Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— С ними же очень интересно, Петро Остапович, — розовея от радостного смущения, ответила Волкова.
В школу Петро пошел на следующий день. Волкова должна была провести еще урок географии, и он попросил разрешения послушать. Сидя сзади, за низенькой школьной партой, закапанной чернилами, Петро с любопытством слушал бойкие ответы четвероклассников. И пожелтевшие от времени карты Китая и Европы, и своеобразный сложный запах мела, мытых полов и свежеиспеченного ржаного хлеба, который школьники приносили из дома в сумках, — все живо напоминало Петру его школьные годы. Он вспомнил место, где стояла парта, за которой они сидели с Гришей Срибным. Казалось, это было так недавно!
Волкова вела свой урок уверенно, спокойно поправляя учеников и краснея от удовольствия при особенно удачных ответах.
Позже, когда с ребятами стал беседовать Петро, по сосредоточенным лицам, разгоревшимся щекам он увидел, что их захватил рассказ о будущем села. Он увлекся и сам и не заметил, как быстро пробежал час.
— С большим удовольствием я вас слушала, — сказала Волкова, прощаясь. — Если бы я смогла вам чем-нибудь помочь!.. Хотите, произведу расчеты к вашей карте?
— Было бы просто замечательно!
Волкова с этого дня стала принимать в работе Петра над картой самое деятельное участие; это занимало у нее теперь все свободные вечера.
К началу февраля Петро почти закончил карту. Оставалось лишь кое-что уточнить и вычертить расположение полей севооборота, новых плантаций, водоемов, рыбопитомников.
Однажды они засиделись позже, чем обычно. Полина склеивала большие листы ватманской бумаги, прочерчивала на них ровные квадраты.
— Закончим сие творение, — сказал Петро, — и вывесим в правлении. Пусть каждый представит себе, как будет выглядеть колхоз через несколько лет.
— Хорошо бы и в школе такую иметь.
— Ну и что же?! Снимем копию и повесим.
— Ох, батюшки! — воскликнула Волкова, взглянув на часы. — Третий час. У меня школьные тетради еще не проверены.
Она торопливо поднялась, накинула на голову шаль и стала надевать пальто.
— Может быть, помочь вам тетради просмотреть? — предложил Петро.
— Еще что придумаете!
Петро стал натягивать шинель. В эту минуту в сенях послышался приглушенный кашель отца.
Петро открыл дверь. Скользнув глазами по пиджаку и валенкам отца, он понял, что тот еще не ложился.
— Поздновато засиживаетесь, — произнес Остап Григорьевич без обычного добродушия и, загородив глаза ладонью, посмотрел на ходики. — Не разберу без очков: часа три, не меньше?
— Двадцать минут третьего, — ответила Волкова, натягивая варежки.
— Мы хоть с пользой потрудились, — сказал Петро. — А вы что полуночничаете?
Остап Григорьевич, мельком взглянув на расчерченный лист бумаги, ушел на кухню.
На улице было морозно и темно, луна уже давно зашла, но и в темноте был виден молочно-белый иней на крышах и на деревьях.
— К урожаю, — заметил Петро, шагая рядом с девушкой и прислушиваясь к хрусту твердого наста под ногами.
Волкова за всю дорогу не проронила ни слова. Еще далеко от школы она остановилась.
— Я дойду одна, — сказала она. — Спокойной ночи!
— Завтра закончим карту? — спросил Петро.
— Это уж сами… Прийти не смогу.
— Жаль. А почему?
— Не надо.
— Надоела вам возня со всеми моими цифрами и выкладками?
— Неужели вы не понимаете? — вырвалось у девушки. Волкова сухо попрощалась и быстро, не оглядываясь, зашагала к школе.
Возвращаясь домой, Петро раздумывал над последней фразой Полины. Он начинал понимать, что в прежнее, чисто дружеское отношение девушки к нему вмешалось какое-то новое чувство. «А может, я и ошибаюсь, — думал Петро, перебирая в памяти свои последние встречи с учительницей. — Так или иначе, надо держать себя с дивчиной осмотрительней. Натура она увлекающаяся, а интересная работа слишком сближает».
Весь следующий день Петро провел на строительстве гидростанции. Вечером, за час до партийного собрания, на котором ему предстояло сделать доклад о подготовке к весеннему севу, Волкова пришла к Рубанюкам вместе с Громаком. Петро был уже в шинели, шапке-ушанке и укладывал в свой планшет бумаги.
— Придется тебя немножко огорчить, Петро Остапович, — сказал Громак, взяв со стола свежую газету и бегло просматривая ее.
— Чем?
— Расскажи, комсорг, — кивнул Громак Волковой.
Взгляды ее и Петра встретились. В глазах девушки дрогнуло еле уловимое смущение, но она, быстро справившись с собой, сказала:
— Есть директива из райкома комсомола. Нужно часть нашей молодежи послать в Донбасс… Главным образом требуются комсомольцы.
— Это для чего?
— Восстанавливать шахты. Уголь добывать.
— Дело нужное, — заметил Громак.
Петро, повесив планшетку через плечо, помолчал. «Отпустим самых лучших ребят, и все наши благие замыслы — прахом», — подумал он и решительно проговорил:
— Послать никого не сможем. Дел у самих по горло.
— Как, как ты сказал? — Громак, свернув газету, бросил ее на стол и критически посмотрел на Петра.
— Ребята, как только узнали, притащили кучу заявлений, — сообщила Волкова. — Двенадцать уже есть, еще собирались писать…
— Тогда давайте уж весь колхоз распустим, — хмурясь, промолвил Петро. — Нет, пускай райком в других колхозах ищет, где людей побольше…
Стойко выдержав пристальный взгляд Громака, он с напускным равнодушием бросил:
— Пошли, что ли? На собрание опаздываем…
Он шагал крупно и молча, давая понять, что продолжать разговор на эту тему не намерен.
Громак, пройдя немного и все так же критически поглядывая на него, сокрушенно покачал головой.
— И повернулся же язык! «Своих дел по горло». Это «мои» дела, это «чужие».. Государственные нужды чужими стали для тебя?
— Ну, знаешь, Александр Петрович, ты меня не агитируй! — сухо прервал Петро. — Государство не меньше нас с тобой заинтересовано, чтобы колхозы были восстановлены… И как можно скорее… А работникам райкома комсомола подумать лень, они и строчат: «всем, всем». Им что, неизвестно наше положение?
— Вы не правы, — вмешалась Волкова. — В Песчаном, в Сапуновке молодежи больше, зато и пошлют они больше нашего.
— Да дело не в этом, — сказал Громак. — Больше, меньше… Надо же чуточку совести иметь. Нам вон завод электростанцию помогает строить, государство долгосрочный кредит дало, комбайны подбросило. А мы, как та лягушка из басни Крылова: «Лишь мне бы ладно было, а там весь свет гори огнем…»
— Оратор ты хороший, известно, — усмехнулся Петро. — А о том не думаешь, что с одними дедами да бабками станцию мы три года строить будем.
Все же слова парторга уязвили его. Петро уже осознал, что, противясь посылке молодежи на восстановление промышленности, он поддался местническим расчетам, эгоистическому инстинкту. Петро уже готов был признаться в этом, но Громак неприязненно спросил у него:
— Стало быть, придется ставить вопрос перед парторганизацией? Так, что ли?
— Ну что ж? Ставь, пожалуйста.
Петро произнес эту фразу, прежде чем понял, что теперь им уже руководит просто-напросто упрямство.
— А не хотелось бы, — с искренним сожалением произнес Громак. — Ты же не отсталый какой-нибудь колхозник. Всыпят тебе коммунисты…
Это была первая размолвка между парторгом и председателем. Остаток дороги все трое шагали в тягостном молчании.
Возле колхозного правления Петра окликнул дед Кабанец.
— Подпишите накладную, товарищ председатель, — сказал он, вынимая из кармана дряхлой, замызганной кацавейки бумажку. — На уголь…
Петро бегло прочитал бумажку, положив на планшетку, подписал.
— Еще задержу трошки, — тронув Петра за рукав шинели, сказал дед. — Хотел спросить… Есть такие нрава у комсомола моим парубком и девкой распоряжаться?
— А что такое?
— Я своих не пущу… Груньку и Гришку. Прибежали до дому, сундучки складывают… Да за каким дидьком лысым понесет их в эти шахты? Я их от немчуков три года прятал, двух кабанов полицаям отдал, чтобы в Германию не брали, а зараз на шахты? Нет, работы им и дома хватит…
Петро растерянно и враждебно смотрел на широкое, измазанное угольной копотью лицо деда, с неопрятной бородой и хитрыми глазами. Не сам ли он пять минут назад высказывал почти такие же мысли, как этот скаредный, прижимистый дедок?
— Что бы стало со страной, если бы все так рассуждали? — заговорил Петро раздраженным тоном. — По-вашему выходит, что своя, что чужая, вражеская, страна — это все равно?
— Оно не все равно…
— Кто же будет восстанавливать го, что враг разрушил? А? Заморский дядя?
Петро, закипая все больше, отчитывал Кабанца, и тот, поняв, что допустил промашку, забормотал:
