Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов
— Молись, молись! — кто-то бросил ее в женский хоровод.
И, подчиняясь той непонятной силе, которая всегда охватывала ее на радениях, она потащила с головы платок. Она уже не видела, не слышала, что кругом нее прыгали, вопили, бесновались люди в белых рубахах. Она так же прыгала, кричала, выламывала руки.
А радение шло своим чередом. Вот уж Евдокия, тяжело дыша, проковыляла в угол, обессиленно опустилась там на корточки, жадно хватая ртом спертый воздух. Вот какой-то мужчина упал и забился в истерике. Молодая женщина начала рвать на себе белую рубашку.
Хороводы рассыпались, мужчины ринулись к женщинам, женщины — к мужчинам.
Евдокия приподнялась, потянулась к лампе, висящей на стене, завернула до конца фитиль и уже в темноте снова опустилась на корточки.
— Греши, греши и ты! — заорал Зине в ухо Григорий. — Богородицей сделаю… Зря, что ли, видение было мне!
Но Зина не понимала его слов, не соображала, что он делает с ней.
…И еще прошло полгода.
Первое радение всеобщего греха потушило окончательно все проблески ее сознания, если к тому времени они еще оставались у нее, сломило окончательно ее волю, если она еще где-то теплилась в ней.
На сына она теперь не обращала внимания. С ним все время возились старухи. Что они над ним шептали, когда и чем кормили — она не интересовалась. И когда брала на руки — брала машинально, бесчувственно, точно это был не живой ребенок, а комок тряпья, неизвестно как и зачем очутившийся в ее руках.
Потом были еще радения — и простые, и всеобщего греха. Зина ходила на них, уже не удивляясь, что перед ней не только расступаются «братья» и «сестры», но и кланяются ей.
Но как-то незаметно кланяться перестали, перестали и одевать ее перед уходом с молений. Она догадалась, что Григорий облюбовал себе другую богородицу — совсем молоденькую девчонку, почти девочку, недавно принятую в лоно Божье… Но отнеслась к этому совершенно равнодушно.
Однажды ей приснился Митька Курганов. Он стоял в кустиках, призывно улыбался и поманивал ее пальцем. Рядом валялся почему-то велосипед.
Зина застонала, заметалась на постели и проснулась. Первой ее мыслью было: задавиться, что ли? Но тут же ее окатил холодный пот, она испуганно подумала: «А Бог-то? Простит разве?» И, лежа с открытыми глазами до утра, думала: а какой он, интересно?
Первый раз за все время она попыталась представить себе Бога и… не смогла. Однако это ничего не значило, Бог был. Зина это знала твердо… Вероятно, он чем-то походит на Христа Григория…
Ночами она теперь подолгу и беспричинно плакала.
В это время редактора Петькина снимали с работы. Он ходил хмурый, небритый, обрюзгший. И несколько раз жаловался Зине:
— Вот, Никулина, значит, и с редакторов снимают. Отовсюду Петькина снимают. Да.
Смирнов, новый редактор, говорили, из бывших военных. И еще говорили, что он какой-то больной человек, припадочный. Зина его боялась.
А вскоре завздыхали тощие старушки, то одна, то другая: вот жизнь-то грешная нелегка, в магазинах все дорого, на базаре и того пуще. А ведь топливо на зиму припаси, обутку да одежу обнови. Белые рубахи для всеобщих радений тоже поизносились… И наконец сказали Зине прямо:
— Чего уж, доченька, второй год доживаешь. За жилье мы ни копеечки не брали. А теперь-то уж… ты не обессудь… Рубликов по сто хотя в месячишко…
— Да вы что?! — проговорила Зина. — За пятьдесят отдельную комнату снять можно!
— А это еще какие хозяева попадутся. А мы уж и за ребеночком твоим ходим, как за своим, и вообще удобства делали, — не отворачивая глаз, заявили старухи. — Ведь Ефимка-то когда Свищев похаживал, мы к суседкам сразу…
— Какой Ефимка?! — еще более удивилась Зина.
— Да Христос наш Гришка… В миру-то он Ефимка Свищев, на желдороге кладовщиком служит…
Зина непонимающе переводила глаза с одной старухи на другую.
— За прошлое-то мы ничего и не требуем. Ну, может, по старенькому платьишку дашь. Для тебя это не добро, а мы на базаре продадим, — как ни в чем не бывало продолжали старухи. — А уж наперед-то по сто рублей, не меньше. Бог-то, он справедливость любит…
Однажды, придя с работы, Зина увидела, что единственный ее чемоданишко пуст.
— Это… это как же? Это что же… — только и выговорила Зина. Больше слов у нее не было.
— Да ведь сама обещала нам кой-чего из тряпья… за квартирку, — помаргивая невинно, заявила Гликерия. — Мы с сестрой Евдокией на базар снесли.
— Чего я вам обещала? Как это снесли? — повысила было голос Зина.
Но тут вмешалась Евдокия, зловеще зашипела, пристукнув по столу костлявой ладошкой:
— Чего это ишшо! Ишь, греховодница! Вот скоро причащение кровью Христовой будет. Живо подскажем Григорию, чтоб обмочил твою спину-то…
Зина тотчас представила себе, как корчился от боли парень, прижатый к полу, как наклонился над ним Григорий с бритвой в руках. И примолкла.
— То-то же! — удовлетворенно промолвила Евдокия. — Вот и не вздумай тут нам… богохульствовать.
И Зина осталась почти голой. А дальше пошло еще хуже. Старухи стали забирать ежемесячно всю зарплату. Сто рублей — за квартиру, остальное — за питание. Но кормили так, что Зина всегда была голодной.
— Божье слово душу смиряет, а глад — тело, — внушали старухи. — Так и сподобишься…
Зина частенько подумывала бросить пустой чемодан у старух и подыскать себе другую квартиру. Но боялась. Как она одна с ребенком?
Однажды, возвращаясь с работы, думала невеселые свои думы. Григорий недавно предупредил — скоро радение всеобщего греха. Зина давно замечала — на молениях обшаривает ее глазами какой-то угрюмый бородатый сектант. И, услышав предупреждение Григория, содрогнулась: она знала, что произойдет на этом радении…
В переулке, словно поджидая ее, стояла Марфа, опершись на суковатый костыль. Впрочем, она действительно поджидала Зину.
— Здравствуй, касатушка. Господь с тобой, моя доченька, — заговорила Марфа. — Приметила я — все ты по этому переулочку ходишь. Как живешь-можешь-то?…
— Какая жизнь… — И Зина невольно всхлипнула, ткнулась в плечо старухе.
— Ну-ну, люди ить кругом… То-то
