Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Так я решил. Но, пока я это решал, ноги несли и несли меня по дороге все дальше и дальше от станции. Такие они были беспокойные. Им бы постоять, отдохнуть, а они несли. Просто привычка была у них такая — не стоять на месте, если выбрались на какую-нибудь дорогу. Всю жизнь они носили меня по разным дорогам и теперь тоже продолжали делать свое привычное дело, хотя здесь мне вовсе никуда не нужно было шагать, и тем более с такой торопливостью. Глядя на них, то есть на мои ноги, можно было подумать, что человека ждут где-то важные, неотложные дела. А на самом деле никаких дел у человека не было, и он просто так выехал из города прогуляться немного.

Скоро показался перелесок. Он был мне знаком, этот перелесок. Еще бы! Я пересекал его в своей жизни туда и сюда уже четыре раза. Возле этого перелеска можно было остановиться, поискать что-нибудь вроде щавеля или земляники, полюбоваться на полевые цветы в тех местах, где по ним еще не прошла коса, и потом отправиться обратно к станции. Но некошеные луга могли быть и по ту сторону перелеска. Что ж, выйти к ним тоже не требовало большого труда. Перелесок тянулся вдоль дороги всего метров на четыреста. Пройти его насквозь и потом окинуть глазом то, что расстилалось позади него, тоже было нетрудно. А вернуться к станции я мог и оттуда.

Но, пройдя перелесок и выйдя по другую его сторону на новый простор полей, я, должно быть, снова о чем-то некстати задумался, потому что все шел и шел. Дорога скоро поднялась выше, и слева моим глазам открылась далекая обширная низина, посреди которой текла маленькая река. Я помнил ее. Только теперь кустарники, росшие по ее берегам, густо обросли зеленой листвой, почти заслонившей воду. Но, ловя ее проблески в просветах листвы, я опять забыл про свои ноги. А они несли и несли меня, пользуясь моей невнимательностью к ним. Такие это были ненадежные создания. И кончилось это тем, что я скоро увидел перед собой ту самую деревню, которую хорошо знал. И, конечно, я не остановился и не повернул назад, увидев эту деревню. Почему это я вдруг должен повернуть назад при виде знакомой деревни? Наоборот, я продолжал свой путь, приближаясь к ней все больше и больше, и даже вошел в нее наконец.

Ничего плохого не было в том, что я вошел в эту деревню. Почему не войти в деревню, которую хорошо знаешь и где могут встретиться знакомые лица, которым можно кивнуть? Я шел вдоль деревни и искал эти знакомые лица. Но мало кто попадался мне на улице в этот день, а кто попадался — не был знаком. Зато очень скоро я остановился перед небольшим домом, в котором знакомы были мне все обитатели.

Вот как здорово получилось! Я даже удивился, увидав этот дом. Как же так? Откуда он вдруг взялся на моем пути? Как будто я нарочно его искал. Шел, шел и прямо к нему пришел. Хе-хе, чудеса да и только! Что же это за дом такой? Э-э, да это не в нем ли жила очень хорошо мне знакомая женщина? Помню, помню, как же! Она даже письма мне потом писала всякие. «Процесс вашего перевоспитания» и все такое прочее. Следовало, пожалуй, зайти и навестить ее по старому знакомству, раз уж я случайно оказался возле. Неудобно было не зайти, проходя мимо. И я зашел.

Толкнув калитку, я зашагал через двор к знакомому крыльцу. Однако на крыльцо мне не пришлось подниматься. На крыльцо из сеней вышла черноглазая девочка и спросила меня:

— Вам кого?

Лицо девочки показалось мне знакомым. Похоже было, что я уже видел его где-то. Странно. Что-то очень уж много знакомых лиц стал я встречать у них за последнее время. Но лицо девочки могло показаться мне знакомым потому, что она походила на мать. Ведь это была дочь моей женщины. Я сразу это сообразил. Я всегда очень быстро все соображаю. Такая у меня удивительная голова. И теперь тоже я моментально догадался, почему лицо девочки было мне знакомо. Не то чтобы она в точности повторила лицом свою мать. Нет. Но волосы, брови и глаза были того же цвета. Каков бы ни был ее отец, но цвет волос и глаз она взяла от матери. Даже разрез глаз и сочетание их с бровями были у нее похожи на материнские. Неудивительно, что я сразу признал в ней дочь. Только была она, конечно, меньше и тоньше матери, и платье на ней было до колен. Она повторила с крыльца свой вопрос, и я ответил снизу:

— Мне нужно Надежду Петровну.

Я ответил так потому, что надо же было что-то ответить. Если у тебя спросили, кого тебе нужно, то надо назвать какое-то имя. Все равно какое. И вот я назвал хоть какое-то имя. А девочка сказала:

— Ее нет дома.

— Как нет дома?

Этого я, конечно, не ожидал, если вообще ожидал чего-нибудь. А девочка пояснила:

— Она уехала.

— Куда уехала?

— Уехала в колхоз «Новый путь».

— А зачем?

— Не знаю. Дела у нее. Она депутат.

— Как?

— Она депутат областного Совета.

— А-а…

Я не совсем, правда, понял, что значило быть депутатом, но одно усвоил ясно: такому человеку приходится куда-то отлучаться из дому. И это мне не особенно понравилось. Я спросил девочку:

— А долго она там пробудет?

Девочка ответила:

— Не знаю. Может быть, и долго.

— А как долго?

— Один раз она неделю проездила.

Я призадумался, стоя внизу перед ступеньками крыльца. Вот оно чем дело пахло!.. Один раз она неделю проездила где-то со своими депутатскими делами. А вдруг она и теперь проездит неделю? Что же мне тогда делать? Стоять здесь перед ее крыльцом и ждать? Конечно, я случайно сюда забрел. Так просто, шел мимо и вспомнил… Но если она действительно проездит неделю, то как же быть? Пока я таким образом раздумывал, девочка сказала:

— Может быть, вы зайдете, посидите немного?

Вот какая это была девочка! Если бы ее мать была со мной такая же ласковая, как она, разве я стоял бы теперь с таким видом перед этим крыльцом? Я давно входил бы в этот дом без всякого приглашения, как свой человек.

Но я не вошел даже по приглашению. Старшая хозяйка вышла в это время из сада и, сказав мне: «Здравствуйте», — поднялась на крыльцо. Я раздумал идти в дом вслед за ней. О чем стал бы я с ней говорить? Она не была матерью моей женщины. Она была матерью ее покойного мужа. А я не хотел думать о ее покойном муже, который был красивый, умный и честный. О том, что он был красивый, видно было по его матери, хотя ее лицо уже успело изрядно покрыться морщинами от времени и горя. Смотреть на ее лицо и думать о том, что моя женщина до сих пор продолжает помнить и любить ее сына, — этого я не хотел. Поэтому я спросил девочку:

— А далеко отсюда до того колхоза?

— До колхоза «Новый путь»?

— Да.

— Восемь километров.

— А как туда пройти?

— А вот прямо по этой дороге. Вы откуда пришли?

— От станции.

— А это туда, дальше. Сначала будет деревня Егорьино. Это наша деревня. Она слева от дороги. Потом будет Микешино. Это уже их деревня. Но она далеко от дороги справа. Вы в нее не заходите, а идите прямо до Гривицы. Она как раз по дороге будет. Там и контора у них и сельсовет. А вы что, прямо к маме пойти хотите?

— Да, доченька, прямо к маме хочу пойти.

Так я сказал ей, этой славной, приветливой девочке, готовый без конца смотреть в ее черные блестящие глаза, такие мне знакомые. Но могла выйти на крыльцо старуха, похожая на своего сына, память о котором все еще свято хранила моя женщина, и я не стал долго задерживаться перед этим крыльцом. Сказав девочке: «До свиданья, доченька», — я отправился дальше.

Дважды назвал я ее доченькой. А почему бы нет? Разве не предстояло мне в скором времени называть ее так постоянно? И она вполне заслужила это хотя бы тем, что смотрела на меня глазами своей мамы, не тая в то же время в их глубине знакомого мне гнева. Мне оставалось теперь пойти и попытаться привести глаза ее мамы к такому же безобидному выражению.

И я зашагал к ее маме. Куда мне было деваться? Если уж заскочил по непонятной случайности в эти края, то надо было воспользоваться этим и уладить наконец наше недоразумение. Что-то там не получилось между нами. Какие-то пустяки помешали нам договориться. Так вот, пришла пора исправить все это, если уж подвернулся нечаянно такой случай. Нельзя было допускать, чтобы столько времени терзалась женщина, которая уже давно, конечно, раскаялась в проявленной ко мне суровости и только ждала от меня первого шага к примирению.

И вот я шел к ней, чтобы сделать этот первый шаг. Восемь километров? Ну, это не так уж много. Полтора часа в один конец и столько же обратно. Опоздать на поезд я не боялся. Даже пройдя вдвое дальше от станции, я успел бы вернуться к ней задолго до отхода моего поезда. Что мне восемь километров? Я их мигом отмахаю. Такое ли мне в жизни приходилось отмахивать! Только и разницы, что тянутся они, эти восемь километров, по новым для меня местам. Ну что ж? По новым так по новым. Пройдусь еще немного по русской земле, посмотрю, как и что. Ведь советовал же мне Иван Петрович побольше ездить и смотреть, чтобы убедиться в чем-то своими глазами. В чем же таком советовал он мне убедиться? Ах, да! Насчет пригодности русских к дружбе с финнами советовал он мне, кажется, что-то уяснить. Вот я и выполняю его советы, хе-хе!