Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Ася с благодарностью взглянула на свекровь. Она сидела в кресле, в своей излюбленной позе, положив ногу на ногу, покачивая туфелькой, державшейся на пальцах, все еще красивая и статная для своих пятидесяти.

Все произошло внезапно. Ася кашлянула, и струя крови вырвалась у нее из горла. Алая струя заливала белую сорочку, одеяло. Трясущимися руками она комкала полотенце, прикладывая его к губам. Полотенце порозовело.

Она увидела отчаянное лицо мужа и ужас в глазах свекрови…

«Я умираю…»

Юрий куда-то убежал. Вернулся через несколько минут вместе с незнакомой девушкой. Ася заметила: волосы цвета бронзы.

— Вы не волнуйтесь, — сказала девушка, наклоняясь над Асей, — сейчас все пройдет, — и уже другим голосом, повелительным, Юрию:

— Стакан воды и соли. Ну, что вы, не понимаете?! Обыкновенной поваренной соли. Да поскорее! А вы — дайте полотенца. Нужно наложить жгут.

И опять ласково Асе:

— Успокойтесь, обыкновенное кровохарканье. Ничего страшного, — говоря это, она приподняла и посадила Асю, подтолкнув под спину подушки, мимоходом погладив ее по голове.

Агния Борисовна суетливо, натыкаясь на мебель, бросилась к шифоньеру шепча: «Боже мой, боже мой, какой ужас». Подавая девушке полотенце, шепотом спросила:

— Скажите, она… она… умирает?

Обостренный слух Аси уловил слова свекрови, и снова ее охватил страх. Всю ее пронзило такое отчаяние, что на мгновенье остановилось сердце. «Я умираю». И снова из горла хлынула кровь.

— Никто еще от этого не умирал. Чем ерунду-то болтать, лучше бы вызвали скорую помощь.

Свекровь покорно вышла.

Взяв у Юрия стакан воды, девушка положила в него соль и, размешав, сказала:

— Надо выпить. Вообще-то противно. Но соль останавливает кровохарканье.

— Вы врач? — спросила Ася шепотом, громко она боялась говорить.

Девушка кивнула. Быстро набросав несколько слов, девушка подала бумагу Юрию. Он прочел и отвернулся. Плечи его вздрагивали.

По серому лицу Аси поползли слезы. Она попыталась что-то сказать — и не смогла.

Рыжеволосая врачиха обернулась к Юрию:

— Слушайте, вы! Перестаньте! Вы же мужчина! Как не стыдно! Вызовете вы, наконец, скорую помощь?!

Юрий поднялся и торопливо, отворачивая лицо, вышел.

Все смешалось: куда-то звонили, кого-то ждали. Ася видела перепутанное лицо свекрови и несчастные глаза мужа. Только молоденькая врачиха была невозмутима. Вскипятив шприц, она сделала Асе укол, ввела камфору.

Приехал врач скорой помощи — высокая, худая женщина с громким, пронзительным голосом. Асе дали кислород. Кровохарканье остановилось.

Врач с недовольной миной долго выслушивала Асю.

— В каком диспансере больная состоит на учете? — спросила она.

Юрий растерянно пожал плечами.

— О, боже! — вздохнула Агния Борисовна.

Своим громким, пронзительным голосом врач сказала:

— Немедленно продезинфицировать квартиру. Все члены семьи больной обязаны провериться в диспансере. Был контакт.

«Инфекция, провериться… Контакт… Что же это такое? — подумала Ася. — Ах, да, я бациллоноситель. Теперь он все знает. Ничего не надо скрывать, не надо объяснять…»

— Юра, Юрочка…

Он услышал и наклонился над ней.

— Асенька, моя миленькая, — он громко глотнул воздух.

Врач выглянула в переднюю и скомандовала:

— Принесите носилки.

Ее увезли в больницу.

…Кровохарканье остановили на шестой день, сделав переливание крови.

Сделала его врач Анна Георгиевна, женщина лет сорока.

Из разговоров больных, да и по собственным первым ощущениям, Ася почувствовала, как много значит в этих стенах врач. От него зависит избавление от физических страданий: от кашля, кажется, рвущего на куски все у тебя внутри, от липкого, изнурительного пота, от которого тело становится вялым и непослушным. Анна Георгиевна не походила на врача из диспансера, равнодушно сообщившего о «двух каверночках», и на врача с пронзительным голосом из «скорой помощи».

Появляясь в палате, она как бы вносила с собой в эти унылые стены кусочек той, настоящей жизни. Всем своим видом: ярко-голубыми, широко поставленными глазами, свежей кожей, улыбкой, — она словно утверждала, что есть на свете здоровые и веселые люди. По тому, как прояснялись лица больных и в палате возникало легкое оживление при появлении Анны Георгиевны, Ася понимала — и другие испытывали то же, что и она.

Поздно вечером Анна Георгиевна зашла в палату и, взяв Асину руку в свою, посчитала пульс.

— Непременно нужно уснуть. Сестричка вам даст таблетку.

— А не повторится? После переливания не бывает?

— Нет. Теперь ничего не повторится. Все в порядке. Звонил муж. Я ему сказала, что вам лучше. Просил вас не волноваться. Приходили из школы. Такая маленькая женщина. Фамилия…

— Панкратова? Александра Ивановна!

— Да, да. Сейчас в городе грипп. Думаю, что через неделю карантин снимут и вам разрешат свидание. Ну, спокойной ночи. — Анна Георгиевна улыбнулась и, погладив Асю по щеке, попросила: — Вы уж мне помогайте — волноваться вам не надо.

В мягкой улыбке голубоглазой женщины Асе почудилось очень давнее, милое, как сон в далеком детстве.

Когда врач вышла, чей-то голос сказал:

— Это, я понимаю, доктор! Не то, что другие. Знают себе одно: дышите — не дышите.

«Если что случится… так она ведь здесь. Но она же сказала — больше не будет» — это было последнее, о чем подумала Ася засыпая.

И удивилась, открыв глаза только утром. Над ней стояла палатная сестра Варенька.

— Ну, как? — спросила она, с улыбкой глядя на Асю. Когда Варенька улыбалась, ее и без того немного раскосые карие глаза превращались в узенькие щелочки, а чуть вздернутый нос забавно морщился.

— Все в порядке, — сказала Ася, не замечая, что повторила слова Анны Георгиевны, и радуясь, что все прекратилось, и в то же время, еще не решаясь окончательно поверить в избавление от самого страшного.

Варенька, сунув ей под мышку градусник, вышла. Ася вытащила из сумочки зеркальце. Тоненькие морщинки у рта, серая кожа. Губы запеклись. Под глазами синяки…

Ася поспешно спрятала зеркало в сумочку.

— Ничего, были бы кости, а мясо будет, — проговорила женщина, койка которой стояла рядом с Асиной. — Меня сюда привезли в чем душа держалась. Сорок восемь кило. Бараний вес. А сейчас без малого шестьдесят семь. Каверна-то у меня была с детскую головку.

Ася недоверчиво взглянула на женщину. У нее желтое, одутловатое лицо, под глазами гармошка из морщин. Из-под белой косынки свисает полуседая прядь. В палате ее называют тетей Нюрой.

— Я же тут пятнадцатый месяц. Сколько раз выписывать собирались. А куда я? Спасибо Анне Георгиевне, это она за меня хлопочет. Дай бог ей здоровья.

«Неужели пятнадцатый? — снова удивилась Ася. — А если мне столько лежать? Ни за что!»

— А как же! Хоть кого спросите. Я же хроник! — в ее тоне прозвучала гордость.

«Ну и ну! — подумала Ася. — Как же можно этим хвастаться! Вот бедняга!»

Тетя Нюра принялась было рассказывать про свою болезнь, но ее перебила круглолицая молодая женщина.

— А ну, товарищи хроники, прибирайте в тумбочках. Сегодня же профессорский обход. Старшая с нас три шкуры спустит. Тетя Нюра, у вас, поди, пятнадцатый месяц простокваша киснет?

— Ты уж, Зойка, скажешь, — обиделась та, — вчера еще доели. — Тетя Нюра явно не понимала шуток. Наклонившись к Асе, она зашептала:

— У Зойки этих кавернов три было. Пол-легкого вырезали. Оздоровела вчистую. Скоро выпишут.

Ася с интересом разглядывала Зойку. Ее белесые брови и ресницы, светлые глаза, поблескивающие как стеклышки, нос пуговкой, сдавленный выпуклыми, крепкими щеками. «На больную она не похожа», — решила про себя Ася.

— Чего ей, — продолжала тетя Нюра, — детей у нее нет. Муж самостоятельный. Письма чуть ли не каждый день получает. Деньги посылает. Сам приезжал. Да и характер у нее легкий. Ей профессор про операцию сказал, а она возьми, да и ляпни: «За недорезанных больше дают». Конешным делом, кому охота болеть. Но ежели дети… — тетя Нюра не договорила. Вздохнув, опустила голову.

— У вас дети?

— Четверо. Кабы не они… Муж запрошлый год в аварию попал, ну и насмерть. Одна с детьми осталась. Ну, и с того заболела.

«Ей хуже, гораздо хуже, чем мне», — мелькнуло вдруг в голове Аси.

— А ребята с кем? — спросила она.

— В детдом устроили. Дай бог здоровья нашему председателю. Старшей двенадцать, а малые по четвертому годочку. Они у меня близнята. Вы не глядите, что я старая. Мне с Октябрьской тридцать седьмой пошел. Ой, чтой-то я заговорилась. В тумбочке надо прибрать. Все профессором пугают, а он не то что в тумбочки, а и на больных-то не глядит.

Зойка вошла в роль: она подходила к кроватям, заглядывала под них, совала свой нос-пуговку в тумбочки и, кому-то подражая, строго бросала: «Полнейшая антисанитария», «Не тумбочка, а кондитерский склад», «Вы кого лечите фтивазидом — себя или тумбочку?»