Наталья Парыгина - Вдова
Даша жалела мать, но Федька Карпов был ей немил. Молча слушала она намеки на Федькину симпатию к ней, боялась сокрушить нестойкое здоровье матери прямыми словами. Собираясь на свиданье к Василию, маялась укорами совести. Но не было у Даши над собою власти, какая-то непостижимая сила влекла ее к Василию, будто в нем одном крылась для нее вся радость жизни. И уходила Даша тайком на свиданья к милому, стояла с ним на морозе, прикрытая полами его полушубка, слушала, приткнувшись ухом к жесткому пиджаку, удары его сердца.
— Любушка моя желанная, — шептал Василий.
И поцелуями согревал захолодевшие на ветру Дашины губы.
***Мать узнала о Дашиных встречах с Василием на масленице.
День выдался солнечный и морозный, золотые искры сверкали на снегу, визг, хохот разносился по всей деревне с крутого откоса над Плавой. На розвальни, с которых ради праздника сняли оглобли, тесно усаживались парни и девки, и сани лихо катились под гору. Сколько раз скатились, столько раз оказался Василий позади Даши, и так крепко обхватывал ее при этом сильными руками, будто хотел удержать на всю жизнь. Когда, свернув с укатанной дорожки, ударились сани о притаившийся в снегу пенек, Василий вместе с Дашей, не расцепив рук, отлетел в сугроб. Даша первая вскочила, стала отряхивать шубейку, поправлять на голове сбившийся полушалок, а он все сидел на снегу, без шапки, с упавшими на лоб русыми волосами, жаркими глазами глядел на нее и смеялся, показывая широкие белые зубы.
Воротившись в сумерки домой, озябшая, голодная и счастливая, Даша звякнула заслонкой печи, и вдруг, будто разбуженный этим звуком, послышался хрипловатый, гневный голос матери.
— Ты с кем это сегодня в обнимку на санях каталась? А? Говори!
— Там все катались, — сказала Даша.
— А по вечерам за околицу тоже все бегают? «К Маруське пойду!» Знаю я теперь твою «Маруську»! Не перестанешь с ним хороводиться — косы вырву!
— Не зудила бы ты девку, Варя, — вмешалась, свесив голову с печи, бабка Аксинья. — Парень-то и пригожий и работящий...
Но мать только пуще взвилась от ее уговоров.
— Работящий! Пригожий! Ни кола, ни двора у этого пригожего, у чужой старухи на лавке приткнулся. Да еще в колхоз записался.
— Не он один в колхоз вступил, — сказала Даша. — Уж полдеревни, поди-ка... И Егор...
Напомнив про Егора, Даша тут же поняла, что допустила промашку. Да сказанного слова за деньги не воротишь.
— Не смей мне про Егора поминать! — в бешенстве закричала мать. — В могилу он меня загонит с беспутной этой бабой да с колхозом... Ты умных людей слушай. Чего Антон Карпов про колхоз говорит?
«Иван Хомутов не дурее твоего Антона», — подумала Даша, но вслух возражать матери не решилась.
Всю зиму в Леоновке бурлили собрания. Иван Хомутов, воротившийся хромым с гражданской войны, на собраниях кричал про светлую жизнь. Антон Карпов, дымя самосадом, бубнил мужикам: «Раз светлая — так, надо полагать, что совсем без ночей. Спать по ночам Советская власть отменит, а придется горбатиться на этот самый колхоз цельные сутки».
Мать тяжело раскашлялась, схватилась руками за грудь. Худая, согнутая, вздрагивающая от кашля, в полумраке избы она выглядела жалкой и страшной. Бабка Аксинья проворно слезла с печи, принялась раздувать задремавшие угольки, греть молоко.
— Комсомолец он, — угомонив кашель, горестно проговорила мать. — Говори: комсомолец?
— Комсомолец, — тихо сказала Даша.
— Комсомольцы невенчанные живут. Егорка без венца со своей нищенкой спутался, и ты туда же? За что мне наказанье это? Господи, за что?
Варвара рыдала, уткнув лицо в подушку.
— Не плачь, мама, — сказала Даша. — Не оплакивай ты мое счастье. Люблю я Васю.
— Не смей! — вскричала мать, вскинув голову. — Не смей об нем думать. Я тебя родила, я твою судьбу по-хорошему слажу. Не перечь ты мне только... Забудь об этом беспортошном!
Даша вся сжалась от охватившего ее отчаянья, от жалости к матери и к себе. С трудом ворочая занемевшим языком, она все-таки сказала свое:
— Милей Васи мне никто не будет.
— А-а, — застонала мать.
Опираясь на руки, медленно встала с постели, пошатываясь, двинулась к Даше.
— Нету тебе моего благословения, — говорила она угрожающе. — Поперек моей воли сделаешь — не будет тебе радости.
— Варя! — сурово окликнула ее бабка Аксинья и схватила за руку. — Не накликай ты на нее зла. Беды, как репьи, сами прицепятся. А светлый час поберечь надо. Полюбила Василия — пускай любит. Ну и какая беда, что беспортошный? Портки нажить можно, было бы на кого натягивать. И ты не царевной замуж выходила...
— Не допущу, чтоб без венца... — хрипела Варвара.
— Други порядки, други и повадки, — продолжала бабка Аксинья примиряюще.
— Не допущу! — собрав силы, крикнула Варвара. — Не...
Что-то забулькало у Варвары в горле, она пошатнулась и стала оседать. Бабка Аксинья и Даша подхватили ее под руки, но не могли удержать. Варвара опустилась на пол, запрокинула голову. Изо рта струей била кровь.
С этого дня Варвара уж не подымалась с постели. Умерла она на третий день пасхи. На улице играла гармонь, девки визгливыми голосами орали частушки. Бабка Аксинья тихо всхлипывала над покойницей.
— Бессчастная ты моя...
В гробу мать выглядела неприступно-суровой. Даше казалось, что вот-вот разомкнутся ее тонкие посинелые губы, и снова прозвучат жестокие слова: «Поперек моей воли сделаешь — не будет тебе радости». Мать умерла, а власть ее над Дашей осталась.
Вскоре после похорон Егор зарегистрировался с Клавдией в сельсовете и привел ее с Машей в свой дом. Клавдия сразу поставила себя главной хозяйкой. Была она непомерно скупа и жадна, над каждой ложкой молока тряслась, хлеб норовила резать тонкими ломтиками. Бабка Аксинья как-то в сердцах сказала Даше: «Клашка пролитую каплю с полу языком слизнет, из навоза зернышко выковырнет».
Егор, перед матерью проявивший непокорство, Клавдию во всем слушался. Ее мыслями думал, ее словами говорил: «Крошки не пожалеешь — и ломтя не сбережешь!» Клавдия была годами старше Егора, ростом выше, волей крепче. Статная, чернобровая, собой видная. Спали они в горнице, на кровати, по ночам Даша иной раз слышала жаркий шепот и приглушенный смех Клавдии. Знать, на ласки была она не так сквалыжна, как на хлеб.
Василий подсылал к Даше замужнюю соседку, просил через нее, чтоб вышла к большой раките над Плавой. Старая ракита изогнулась кочергой, устроив у корневища нечто вроде скамейки для влюбленных, а ветвями нависла над водой.
— Каждый вечер до полночи ждет тебя под ракитой, — говорила соседка, лукаво прикрывая рот концом платка. — Иссох по тебе парень-то...
— Скажи, что не выйду я, — отвечала Даша. — Не до забав мне. Маманина постель не остыла, а я на свиданку побегу.
Правда ли, нет ли, что ждал ее Василий под ракитой, — не знала Даша. Вдруг померкла, подернулась печалью ее любовь. Мать тенью вставала между нею и Василием, и страшилась Даша через ту тень перешагнуть.
Однажды в дождливый день Василий пришел сам. Сапоги в грязи, кепка насквозь мокрая, волосы прилипли ко лбу. Стянул кепку, скомкал в кулаке:
— Даша...
Егора с Клавдией не было дома, ушли в поле поглядеть землю, готовились сеять. Бабка Аксинья пряла в углу, Маша сидела на полу, раскинув кривые ножки, тискала котенка.
— Зачем пришел, Вася? Не хочу я с тобой видеться. Не будет у нас ничего... Мать того не хотела...
— Мать из гроба не укажет нам, как жить. Самим решать...
— Беду с весельем в одни оглобли не впряжешь, — сказала бабка Аксинья, продолжая мерным покачиванием ступни крутить прялку. — Пополам мы с Дашей горе делим, да и половинки велики.
— Понимаю я, — примостившись у порога на лавке, кивнул Василий. — Жалею тетку Варвару. Не любила она меня, но не от зла. Туман у ней был в голове от пережитков. Достаток уважала, старыми обычаями жила.
— Молчи! — крикнула Даша. — Не суди ее. Может, она больше нас понимала. А мы все перечили, и Егор, и я... В могилу ее свели. Не хочу я... Не стану я вперекор ей с тобой встречаться. Не ходи ты ко мне, Вася. И не зови никуда — не пойду. Не будет нам утехи в жизни, коли она того не хотела.
— Одумайся, Даша! — с укором проговорил Василий. — Давно ли говорила, что люб я тебе.
— Что говорила, все забудь. В другом поле ищи свою долю...
— Не забижай ты парня, Даша, — вмешалась бабка Аксинья. — Огонь перегорит, боль переболит. Кого гонишь, об том тосковать станешь.
— Не стану, — отрешенно глядя прямо перед собою на огромную, обшарпанную и в черных пятнах от копоти печь, сказала Даша.
— Что ж, коли так... Простите на глупости, не судите на простоте, — вставая, проговорил Василий. —Не стану боле докучать тебе, Даша. Добра желаю. Прощайте.
Слегка пригнувшись перед низкой притолокой двери, Василий вышел из избы.
