Евгений Белянкин - Генерал коммуны
Маркелову страсть как хочется «завести» Мокея. Но тот отмалчивается, сердито ковыляя, уходит от Маркелова подальше, что-то шепча себе под нос…
Над полями висит нежная пелена. Говорят, что это мельчайшие частицы воды, испарение. Земля, напоенная доотвалу, не жалея отдает свою влагу…
— Дочка, Сергей Павлович, у меня к земле приросла, — говорил Егор Мартьянов Русакову. — Ей век здесь куковать бухгалтером. А вот сынка надо в городе пристраивать. Пятнадцать годков. Ты не мог бы помочь? Мы и с отцом твоим дружбу водили, да и с тобой работаем вроде бы слаженно — не слышал я нареканий от тебя. Ну, как, Сергей Павлович? Учился ты в городе, у тебя, наверное, там и связи остались?..
Сергей удивленно спросил:
— А зачем ему, Егор Егорыч? Пусть школу кончает, а там видно будет. Летом же он — помощник отцу. Паренек хороший, ладный.
— Чудной вы, Сергей Павлович! — сказал Мартьянов, от обиды переходя на «вы». — Своего сына нет, вот и рассуждаете… Нет, я своему сыну не лиходей!
— Да при чем тут лиходей! Школу бросит и куда-то в ученики пойдет… Да зачем это нужно? Ведь ему там будет хуже. Глядишь, при чужих-то людях и пить научится.
Мартьянов сконфузился и мял в руке картуз. И только сейчас Сергей понял, что Валерий Мартьянов скорее не в Клавдию, которая похожа на мать, а в отца: такие же густые брови, красивые живые глаза. Только волосы Егора Егорыча посеребрились, как ковыль в жаркую погоду, а у Валерки они — черные, смоляные, недаром на улице его кличут «цыганок». Повторял Валерка отца и своими повадками…
Егору Егорычу, видимо, хотелось быть откровенным с Русаковым, и в тоже время он чего-то боялся.
— Знаете, Сергей Павлович, жизнь такая…
Сергей читал, что после войны население городов выросло в два с половиной, а то и в три раза, и все за счет сельских жителей… На все люди идут: на неудобства, на бесквартирье… В селе культуры, конечно, меньше, но ведь не так и пусто: и кино, и радио, и телевизоры… А лето? Не помнит Сергей, чтоб подростком скучал в Александровке!
— Зря вы, Егор Егорыч… Сейчас, наоборот, молодежь все больше и больше в селе остается, а вы парня в город толкаете. Давайте подумаем…
— Да что здесь думать, Сергей Павлович! — воскликнул, перестав смущаться, Мартьянов. — Давно обдумано все. Пусть уходит мой Валерка. Так-то! Паспорт получит… Работать можно и на производстве, на железной дороге… Везде лучше, чем здесь. А пить научится — так ведь если головы не будет, то и здесь научится. Человек — как птица, — продолжал взволнованно Мартьянов, — как подрос, так тесно в своем гнезде. Надо стремиться к большему, а прозевал, упустил жар-птицу — не твоя, значит, судьба, так и останешься неучем навечно.
После разговора с Егор Егорычем Русаков, идя по проулку, встретил Валерку. Тот перелезал через плетень соседского огорода.
— Ты чего по чужим огородам шныряешь? — строго спросил Русаков.
Валерка покраснел.
— Тетя Мотя попросила ей плетень поправить.
— А ты сначала поправил, а затем ломаешь?
— На Хопер я, купаться, а здесь путь короче.
Русакову пришли на память слова Валеркиного отца: «Прозевал, упустил жар-птицу — не твоя, значит, судьба, так и останешься навечно…» И он пытливо глядел на мальчишку. С виду Валерка худенький, чернявый, смотрит простодушно и открыто.
— Говорят, ты в город собираешься? — спросил Сергей.
— Не знаю. Как батя решит.
— Как батя? — удивился Сергей. — А у тебя головы своей нет?
— Есть. А мне что?
— А хочешь быть комбайнером? — вдруг спросил Русаков. — На самоходный посадим, новейшей конструкции дадим.
По лицу мальчишки пробежала ухмылка. Только уважение к дяде Сереже мешало ему ответить на шутку шуткой.
— Ну, так как? — повторил Сергей вопрос.
— Хочу. Да кто меня возьмет? — по-взрослому и недоверчиво вымолвил Валерка. — На комбайнера надо учиться.
— Надо, и мы тебя возьмем.
— Возьмете? Это хорошо, — неопределенно и опять недоверчиво отозвался мальчик. — Да отец-то не согласится.
— Почему же не согласится? Специальность — отличная. И тебе по душе.
Валерка кивнул и торопливо, видимо опаздывал на Хопер, где договорился встретиться с ребятами, побежал по проулку. Но отбежав метров десять, вдруг обернулся и крикнул:
— Дядя Сережа!
— Ну, что тебе?
— Я хочу… Я согласен. Смотрите же, не забудьте про то, что сказали.
— Хороший хлопец, — вслух подумал Сергей, проводив глазами подростка.
24
Попав вскоре после собрания в Александровский колхоз, Волнов не стал искать председателя и агронома, а прямым путем поехал к Остроухову.
Механик принял гостя радушно. Повел его к тракторам.
— Вот, Петр Степанович, положение с уборкой горячее, полевое сражение, можно сказать, а мы ухитряемся трактора на профилактику ставить… Хвастаюсь — уж извините!..
— Это здорово! А председатель не злобится? Они, председатели, всегдашние противники профилактики в это время.
— Чернышев — председатель понимающий. У нас ведь график разработан и правлением утвержден.
Остроухов скрыл недавнее утреннее происшествие; Чернышев, узнав, что механик поставил на техуход сразу несколько тракторов, завелся, как говорят трактористы, с полоборота.
— А кто мне будет зябь пахать? Немедленно в борозду!
— А график, Василий Иванович?
— Пошел ты со своим графиком…
Не таков Остроухов, чтобы из-за техухода ссориться с председателем. Он тут же приказал пустить к обеду трактора в борозду. Волнову же об утреннем наезде председателя и словечка не сказал.
— Председатель наши нужды понимает, Петр Степанович.
Механизаторы на него не в обиде — чуткий Василий Иванович, всегда сам все выслушает, запишет — и сделает… Агроному-то при нем вольготно: авторитет себе завоевывает на популярности председателя. На такой благодатной почве и всякий вырастет…
Волнов был согласен с Остроуховым. «С головою человек… И себе на уме, — подумал он о механике. — Если будет надо, вполне заменит Русакова».
Остроухов пригласил Волнова в избушку, угощал чаем, и они долго говорили. Вспомнив добрым словом МТС, оба пожалели, что в районе нет такой организации, о которой говорил на партсобрании Остроухов. Волнову нравились мысли механика, и он, посматривая на его отливающее желтизной заросшее лицо, все время ловил себя на мысли: «Хороший мужик, пьет вот только, но очень даже нужный мне…»
* * *Дни были для комбайнера страдные, ни одной свободной минутки — чего там, в бане некогда вымыться.
Еще в старину говорили, что любовь сильнее усталости. Мягкая синева ложилась, будто туман, на поле, и Катенька, шагая по колючему жнивью, махала белым платочком Ивану. Иван остановил комбайн.
— Ну, как там на току, работяги, — веселый, с запыленным лицом, встретил он зазнобу.
— Как всегда, — спокойно отвечала Катенька. — Приезжал Чапай. Погибну, говорит, я с вами, девоньки… Ведь хлеба-то сколько! Так я уж вас прошу, по-военному. А тетка Авдотья ему как резанет: ты бы, председатель, по стаканчику поднес, работа веселей пошла бы, это уж так…
— Знаешь, Катенька, не махнуть ли нам на Хопер? — вздохнул Иван. — Вода теперь, что парное молоко… — И как бы оправдываясь перед Катенькой: —А что? Потом я наверстаю. Я сегодня должен две нормы дать. В отместку Шелесту.
— Опять с ним споришь?
— Да нет, так просто — интересно. Его завести легче, чем мотор у комбайна.
Дорога круто спускалась прямо к Хопру. Вправо — лесные массивы, Галыгино. А там внизу, поближе к Хопру — сама Александровка. Вот здесь Хопер делает заворот — и с пригорка кажется, до него рукой подать.
Вода действительно парная. Тело нежится, и сразу становится легко. Иван, сильными, ловкими взмахами разрезая воду, выплыл на середину реки.
— Катенька, жми сюда…
— Что ты, Иван… Я так не сумею.
Катенька держится ближе к берегу. А Иван орет на весь Хопер:
— Да разве так плавают! Родилась на Хопре, а плаваешь по-собачьи…
Потом они сидят на песке, и Иван вроде незаметно, игриво бросает песок на ноги Катеньки.
— Не надо, Иван.
— Вот я думаю, Катенька, что прав Бедняков. Надо косить на прямую…
— Ты о чем, Ваня?
Иван берет ветку и на песке рисует загоны.
— Так это ж дело твоего брата.
Иван усмехнулся.
— Сережка одержимый — это правда, но не все иногда в нашей власти. Поняла?
— Нет, не поняла.
Вдруг Иван вскочил и, схватив белье, потащил Катеньку в кусты.
— Ты что?
— Батька твой.
По берегу вниз, прямо к тому месту, где они сидели, неторопкой походкой шел Кузьма. Подошел, постоял немного и, закурив папироску, так же неторопко пошел вдоль берега. Иногда он взмахивал рукой, будто с ним рядом был собеседник. Но слов его слышно не было. Наблюдая за ним из-за кустов, Иван сказал Катеньке:
