Матвей Ройзман - Эти господа
«Кто виноват в том, что с ним случилось?
Глупые думают, что это сделал бог».
Под красноармейцем был старательно с нажимом и за витушками написан по-русски акростих:
Долой банкиров и царей!Алчность ваша беспримерна,Вы — губители наших сыновейИз-за ненаших интересов, наверно.Десять мил. погубили людей!
— Кто этот Давид? — спросил Канфель, прочитав акростих и всматриваясь в лицо красноармейца.
— Брат Рахилечки! — ответила тетя Рива, накрывал стол синей скатертью, хранящей следы чернильных и жирных пятен. — Его убил махновец! — Она поднесла угол фартука к глазам — Такой красавец! Такой добряк!
Тетя Рива поставила на стол кринку молока, положила два ломтя пшеничного хлеба и села на табурет подле окна. На окне лежала левкина суконная курточка, на ней были большие заплаты, а на этих заплатах — маленькие. Тетя Рива надела на нос очки, заложила за уши скрученные вдвое веревочки, взяла иглу, и очкастые заплаты стали размножаться на левом рукаве.
— Огонь мальчишка! — сказала она, качая головой. — Чтоб посидеть минуточку — так нет! Дай ему волю, он весь мир пробежит и не устанет!
— Живой мальчуган! — согласился Канфель, наливая себе в стакан молока. — Внучек?
— Племянник! Сын покойной сестры!
— Давно она померла? — заинтересовался Мирон Миронович, хотя ему было безразлично, кто и когда умер.
— Ее тоже зарезали беляки! — ответила тетя Рива, не поднимая головы.
Мирон Миронович налил второй стакан молока, попросил у тети Ривы еще кусок хлеба и, макая его в молоко, обсасывал, жевал. Канфель отставил от себя недопитый стакан, показывая, что пища не идет ему в рот, и, вкладывая в свои фразы злую иронию, произнес:
— Добровольцы гнали махновцев, махновцы петлюровцев, петлюровцы григорьевцев, григорьевцев красные, и наоборот! Кто же отвечал за поражение? Евреи! Они потомственные почетные козлы отпущения!
— Это вы зря! — возразил Мирон Миронович, отрывая губы от стакана. — Не всех евреев били, а били с выбором! Еврей еврею рознь! Другого и стоит!
— А русский русскому не рознь? — быстро спросил Канфель, явно намекая на своего собеседника. — Другого русского тоже стоит!
Тетя Рива вывернула наизнанку рукав курточки, приложила заплатку, обрезала ножницами и, вздохнув, посмотрела на Мирона Мироновича:
— Вы таки правы, не всех побивали! — проговорила она, принимаясь за иглу. — Ой, не всех! Наш богач Марголин нанял себе офицера, и он шел за ним, как собака!
— В семье не без урода! — сказал Мирон Миронович, об офицере и, видя, что тетя Рива проводит пальцем под очками, подумал: — Глаза на мокром месте!
Он боялся, что тетя Рива рассердится, расскажет все Рахили, а от Рахили, секретаря поселкома, во многом зависела судьба Москоопхлеба. Зная, какое значение имеет сказанное вовремя слово, Мирон Миронович настроил свой голос на трогательный тон, и улыбчивый зайчик запрыгал на его губах.
— Чего ты, матушка, расстраиваешься? Вот я с Марк Исакычем да-авнишний приятель, он может подтвердить, — я очень уважаю еврейского человека! — и он выжидательно посмотрел на Канфеля.
Канфель понял, что от него требуется, и, хотя ему было неприятно, он, не желая ссориться с Мироном Мироновичем, утверждая, кивнул головой. (Потом Канфель вспоминал об этом кивке и каждый раз испытывал такое ощущение, словно его неожиданно окачивали ледяной водой.) Мирон Миронович похлопал Канфеля по руке, ободрил своего зайчика, зайчик запрыгал на щеках и распушился:
— Может лишнее сболтнул, — прошу прощенья! — сказал он тете Риве. — Язык мой — враг мой, прежде ума глаголет! — и предложил, чтобы расположить к себе женщину: — Не помочь ли тебе в чем? Пол подмести? Воды принести? А?
Тетя Рива положила куртку на окно, сияла очки, сложила их и завернула в синюю бумажку. Она поднялась с табурета, стряхивая с передника ниточки и ворсинки. Седые волосы выбились из-под платка, она пальцами заправила их обратно, и при этом движении ее руки по локти вылезли из рукавов. Она взяла эмалированную кастрюлю, сутулая, прихрамывая на правую ногу, прошла в другую половину дома, и оттуда вырвался грохот ворочаемых чугунов, хлопанье крышек, треск ломаемой лучины.
Пастух гнал по поселку стадо: впереди, прижимаясь друг к другу и подкидывая зады, метались дымчатые овцы; грузные кобылы ступали со своими красавцами-стригунами, которые скакали в разные стороны, и, когда встревоженные родительницы звали их, они дурашливо брыкали воздух; переваливаясь с боку на бок, болтая выменем, шагали дородные коровы; посреди них, как турецкий султан, ступал белый в черных пятнах бык-производитель — счастливый отец многочисленных телят; телята совали розовую мордочку под сосцы матерей, пастух, щелкая кнутом, отгонял их, и они, вытягивая шею, жаловались царственному отцу.
Тетя Рива взяла ведро, накинула на себя пелеринку и вышла во двор. У ворот ее ждала корова, которая сама отделилась от стада и мычаньем вызывала хозяйку. Колонистка ввела ее в закуту, поставила под нее ведро, но корова баловалась и опрокидывала ведро. Тетя Рива хлеснула ее прутом, корова заметалась по двору, получила еще два удара и успокоилась.
— Мастерица на все руки! — сказал Мирон Миронович, стоя у окошка и смотря, как ловко работают пальцы тети Ривы. — Поди, полвека отзвонила, а не уступит другой молодой!
Степь куталась в синеватую дымку, вздыхала, томилась и стыла в об’ятьях вечернего ветра. Кудахтали сгоняемые во дворы куры, умные гуси, поднявшись на два метра над землей, разлетались по домам, десяток индюшек все еще болтал по-французски, деревенские предсказатели, самовлюбленные петухи, в один голос тянули старинное свое изречение:
— Ску-ка ре-ку! Скука-реку!
Но, как все предсказатели, начиная с дельфийской жрицы Пифии, они обманывали народ, и в поселке скуки не наступало. С поля в’езжали первые мажары со снопами, на одной из них, высоко на снопах, сидел Левка, сбоку мажары шла Рахиль, Перлин вел правую пристяжную под уздцы. Мажара остановилась против домика, Перлин попятил лошадей, ввел мажару во двор по передние колеса и распряг лошадей. Он приподнял мажару за оглобли, как тачку, вкатил ее вглубь двора, приткнул в угол и поставил вверх концами оглобли. На пристяжную лошадь взобрался Левка, уехал, другую Рахиль хотела ввести в закуту, но она опустила голову, обнюхала землю, подогнула передние ноги и, подобрав круп, плюхнулась на спину. Лошадь вытянула голову, замахала ногами, стала переваливаться сбоку на бок, и Рахиль, смеясь, похлопала ее по крупу. Лошадь заржала, вскочила на ноги, встряхнулась, обдавая Рахиль пылью, и пошла в закуту, в угол, где Перлин поставил полову, замешанную на воде и пересыпанную ячневой мукой.
3. РОЛЬ УДАРНАЯ
Рахиль взяла из рук тети Ривы ведро с молоком, вошла в домик, поставила ведро на табурет и попросила мужчин отвернуться. Она сняла жакетку, башмаки, толстые чулки и, босая, ушла во вторую клетушку.
— Как чувствуют себя гости? — спросил Перлин, входя с тетей Ривой. — Время кушать немного горячего!
Тетя Рива налила воды в глиняный газ, взяла жестяную кружку, понесла таз и кружку в клетушку Рахили, стараясь не расплескать воду. Перлин снял куртку, посмотрел, есть ли вода в рукомойнике, и стал мыться, согнувшись и набирая полные горсти воды. Фыркая, он мылил и обдавал водой щеки, уши, нос, тер руками мокрую бороду и, наконец, подставил голову под кран.
— Золотая водичка! — сказал он, вытираясь холщовым полотенцем. — Что есть человек без воды? — продолжал он, ероша полотенцем волосы. — Рука без пяти пальцев!
— Только вода больно солона, — подхватил Мирон Миронович.
— Спасибо Озету и за соленую! — ответил Перлин. — Когда мы приехали сюда, нам дали порядочно земли, немного скотины и ничего воды!
— Без чего, без чего, — произнес Мирон Миронович, — а без воды никак нельзя!
— За водой ехали два километра! — пояснил Перлин. — Пока волы проходили километры, пропадала работа в поле! Пока проходила работа, так волы пропадали в поле!
— Нос вытащишь, хвост завязнет, хвост вытащишь, нос завязнет! — весело проговорил Мирон Миронович. — Как же вы жили?
— Евреи всегда живут как же! — ответил Перлин, вешая на место полотенце, и обратился к Канфелю: — Что стоите, еврей? Садитесь!
— Я смотрю и удивляюсь, — сказал Канфель, опускаясь на стул. — Вы жнете, доите коров, говорите о хозяйстве, как настоящие крестьяне. Откуда это?
— Голод хороший учитель! — ответил Перлин, помогая тете Риве резать каравай хлеба. — А бедные евреи тоже имеют желудок!
— Это не так! — возразил Канфель, заерзав на стуле. — Вы забываете, что в древности мы пасли стада, мы сажали виноградники, мы пахали бесплодную землю…
