Евгений Дубровин - В ожидании козы
Фигурой она действительно была похожа на невесту – тоненькая, а лицо обветренное и морщинистое…
– Господи, старая-то какая… – Мать опустила руки и заплакала.
– Ну, ну, – отец отобрал шелк, – ты у меня еще красавица. А что же мальцам подарить? Игрушек у меня нет…
– Игрушки… – сказала мать. – Для них порох да бомбы игрушки.
– Нате-ка вам планшет. В школу будете книжки носить.
– А противогаза у вас нет? – спросил я.
– Нет… – отец погладил меня по голове. – Какой большой ты стал… А зачем тебе противогаз?
– На пращи, – ответила за меня мать. – Воробьев да стекла бить. Они и планшет порежут. Такие разбойники… Слава богу, ты пришел…
– Ничего, они хорошие ребята, – сказал отец. – Ишь, какие орлы. Со старшим уже можно выпить. Сколько тебе, Виктор?
– Четырнадцать.
– Верно.
Отец усадил нас рядом с собой и взял фляжку. Матери и мне он лишь слегка плеснул в стаканы, а себе налил полкружки.
– За победу! – сказал он и выпил все до дна, не поморщившись.
– За то, что… живой, – мать поперхнулась и зарыдала. – Теперь… у детишек… отец… Есть отец… Толя! Господи! Толя!
Этот вечер прошел словно во сне. Верилось и не верилось, что сидящий рядом жилистый человек с длинными черными усами мой настоящий отец. Мать, наверно, испытывала то же самое. Она или закрывала глаза и качала головой, слушая бессвязную речь отца, или подходила к нему и плакала, упав на плечо, а то, не стесняясь нас, начинала обнимать и целовать.
Отец много говорил, перебивая сам себя, перескакивая с одного случая на другой. То он рассказывал, как попал в окружение, то про первый бой, то как убили друга, то про войну в партизанах, то про Францию, куда он попал в конце войны.
Я много читал книг про войну, но приключения отца были похлеще любой книги. Рассказывая, отец сильно волновался: лицо шло красными пятнами, руки дрожали.
– Ладно, ладно, – мать завинтила фляжку. – Потом доскажешь. Иди ложись…
Она отвела отца в спальню и стала снимать с него сапоги.
– Постой, я сам… – бормотал отец и счастливо улыбался, гладя мать по волосам. – Я же не раненый… Это раненым…
Мы взяли по куску сала, планшет и улизнули во двор. Было уже темно, но я разглядел, что возле нашей калитки кто-то стоит. Это оказался сосед-бухгалтер.
– Это… отец? – спросил он хриплым голосом.
– Ага, – ответил Вад, жуя сало. – Он в партизанах воевал и во Франции был. Видали, какой планшет?
Семен Абрамович взял планшет и помял его в руках.
– На подметки хорош…
– А матери он целый парашют принес.
– Ну, ладно, я пошел, – сказал бухгалтер. – Мне еще отчет делать… Вы заходите…
Семен Абрамович ушел, хромая сильнее, чем всегда.
– Переживает, – сказал Вад.
– А как же ты хотел? Никто даже и не думал…
– Пацаны подохнут от зависти. Теперь мы с ним и фрица откопаем, и сторожу накостыляем, и итальянку разминируем.
– Ты думаешь, он будет ходить с нами? – усомнился я.
– А что ему еще делать? С войны отдохнуть надо.
Вад был прав. Все, кто приходил с войны, обычно первое время отдыхали: пили, ходили по улицам с гармошкой, ловили на речке рыбу.
На завтра у нас были обширные планы. Мы решили посвятить в них отца.
Первое недоразумение
Отец проспал, наверно, часов до девяти. В это время мы бы уже были бог знает где – в отличие от других пацанов мы с братом любили рано вставать, – но сейчас мы слонялись по дому и изнывали от безделья. Мать давно уже приготовила завтрак, а отец все спал. Спал он очень неспокойно. В щель было видно, как он ворочался, хмурил лицо.
– Наверно, ему про войну снится, – сказал Вад. – Вот бы посмотреть.
Когда мать ушла за водой, мы пробрались в спальню и стали разглядывать отца. Из-под одеяла виднелись грудь и руки. Они были все в шрамах.
– Это собаки, – сказал я. – Помнишь?
– Ага… даже на горле…
– И пальцев на ноге нет…
– Где? – Вад нагнулся и уронил планшет, с которым не расставался со вчерашнего вечера.
От звука отец проснулся. Он сел и уставился на нас немигающим взглядом. Очевидно, не мог понять, где находится.
– А… это вы, орлы… Идите сюда… Что делаете?
– Вы мины разминировать умеете? – спросил Вад.
– Приходилось. А зачем вам?
– Тут рядом итальянская машина заминирована. Вот бы ее раскурочить.
– Мины – дело рискованное, – оказал отец. – Пошли лучше завтракать.
После завтрака отец вышел на крыльцо покурить. Мы уселись рядом.
– Может, сходим к машине? – опять опросил Вад. Отец пыхнул цигаркой.
– Давайте плетень обмажем. Совсем завалился. Вы сходите на базар и насобирайте соломы, а я пока приготовлю глину.
Мы с Вадом уставились друг на друга. Вот это номер!
– Нам плетень не нужен, – сказал я. – Коров и коз на нашей улице совсем нет.
– Все равно непорядок, когда дом разгорожен, – отец встал, поднял половинку кирпича и аккуратно потушил об него окурок. – Крыша у нас тоже вся дырявая. Так нельзя. Надо было толем залатать. Ты, Виктор, уже большой…
Мы с Вадом одновременно подняли головы и посмотрели на крышу.
Действительно, какой-то гад забросил колесо от тачки и разбил несколько черепиц.
– Ерунда, – махнул я рукой. – Даже в самый сильный дождь не протекает.
– Не протекает, так может протечь. Ну пошли, за работу. Пока мать обед приготовит, мы сделаем плетень.
– Может, лучше вечером? Сегодня будет жаркий день.
– Чего терять зря время? – Отец направился к плетню и стал его разбирать.
Мы потоптались. Потом взяли мешки и поплелись на базар. Вот тебе и фриц, итальянка, речка и грибы.
– Какой деловой, – сказал Вад. – И отдыхать не хочет.
– Это ему в охотку, – успокоил я брата – Соскучился по дому. День-два повозится, и надоест.
Может быть, мы и принесли бы солому. Даже наверняка бы принесли, потому что дело это нетрудное, но когда мы явились с мешками на базар, туда как раз приехал цирк, и мы проторчали возле него весь день, наблюдая, как проворные люди в блатных кепочках таскали клетки со зверями и натягивали на колья брезент. Про солому мы совсем забыли, тем более что мешки куда-то задевались. Только к вечеру, когда цирк был установлен, пустые желудки напомнили нам, что пора идти домой.
Подойдя к дому, мы не узнали его. Стены были свежевыбелены, крыша залатана, но самое главное – наш растрепанный, хилый плетень превратился в прочную крепкую ограду. Во дворе тоже были изменения: трава выкошена, дорожка к уборной посыпана песком.
Когда мы вошли, отец с матерью ужинали.
– Я тебе говорила, – сказала мать. – К ночи явятся.
– Где были? – спросил отец.
– На базаре. Цирк приехал, – бодро сказал я.
– Мешки в сарай положили?
– Их у нас украли…
– Толя! – закричала мать. – Ты видишь? Ты теперь видишь? Новые мешки! Я за них пятьсот рублей отдала. Накажи их, негодяев!
– Садитесь есть, – сказал отец строго. – На первый раз прощаю, но чтобы этого больше не было. Раз родители сказали – надо выполнять.
– Выполнять… – подхватила мать. – Я уж и слово это забыла. Совсем от рук отбились! С утра до ночи гоняют по лесу да на речке. Недавно мину приволокли. Страшная, вся ржавая, а они давай ее молотками дубасить.
– Это не мина, а фаустпатрон, – сказал я. – Он был разряженный.
Отец нахмурился:
– Нашли игрушку.
– Недавно такой страшный случай был… лежал в лесу снаряд…
– Не снаряд, а бомба.
– Я вижу, ты все знаешь, – недовольно заметил отец.
– Они этим порохом всю комнату захламили. Гильзы какие-то… Вон посмотри. – Мать показала на подоконник, где действительно валялось несколько гильз.
– Где это они достают?
– Тут такие бои шли. Кругом начинено этой гадостью. Военные рвут-рвут, а все равно ее везде полно. Недавно шла с работы, споткнулась о камень, а там мина Я так и обмерла.
– Знаю эту мину, – вмешался я – На дорожке, за садом? Это сплющенный котелок.
– Толя, ты им запрети без разрешения из дому уходить. Каждый день гоняют. Встанешь утром, а их уже нет. Извелась я совсем. Только и думаешь о них на работе. Как услышу взрыв, аж затрясусь вся…
– Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропа?сть картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.
– Мы собирались на речку, – сказал я.
– Сделаем дело – тогда все вместе сходим. И мать возьмем… Теперь я одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.
– За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.
– Называйте его на «ты», – сказала мать. – Это же ваш родной отец. Отец… Господи, Толя!
Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.
Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в сопровождении родителей. Их прозвали братиками-исусиками. Это были тихие, прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики-исусики заплывали чуть дальше, мать звала их назад: «Братики! Вернитесь-ка, утонете!» Над этими пацанами потешалась вся речка.
