако заговорило. Сказало:
— Мышонок! Солнца в моем закрывании тебе какое дело?
Мышонок сказал:
— Облако, почему твой нос по амбару вырос? На Голом Камне[8] если твоя половина останется — от тебя пользы не бывает.
Голый Камень заговорил. Сказал:
— Мышонок! Тучи половина на моем хребте — тебе какое дело?
Мышонок сказал:
— Голый Камень, почему твой нос по амбару вырос? Самец росомахи если тебя обмочит, пользы от тебя никакой нет.
Росомаха заговорила. Сказала:
— Мышонок! Голый Камень как я обмочу — тебе какое дело?
Мышонок сказал:
— Почему по амбару нос поднял? Хантэ пасть[9] твою воду разбрызжет, пользы от тебя не бывает.
Хантэ пасть очень уже деревянная. Она не заговорила...»[10]
* * *Не успела сказка уйти вместе с ветрами из чума, не успел маленький Майри уснуть, как послышались в вое ветра крики людей.
Женщина насторожилась, долго вслушивалась в крики, а потом поспешно схватила мальчика и ушла в «поганый» женский угол чума.
Вскоре отлетела в сторону от удара ноги шкура у входа и вместе со снегом и ветром в чум ввалились две фигуры, одетые в малицы[11]. Люди были пьяны. Тяжело ступая непослушными ногами, один из вошедших дошел до костра, упал к теплу и заорал:
— Матвей Дакимов! Садись на хорошее место к котлу! Почетный гость ты у меня, только зачем ты старому Петьке Ходакам не даешь больше водки. Дай немного еще, друг!
Тот, кого называли Матвеем Дакимовым, тоже грузно опустился на земляной пол к огню.
— У нас в Березове много купцов повелось нынче. Иди, кляньчи у других, остяк. Что ты дашь взамен? Зверя промышлять бросил, хозяйство стащил в трактир — чем платить будешь?
— Дай денег, друг, — пьянея еще больше от тепла, заявил остяк. — Бери чего хочешь...
Не договорил, запнулся, впялился в лицо вдруг вышедшего из темного угла Майри.
— Ты принес калач и сахар, отец? Я есть хочу. Дай рыбы, — просил мальчик.
Испуганная мать молчала в углу. Отец разглядывал лицо сына, а гость, подумав немного, неожиданно предложил:
— Знаешь, Петька, отдай мне своего сына! Денег дам. Водки купишь. Опять веселый будешь. Все равно сдохнет он у тебя с голоду ведь. А?
И быстро откинув полы малицы, пошарил в кармане камзола и вытащил на ладонь груду серебра.
— Ну, давай?
Пьяный отец схватил деньги, крепко зажал их в руке и бросился вон из чума. С улицы донесся его крик:
— Я пойду сейчас за водкой. Опять буду веселым...
Матвей Дакимов с силой вырвал из рук матери сына, отбросил в угол обессилевшую женщину, схватил Майри, прыгнул с ним в нарту и быстро исчез в лесу под завывание непогоды.
* * *В Березове Дакимов, чтобы отвязаться от посещений вечно пьяного отца Майри, продал мальчика за два рубля проезжающему через Березов по «царским делам» тобольскому посадскому Матвею Плутову.
Из родной тайги увезли хантэ Майри Ходакам в мрачный, разгульный городище Тобольск. Пугали мальчика, никогда не видевшего ничего кроме тайги, воды да тундры, сумрачные цитадели Петровской крепости, высокие, казалось, падающие колокольни церквей, шум улиц и трезвон колоколов.
Плутов хвастался своею живой покупкой, показывал Майри — дикого хантэ гостям, служилым людям и челяди.
Все с любопытством осматривали мальчика, ощупывали, смеялись над его пугливостью и этим озлобляли. С самого детства в его душу вкрались ненависть и печаль. Когда его оставляли в покое, он забивался в угол и лежал там, скучая о родине. Ночами видел сны, как он вместе со своим отцом летом ловили рыбу и потом ели ее сырьем. Видел, как отец брал его с собой на беличью охоту, как учил сына ставить силки и настораживать лук... Когда его забывали, он сутками не вылезал из своего убежища, голодал, мучился неподвижностью и бездельем, но упрямо сидел, ничем не напоминая о себе. А когда за ним приходили или сам Плутов, или кто из челяди, Майри не выходил, отбивался, кусался и плакал протяжно и неумело. Там, у себя в тундре, в суровой земле, он никогда не плакал. Упадет, или располоснет ножом руку, или его покусает собака, — всегда молчал Майри, ибо знал, что слабые не живут в этой земле. Отец так учил его:
— Когда собака притащит щенят, вынеси их на мороз и брось в снег. Тот щенок, который заскулит и поползет к матери — худой, и его нужно убить. Слабая собака будет, однако! А который молчит или в лес поползет — того береги пуще всего. Волк, а не собака будет.
