Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
— Иди давай! — ответил, как и следовало ожидать, Ваттер.
Можно было ничего больше не прибавлять. И все-таки Рейн не удержался. Он стал рассказывать о том, какие нечуткие люди в жилуправлении и как он всем до смерти надоел там. В последний раз, когда он был у начальника, тот обещал подумать и велел прийти в пятницу к половине шестого.
Ваттер, чудесный, простой малый, поверил и сказал, что будет держать за Рейна кулак. В том, что Ваттер поверил, не было ничего удивительного. Удивительнее, что поверил в это и сам рассказчик. Но ведь в конце-то концов он шел к Меэли с твердым намерением поговорить и о квартире тоже. Может, она что-нибудь и посоветует или, может, у нее есть знакомые, которые могут помочь. Ну вот рулон наконец полный, можно идти.
Через три минуты Рейн Лейзик был на улице. Холодный снежный город равнодушно встретил грешника и швырнул его в водоворот спешащих, трудолюбивых и честных людей.
4
Рейна могли задержать какие-то дела — ведь обычно он всегда ждал жену у киоска и всегда приходил раньше, ему не надо было пересаживаться с одного трамвая на другой, как ей. Ох уж эта вечерняя смена, когда приходилось возвращаться домой ночью.
Впереди по белесому снегу шли мужчина и женщина, и от этого пустынная улица казалась надежной и безопасной. Женщина время от времени оборачивалась. Неужели она боится Урве, честного человека, который, отработав вечернюю смену в большом ткацком цехе, торопится домой отдохнуть?
Урве подышала в шерстяную варежку, чтобы отогреть озябшее лицо, и вдруг прыснула. Квадратный фоторепортер из газеты все еще вызывал у нее смех. «Здравствуйте! Вы товарищ Лейзик? Прекрасно, прекрасно! Значит, вы и есть та передовая девушка, которая перешла из конторы на производство?» Ха! Передовая девушка. Жаль, она не рассказала ему, как дрожит сердце у этой передовой девушки — точно овечий хвост, когда ей приходится одной возвращаться с вечерней смены. Слава богу, это случается редко — законный муж этой девушки, в своей солдатской шинели, ждет ее у киоска, словно часовой.
Шинель висела в передней. Значит, не подождал! Ах, верно! Он же надел сегодня пальто, собирался зайти в жилуправление.
В кухне ее ждал сытный ужин. Даже горячие пирожки и булочки. На матери было темно-синее шерстяное платье, которое даже по воскресеньям чаще всего висело в шкафу. После позавчерашнего столкновения из-за ресторана прояснившееся лицо матери и праздничный стол были восприняты Урве как шаг к примирению.
— По какому случаю? — спросила она больше из вежливости, чем из любопытства.
Мать улыбнулась, и Урве поняла лишь одно — к ней вернулось душевное равновесие. Неужели же, чтоб что-то испечь, непременно нужен повод?
Смотри, смотри! И у матери, оказывается, свои маленькие тайны. Но как хорошо, когда у старого человека свои дела и он держится так независимо.
— Ну, а малыш?
— С малышом теперь, кажется, все в порядке.
Какой покой! После утомительной работы человеку необходимо тепло домашнего очага — и не только то, которое идет от натопленных печей, но и то, которое излучают спокойные глаза близкого человека.
— К нам приходил сегодня фоторепортер, — с удовольствием сев за стол, начала Урве.
Мать слушала ее с улыбкой на лице и переживала вместе с дочерью. Жаль, что дочь так редко делится с матерью и почти никогда не рассказывает ей о новой жизни на старой фабрике.
— Ну, а что же ты, «передовая девушка», ответила ему?
— Я ответила: не пойму, что тут передового, если человек меняет профессию, он ведь во всем выгадывает — и работа у него появляется интересная, и заработать можно в два раза больше, чем в конторе... Он все записал, что говорила. Просто смешно — и когда среднюю школу кончила, и сколько часов на восстановлении города отработала, и как наши комсомольцы благоустраивали сквер возле театра «Эстония», точно это имеет какое-то значение. Перо так и летало по блокноту. А потом наставил на меня свой фотоаппарат. Женщины кругом смеются. Когда он ушел, стали допытываться: о чем спрашивал? Ну, разве запомнишь все и расскажешь всем сразу в таком шуме! Ах, да, он еще спросил, как я выполняю план, как будто это зависит от ткачихи. Я ему ясно сказала — месячный в среднем на сто пять процентов. Он записал — сто двадцать пять. Я видела. Он положил раскрытый блокнот на шпульный барабан, когда фотографировал.
— Велела переправить?
— Разумеется. Миленькая получилась бы история! Все подумали бы, что я сама прибавила. У нас даже Махта Палу не вырабатывает такой нормы. Да и невозможно, потому что...
Хлопнула дверь. Шаги замерли на нижнем этаже. Это не Рейн. Вероятно, русский офицер с обожженным лицом.
Странно, за всю их совместную жизнь он первый раз так опаздывает. Рейн не пил, ни за кем не ухаживал. Никакого поручения, профсоюзного или комсомольского, быть не могло, потому что как-никак все эти дела улаживаются днем или вечером, но не ночью.
Волноваться тоже рано. Может быть, авария и срочно потребовались мужские руки? Рейн мог быть только на фабрике и нигде больше.
Урве любила тихие вечерние часы с книгой. Она взяла «Счастье» Павленко — книга со вчерашнего вечера лежала раскрытой на самом интересном месте, и время потекло незаметно. Но потом в голову полезли беспокойные мысли. Три года тому назад она тоже ждала Рейна. Но тогда было совсем другое время. Она не в состоянии была придумать ни одной причины, по которой Рейн мог бы задержаться. А теперь фабрика. Возможность аварии. Приходил бы он поскорее. Уже поздно. Рейн всегда говорил, что не боится — ну, что может случиться со взрослым человеком. Возможно, он действительно не боится ходить по пустынной улице, но разве от этого легче тому, кто ждет, разве это может избавить его от чувства беспокойства?
Надо было написать письмо Юте, остроумное и веселое. Вспомнился сегодняшний фоторепортер из газеты, и Урве взяла перо. Она закончила писать в половине второго. Рейна все еще не было. В кухне поскрипывали пружины старой кушетки. После войны долго не ложились спать в домах, когда кто-нибудь из членов семьи задерживался ночью.
5
Счастье, что за игру в прятки ты ведешь! Три года ты сопутствовало молодым людям. Только позавчера утром ты пожелало им... Хотя нет, об этом позже. Вернемся лучше к одному осеннему воскресенью. Ты уселось с ними в кузов машины, когда они поехали в лес за ягодами. Не ты ли помогло им выбрать живописный берег реки с тенистыми соснами, где они разожгли костер и говорили о всякой всячине? И чтобы не утомлять спины сбором брусники, не ты ли собрало в небе тяжелые тучи, которые пролились радостным дождем, насквозь промочившим их? И сделало ты это главным образом для того, чтобы, вернувшись в свою конуру (так они называют свою комнату), они снова почувствовали себя в ней хорошо и уютно. Возможно, ты и не бродило вместе с ними по всем окраинам и закоулкам Таллина, когда они шли гулять с определенной целью и, ничего не добившись, возвращались домой. Таллин был еще слишком разрушен, и в квартирные дела ты, счастье, не очень-то хотело вмешиваться. Ты искало пути наименьшего сопротивления: мелькало на экране кино, таилось между строк книг, устраивало на театральной сцене громкие споры между хорошим и лучшим. Но в тот раз, когда поиски жилья привели их к станции Лийва, ты, несомненно, было с ними, счастье. Уж, во всяком случае, на обратном пути ты присоединилось к ним. Помнишь пасмурный вечер ранней весны, Раудалуское шоссе? Одному из них оно напомнило ночь накануне того дня, когда корпус готовился пройти через Таллин. С того времени прошло уже немало лет, и теперь можно было рассказать, как в ту ночь, когда она не разрешила ему поцеловать себя, он получил пять суток ареста. Если б тебя, счастье, не оказалось тогда рядом, едва ли она взяла бы его безмолвно за руку и потянула за собой в тень сосен, чтобы сторицей рассчитаться с давнишним долгом.
Так почему же ты теперь смеешься над ними? Почему ты позволяешь сейчас мужчине идти одному по заметенной снегом улице? Или он не знал, зачем зовет его школьное прошлое? Конечно, знал. И успокаивал себя тем, что мораль и верность существуют для слабых людей. Только в силу морали нельзя не откликнуться на голос, который и спустя многие годы звучит так знакомо.
Меэли изучает химию. Студентка последнего курса. Во всю стену — полка с книгами. Книги в основном принадлежат тете. Нет, нет, ее нет дома, она вместе с мужем уехала к родителям Меэли. Поэтому-то Меэли и хотела, чтобы Рейн пришел сегодня. Пусть его не смущают открытые учебники на письменном столе. Сейчас они сядут за маленький круглый столик у дивана. Сумеет ли Рейн открыть бутылку? Ну конечно. Теперь он умеет все.
Как жаль, что стрелки часов показывают уже четверть седьмого.
