Мост - Анна Пайтык
Как бы то ни было, нашлись и такие, которые поверили словам Тогтагюль-эдже. Эта весть, переходя из уст в уста, обрастала чудовищными подробностями, от которых волосы вставали дыбом. И уже немногие относили это событие к очередному чудачеству Тогтагюль-эдже.
Говорят, что наш незабвенный острослов Кемине как-то вернулся после долгого странствования в свое село, и ему захотелось в тот же час побалагурить со своими земляками. Но время было позднее и люди уже спали. Кемине не стал ходить по домам и будить своих односельчан, а с присущей ему находчивостью крикнул: «Люди, не говорите потом, что не слышали, сегодня ночью на наше село нападут калтаманы!» Народ услышал его голос, но не стал стекаться к дому Кемине, чтобы услышать его новые шутливые истории, как это бывало ранее. Кемине, терпеливо поджидал гостей, но так и не дождался их. «К добру ли это? Может быть случилось что?» — подумал он и вышел из дома. Смотрит, люди погружают свой домашний скарб и собираются куда-то ехать. Все торопились, стоял шум и гвалт. Кемине поинтересовался причиной переполоха. Ему ответили, что вот-вот нагрянут в село калтаманы. «О боже, мои слова стали пророческими!» — воскликнул тогда Кемине и бросился домой собирать свои вещи.
Люди начали собираться вокруг Тогтагюль-эдже. Это обстоятельство придало ей силы, и она теперь кричала пуще прежнего:
— Люди, торопитесь на помощь! Коня увели, коня! Совершилось ужасное преступление!.. Хотят, чтобы моего мужа посадили в тюрьму… Моего любимого мужа погубили!..
Баба-сейис, растерянный из-за угона его любимого коня и душераздирающего крика жены, ходил возле конюшни как в кошмарном сне.
Прибежал и опухший ото сна Овез. Он протиснулся сквозь толпу, внимательно рассматривая лица собравшихся, словно среди них мог находиться вор, угнавший коня. А потом грозно двинулся на Баба-сейиса:
— Надо было хотя бы его седло и уздечку припрятать в надежном месте, Баба-ага!
Баба-сейис, заикаясь от растерянности, ответил:
— Как-то один мудрец сказал «Если знал бы, что отец умрет, я его хотя бы променял на отруби». Откуда было мне знать, что в селе объявился конокрад. Иначе я приковал бы Карлавача на цепь… Еще рассвет только мерцал, как лисий хвост в ночи, я наведался на конюшню. Все было в порядке, и вот на тебе…
Собравшиеся выдвигали свои версии, спорили, галдели.
— Когда я вам еще говорил, давайте продадим его. Вы все не соглашались, теперь вот и ответ придется держать, — сказал Овез.
— Неужели нам больше не придется любоваться Карлавачем, люди? — всматриваясь в лица окружающих, спрашивал Баба-сейис без конца, не обращая внимание на намеки Овеза.
— Да никуда он не денется, только боюсь, попортят коня, — сказал Овез, пытаясь придать своим словам солидность.
— Это правда, что он никуда не денется! — ухватился за слова Овеза Баба-сейис, как тонущий за соломинку, с надеждой в голосе: — Дай-то бог, да услышит аллах твои слова, — а затем, словно что-то озарило его, заговорил торопливо: — Если это дело не рук нашего соседнего села, не носить мне бороды. Вы помните, как они вели себя после скачек, когда Карлавач заставил наглотаться пыли их любимцев, а?! Так они купили целый табун кобылиц и попросили Карлавача в производители, помните? Мы им тогда отказали… Вот они и…
Баба-сейис не договорил, но мысль его была ясна.
— Испортят они Карлавача, испортят… Его надо искать среди кобылиц наших соседей. Он непременно там… — чуть ли не плача сокрушался Баба-сейис.
— Ну что ты стоишь, Овез?! Позвони его брату Хораз-ага, пусть он скорее приедет с сыном Кошджаном. Это дело пахнет паленым, и пусть не думают, что Баба-сейис один как перст на этом свете…
Собравшиеся заулыбались словам Тогтагюль-эдже. Чабанское угодье не городская квартира, туда не позвонишь, но мысль о том, что надо позвонить, была верная. Овез бросился к телефону и позвонил в милицию.
— Милиция? Варан-хан? Приезжайте быстрее к нам. Карлавача украли, — кричал в трубку Овез.
А Варан-хан, видимо, спросонья никак не мог понять, в чем дело, и недовольно бурчал в трубку:
— Ты с органами милиции, Овез, не шути. С каких это пор милиция сторожит ваших ласточек?!
Варан-хан понял, что на самом деле речь идет не о коне Карлаваче, а о самых обычных карлавачах — ласточках.
— А я и не собираюсь шутить, Варан-хан, речь идет о колхозном коне Карлаваче…
— Ах вот в чем дело… Говоришь, кляча пропала, какой она масти? Когда и где ее украли?
Баба-сейис, стоявший рядом с Овезом, услышав слово «кляча» словно взбесился. Он вырвал из рук Овеза телефонную трубку и с такой силой опустил на рычаг, что бедный аппарат чуть было не разбился.
— Ты сам кляча. Варан-хан. Типун тебе на язык! Ну погоди, мы еще встретимся с тобой и посмотрим, кто кляча! Карлавача Ворошилов знает, Буденный знает… А этот сукин сын, видите ли, его клячей обзывает, — взревел Баба-сейис, а потом обратился к Овезу словно тот его подчиненный, а не наоборот. — Кто коня ищет по телефону?! Не мешкая поезжай в соседний колхоз, да прямо к кобыльему гурту!
Овез незамедлительно кинулся выполнять распоряжение Баба-сейиса.
— Это их рук дело, пойдемте, я вам покажу следы преступника, — все еще продолжал разгоряченный после телефонного разговора старый конюх и повел любопытных в конюшню.
Рядом со стойлом Карлавача виднелась перевернутая ничком большая плетеная корзина. Баба-сейис подошел к ней и осторожно приподнял ее. Под корзиной заблестело гладким обручем сито для просеивания овса. Баба-сейис отложил в сторону сито, и люди невольно засмеялись, увидев под ним еще небольшую алюминиевую чашку. Баба-сейис гневно сверкнул белками глаза:
— Чему вы смеетесь, что тут смешного?! Лучше поглядите сюда, — сказал он и приподнял чашку. — Вот он, след преступника.
На свежепосыпанном песке отчетливо был виден след ног человека в кедах. Люди загалдели и задвигались.
— Осторожно, не подходите близко, след этот нужно сохранить, может быть он выведет нас к преступнику, — сказал Баба-сейис, вновь прикрывая след алюминиевой чашкой.
Село гудело, как потревоженный улей. Кто мог украсть Карлавача, кто?
* * *
Застоявшийся в прохладе конюшни, откормленный, ухоженный Карлавач словно опьянел от чистого, прохладного горного воздуха, Он, сгорая от нетерпения, звонко заржал. Над горами пронеслось эхо. Карлавач заржал еще громче, как бы подогревая себя, и встал на дыбы. Он жаждал движения, он хотел скакать, услышать свист ветра в ушах, веселую дробь копыт. Волнение Карлавача передалось Еди, и он, ослабив повод, легонько ударил коня
