Своим судом - Адольф Николаевич Шушарин

— Стой! — сказал я негромко, думал, не услышит тетенька, но она услышала. Заверещал сигнал, и клеть сразу остановилась.

Когда карбидки зажгли, я взглянул на часы. Три пятнадцать было.

— Теперь вниз потихоньку! Поехали.

Все слышит тетя. Молодец!

Венец вывернутый внизу показался, но удачно, кажется.

Клеть пройдет, пожалуй, подумал я, и еще немного решил опуститься, чтобы поближе все рассмотреть. Копыркин не выдержал, закричал, чтобы остановили. Но не тут-то было. Как шла клеть, так и идет. Мало ли кто верещать начнет, что же, стволовой всех слушать? Не игрушки же.

— Еще раз вякнуть можешь… — разрешил я ему.

— Конечно, — он говорит. — Ты им свой брат. Рабочий. Меня они так никогда, видно, и не будут слушать…

Посмотрел я на него: надо же, о чем человек в двух метрах от плывуна думает! Но, должно быть, действительно допекли мы его разными шуточками, скис совсем…

— Притрешься, не трусь, — сказал я ему. — Не вдруг Москва строилась.

— Ты так думаешь? — обрадовался, чудак.

Остановил я клеть, в ходовом отделении обшивку ногой вышиб и вылез туда, чтобы ниже опуститься. Интересная картина нарисовалась. В стенке ствола, в граните — щелка продолговатая с рваными краями, а из нее, как из тюбика с пастой, лезет желтоватая масса. Неторопливо. Вроде кто-то там, очень уж ленивый, тюбик жмет. Накапливается капелька на уступчике, накапливается, перевешивается… «Шурх!» — полетела. «Хлюп» — упала.

Сколько же она накапливается? Заметим на часах… Так… Около шести минут выходит…

На клеть я обратно вылез. Копыркин стоит как стоял, вниз заглядывает.

— Чего там? — спрашивает.

— Ужас! — доложил я ему, все еще подшучивая по инерции, но он ничего, не обижается больше.

В это время следующая порция глины вниз улетела.

— Книзу, тетя! — крикнул я на горизонт. — Быстрее! Как груз!

Копыркин ахнуть не успел, а мы уж вниз едем, по поврежденному венцу крепления только слегка скребнули. Вот тут действительно жутковато, когда знаешь, что над головой у тебя порядочный шматок накапливается, чтобы упасть. Но должен я был посмотреть, кто на водоотливе горизонта дежурит, или не должен?

Зоя, конечно. Как чувствовал!

Она ко мне подбежала — и плачет, и смеется.

— Ой, Коленька!

Мне клеть на второй горизонт отправлять надо, иначе лепешку из нее сделает, а Зойка руку не выпускает.

— Коля, — всхлипывает, — я тут вспомнила, что мы тараканов в детстве запрягали. Сбрую им шили из ниточек…

Только я клеть отправил и отбежали мы от ствола, зашуршало там по креплению… Ого! Ствол шахты ниже горизонта заглублен метра на полтора, туда, в ямку, пока хлюпает. А если бы эта «граната» на уровне горизонта лопалась? Метров с сорока ведь летит…

— Насосы не бросишь, — объясняет Зоя. — Шахту же затопит!

Как будто я этого не знаю, но она, кажется, сама не понимает, что говорит.

— Историю слыхала? — прерываю ее.

— Ка-акую?

— А вот, — говорю, — мечтал один товарищ собрать все лужи в одну лужу, а все камни — в один камень. Подняться на самую высокую гору и бросить с нее камень в лужу. Вот бы, думает, булькнуло! И что же? Сбылась, как видишь, мечта идиота. А почему? Потому что все мечты сбываются!..

Улыбнулась, слава богу! А я стал звонить Степанову.

— Плывун? — спрашивает Костя.

— Он!

— Выезжайте! Поговорили, называется.

— Что Степанов? — интересуется Копыркин.

— Выезжать велел. — Я посмотрел на Зою, очень мне ее здесь оставлять одну не хотелось.

— Выезжайте! — вдруг говорит Копыркин. — Я за насосами присмотрю, пока замена спустится.

Вот уж чего не ожидал от него.

Я посигналил наверх, когда очередная капелька приземлилась, и нам с Зоей подали клеть.

— Не скучай! — крикнул я Копыркину. — Сейчас дежурного слесаря пришлю.

Улыбнулся он и головой покивал. Подумать только!

На верхнем приеме рабочие уже одетые стояли, лес приготовленный лежал, рельсы.

— Дыра большая? — спросил Степанов.

— Метра три. Пустяки!

— Конечно, — согласился он. — Только ведь и ее рукавицей не заткнешь… А Копыркин где?

— Внизу остался.

Взглянул он на меня, но ничего не сказал, а механикам велел послать на горизонт пешим порядком слесаря — сменить инженера.

Набилась полная клеть. Меня в дальний угол зажали. И все наши рядом — Самурай, Квитко, Гошка Ануфриев. Сейчас мы на втором горизонте вылезем и к плывуну уже по ходовому отделению подкрадываться будем, а клеть уйдет вверх. Там ее нагрузят лесом и рельсами, потому что рукавицей плывун, конечно, не заткнешь…

Наверху остался распоряжаться дядя Саша. Все, что потребуется, он найдет и вовремя нам спустит. Можно не сомневаться.

«Она бессильна…»

1

Что же сказать? Законопатили мы тот плывун, куда ему деться? Помордовал он нас, конечно. Не без того. Видели вы когда-нибудь, чтобы каша рельсы гнула? Ну, не пшенная, конечно, из глины, камешков и песка, но каша. Мы дырочку, из которой она ползла, заборчиком забирали постепенно. Вставишь бревно — расклинишь, потом следующее. Форменный забор, только вместо досок — бревна и рельсы. Мы ставим, а плывун выдавливает. Или ломает…

— А хорошая же работа у меня была, братцы, — Степанов нам тогда поведал. — У геологов я трудился на Северном Кавказе. Начальником горных работ. Трое только рабочих, канавку разведочную копают. В полдень на ишаке подъедешь, посмотришь… Кругом птицы поют, летают с ветки на ветку…

Самурай тоже какую-то «историю» вспомнил, когда сразу несколько бревен выдавило. Посмеялись.

Он нам чаек периодически варил, чтобы работали веселее.

— Чай не пьешь — какая сила?

Самое прекрасное в жизни — конец работы, если сделал ее на совесть. Иногда, правда, бывает, что радоваться и сил нет, но это уж детали.

Навечно плывун мы закрыли и наверх поехали. А там день, оказывается, машина больничная стоит. Я уж подумал — случилось что-нибудь, потом догадался — нас ждут, а машина, значит, на всякий случай… Ну до чего же родными все мне показались! Озабоченные, переживают. Даже силикозники от своей пожарки притопали, помогать, стало быть… Ах вы бродяги! Обнять мне их захотелось. Даже Копыркин, милый человек, гляжу, бодро расталкивает всех, чтобы мы в душевую прошли без задержки. Подмигнул я ему как человеку причастному…

— Все! — Костя объявил. — Порядок!

И Кутузов приехал? Он, точно! Сидит в сторонке на камешке, газету изучает.

— Как дела, Иван Александрович? — спрашиваю.

— Есть, — говорит, — одно объявленьице. «Потерялась овчарка, сучка. Черная. Знающих просят сообщить…»

— Неплохо! Такие объявления тоже в сору не валяются…

Он головой кивнул, а меня вдруг качнуло, сел прямо на землю. Улыбаюсь, чувствую, а встать не могу. Зойка ко мне из толпы бросилась, чуть Степанова не сбила, за рукав