Николай Почивалин - Летят наши годы
Корнеев всегда любил природу, но все последние годы она была отодвинута от него то суматошными буднями войны, то скучными квадратами госпитальных окон. И теперь, дома, он заново, как добрую старую книгу, перечитывал ее: вот уже прожита свистящая ветрами осень, вьюжная зима, и теперь идет его первая послевоенная весна.
Восток между тем набухал алой краской. Корнеев смотрел, не отрываясь, и все-таки проглядел — малиновая кромка солнца выскочила из-за горы неожиданно и полыхнула по небу горячим живым золотом.
Федор Андреевич засмеялся, легко вздохнул. Все. Теперь можно заниматься своими делами.
У сарая лежали прикопанные с вечера саженцы, сегодня нужно посадить. Поеживаясь от утренней свежести, Корнеев сходил за лопатой, наметил, где копать ямки.
Земля была сухой только сверху, лопата легко входила в сырую мякоть и выворачивала жирные черные пласты. Федор Андреевич расправил коричневые корни саженца, присыпал их сухим верхним слоем и забросал ямку. Расти! На востоке говорят: жизнь не полна, если человек не воспитал ребенка и не посадил дерева. Деревьев за свою жизнь Корнеев посадил немало, тополь у ворот, например, давно перерос его…
Солнце забирало все круче и начинало основательно пригревать. Город проснулся: шумели на улице автомашины, хлопали окна, у колонки звякали ведра.
— Бог в помочь, — раздался за спиной голос Агриппины Семеновны.
Корнеев оглянулся, кивнул.
В старинном вязаном шарфе из черного шелка, с камышовой сумкой в руках, тетка снисходительно разглядывала тоненькие прутики с узкими зелеными листками.
— Никак кленки? Чевой-то ты их выбрал? Посадил бы вишню али там малину — все какой ни на есть, а прок. Хотя, — Агриппина Семеновна махнула рукой, — у вас тут и не попользуешься: на всех все едино не напасешь! Поля-то встала?
Через полчаса тетка вышла с Полиной. Позевывая, Поля безучастно скользнула взглядом по торчащим кленкам, предупредила:
— Я на толкучку, оттуда прямо в буфет.
После завтрака посадку закончить не удалось. Нарочный вручил Корнееву повестку: явиться к одиннадцати часам в военкомат, на гарнизонную комиссию.
…Маленькая седая женщина в белом халате, узкоглазая и громкоголосая, долго выслушивала и выстукивала Корнеева. Глядя, как под ее жестким пальцем краснеет его кожа, как высоко подпрыгивает от удара по коленке нога, она сердито выговаривала:
— Что же это вы, Корнеев, — нервы совсем разболтаны! А я прошлый раз предупреждала: все зависит от нервов! У вас что — в семье какие-нибудь непорядки? Нет? Ну, вот видите — надо следить за собой! Сон, воздух, спокойствие! Вы чем-нибудь занимаетесь? Ничем? Тоже плохо. Займитесь, например, рыбной ловлей с удочкой. Очень хорошо действует на нервы! Ну, ладно, одевайтесь, заключение я напишу.
Через полчаса дежурный офицер выкликнул фамилию Корнеева и провел его к военкому. Грузный бритоголовый полковник с глубоким шрамом на подбородке внимательно посмотрел личное дело Корнеева, помолчал, что-то обдумывая.
— Врачи, товарищ Корнеев, настаивают на курортном лечении. По формальным признакам вам надлежит обращаться в органы собеса, но меня предупредили: история эта сейчас очень долгая. Попробуем заняться мы. Как только выясним — известим. А пока отдыхайте.
Полковник поднялся, сочувственно пожал Корнееву руку.
Потолкавшись в коридоре, Федор Андреевич встретил знакомого — длинный, как жердь, шофер несколько раз подвозил на батарею Корнеева снаряды и хорошо запомнился. Оба обрадовались.
— Гляжу — вроде знакомая личность, а сразу не признал, — оживленно говорил Васильев, пробиваясь к выходу. — Только по усам и узнал.
Они сели во дворе военкомата на скамейку, закурили махорки.
— Фронтовая, ядреная! — скалил сахарные зубы Васильев. — Вот и правда — гора с горой не сходится!.. А вы так ничего — на лицо справный! А что не говорите — так это ладно, живы мы вот — и то счастье великое! Язык-то когда и лишнее сболтнуть может. У меня вот похуже: легкое гниет — и то не загибаюсь!
— Ты знаешь что? — просто перешел он на доверительное «ты». — Приходи ко мне в гости. Пацанов покажу. Живу, сказать по совести, хреново, а по маленькой найдется, а?
Через полчаса, обменявшись с Васильевым адресами, Федор Андреевич шел домой. Поля часто говорит — чужие, чужие! Да, и полковник, и врач, и этот длинный Васильев — все они не родня. Тогда почему веселее на сердце? Неправда, люди не должны быть друг другу чужими!
Свои посадки Федор Андреевич заканчивал уже вечером, когда солнце нехотя шло к закату. Дело в этот раз подвигалось быстрее: помогала Анка.
— Дядя Федя, это яблонька? А когда на ней яблоки будут? — Корнеев улыбаясь, показывал три пальца. — Через три года? Ой, я тогда уже в пятом классе буду! А мы завтра в школе тоже сажать будем, называется — «Неделя сада».
Анка не умела стоять спокойно. Придерживая опущенный в ямку саженец, она оглядывалась, садилась на корточки, опять вскакивала, и красные банты на ее светлых косичках летали по воздуху.
— Дядя Федя, а что быстрее вырастет — яблонька или вон кленики? Кленики? А нельзя сделать наоборот?
Корнеев посмеивался, с удовольствием прислушивался к ее звонкому голосу. С Анкой ему было хорошо.
Пока Корнеев носил воду и поливал деревца, Анка, как заправская хозяйка, сгребла граблями сор, щепки. Федор Андреевич сунул в кучку зажженную спичку, и, к удовольствию Анки, во дворе запылал настоящий костер.
Сидя рядом с Корнеевым на бревне, девочка потемневшими глазами следила за красным языком пламени, мечтательно вспоминала:
— Как в лагере! В этом году я опять в лагерь уеду. Ох, и хорошо там!
Показавшаяся в воротах Полина внимательно посмотрела на мужа и прижавшуюся к нему Анку, в лице у нее что-то жалко дрогнуло.
— Беседуете? — обронила она, проходя мимо. — Домой пора.
Дослушав восторженный рассказ Анки о лагере, Федор Андреевич притоптал почти догоревший костер, начертил на земле прутиком: «Идем в гости».
— К вам? — Анка почему-то замялась, затем решительно крутнула косичками: — Идем!
В комнате было темно, и Федор Андреевич не сразу разглядел в сумерках Полю. Она лежала на кровати, уткнувшись в подушку, глухо плакала.
Анка деликатно высвободила свою руку из обмякшей ладони дяди Феди и выскользнула в дверь.
14.
— Вот, — начал Константин Владимирович вместо приветствия. — Ты включен в экзаменационную комиссию, есть решение гороно.
В белой рубахе, подпоясанный плетеным пояском, в сандалиях, седой и благообразный, Воложский был похож сейчас на профессора-дачника, и только возбужденное лицо и частая одышка нарушали это впечатление.
— Расписание я тебе принес, — Константин Владимирович выудил из кармана брюк сложенный листок и шлепнул им по столу. — Завтра — геометрия, быть к десяти без опоздания! Да, и разумеется — работа будет оплачена.
Корнеев не видел Воложского больше недели, дважды забегал к нему, но не заставал, и сейчас очень обрадовался. Вдобавок еще такая приятная новость!
— Да не усаживай ты меня, некогда! — сопротивлялся Воложский. — И не пиши: нечего меня благодарить, это не я, не я! Так смотри — не опаздывать!
Он стукнул Корнеева по плечу и убежал, так и не успев отдышаться.
Вечером Федор Андреевич заставил Полину пересмотреть весь свой гардероб: костюм, галстук, сорочка были отглажены, в манжеты заранее продеты запонки.
— Ты как на свидание собираешься! — усмехнулась жена.
— «Важнее!» — ответил Федор Андреевич.
— Тебе это всегда важнее, — не сдержавшись, кольнула Поля, но Корнеев даже не расслышал.
Ночью Федор Андреевич несколько раз просыпался — по-мальчишески боялся проспать — и поднялся рано. До семи он успел полить деревца — кленки и яблоньки прижились, зеленели крохотными листиками, — потом брился, нетерпеливо поглядывая на часы. Чернобровый человек с пшеничными усами и посвежевшим после бритья лицом выглядел в зеркале молодым и здоровым, абсолютно здоровым!
Поля заботливо осмотрела мужа, сняла с костюма какую-то ниточку и даже, как когда-то давно, дотронулась до его щеки губами:
— Иди, хорошо.
Стоя на крыльце и глядя, как Федор Андреевич пересекает двор, размахивая правой рукой, Поля с неожиданной теплотой подумала: все такой же — чудной, беспокойный. Побегает несколько дней в школу, а потом затоскует еще больше…
Совсем не надо быть педагогом, чтобы заметить, как нарядны в этот майский день спешащие к школе ученики, как сосредоточенны их лица, как бережно несут девчата большие праздничные букеты цветов! Милая, незабываемая пора, незримая грань детства и юности, забавы и ответственности! Голубое небо над головой, на час позже обычного прозвучавший звонок, белые четвертушки экзаменационных билетов на черном столе — твоя удача или твое первое горе! Нет, никогда не забыть тех минут, когда в дверях показалась строгая комиссия, когда твой любимый учитель волнуется не меньше, а может, и побольше, чем ты, когда с ужасом обнаруживаешь, что позабыл бином Ньютона, и внезапно, в последнюю секунду, все вспомнив, уверенно идешь к доске!..
