Евгений Дубровин - Счастливка
– Дурочка ты, дурочка, – погладила воспитательница свою подопечную по голове. – Разве это несчастье?
– Да! да! Несчастье! – зарыдала Вера.
– Не видела ты горя, потому так и говоришь.
– Сильнее горя не бывает! Кому я нужна, кривоногая!
– Тебя из-за души должны полюбить, а не из-за ног.
Однажды Вера прочитала, что такие случаи, как у нее, излечимы. Нужно только большое мужество. Мужество у Веры было. Она убежала из детского дома в больницу, к тому хирургу, о котором писала газета. Теперь, когда дело шло к концу, она не сомневалась, что поступила правильно.
– А вы как считаете? – спросила Вера. – Вы человек взрослый, имеете опыт…
– Я бы не пошел на это, – покачал головой Клементьев. – В жизни и так хватает страданий, чтобы еще хлопотать о них самим. Красота в человеке не главное. Сколько угодно красивых негодяев.
– А если не негодяй и еще красивый? Плохо, что ли? Посмотрите, какая у меня рука, а ноги кривые… Разве так можно?
Он взял ее руку.
– Действительно, форма почти совершенная.
– Почему почти?
– На всякий случай.
– Может быть, у кого-нибудь имеется рука получше…
– Лучше нет.
– Откуда вы знаете?
– Предчувствую.
Она так и не отняла у него руки…
Вера стала приезжать почти каждый вечер. Им было хорошо вдвоем в полумраке комнаты, часы бежали незаметно, и боль чувствовалась не так сильно…
Однажды он поцеловал ее…
Приближалось время выписки. Как-то, когда вся палата отдыхала после обеда, человек с поломанными ребрами, который чувствовал себя значительно лучше, но почти все время молчал, неожиданно сказал:
– Забирай ее отсюда.
Все молчали, потому что не знали, к кому относятся эти слова.
– Девочку эту забирай. Нечего ей здесь мучиться.
– Как это… забирай? – покраснел Клементьев.
– Забирай и женись. Глупостью она занимается.
– Чего он с девчонкой-то будет делать? – вступил в разговор Дед. – Ему хозяйка нужна, чтоб стирала да щи варила. А эта лишь о красоте своей заботится. Только и разговоров.
– На наряды все деньги будет хлопать, – поддержал дружка Свихнутый. – Кружку пива не разрешит выпить. Слышал, что говорила: с пьяным, мол, не буду целоваться.
Оказывается, вся палата была в курсе его дел. (Как-то в воскресенье Дед угостил Клементьева спиртом, и Вера действительно не захотела с ним целоваться. Это была их первая размолвка).
– Это по молодости, – защищался с поломанными ребрами. – Отсутствие, так сказать, жизненного опыта. Но человек она хороший.
– Да откуда вы знаете? – удивился Дед.
– Знаю. Она пройдет с ним по жизни без подлости. А это самое главное.
– Она вам это сказала?
– Чувствую.
– Чувствуете? – Дед приподнялся на кровати и стал воинственно топорщить свою бородку. – Это вы все в книгах прочитали.
– И в книгах тоже. Но самое главное – жизненный опыт.
– Вы что, были десять раз женат?
– Один…
В палате наступила тишина. Все знали историю человека с поломанными ребрами. В автомобильной катастрофе погибла его жена, а сам он с тяжелыми травмами попал к ним, в эту больницу.
– Я немножко разбираюсь в людях, ребята. Я по профессии геолог. – Геолог сделал попытку перевернуться на бок, но у него ничего не получилось, и он застонал сквозь стиснутые зубы. – Я почти все время в походе. Нас там в партии немного, и, как бы человек ни скрывал сущность, быстро понимаешь, что к чему. Потому что все время вместе. И потому что в пути многое встречается, ребята. Ох, многое. Такого, что и никогда не придумаешь.
– Например? – спросил Дед.
– Например, двое пошли в лес на разведку, и их привалило деревом. Сразу обоих. И оба остались живы, только освободиться не могли. Но мешок-то с продуктами был у одного из них. Вот один и дожил до тех пор, пока их нашли, а другой нет.
– Что ж он, гад, поделиться не мог?
– Далеко было, не дотянуться.
– Бросил бы.
– Один раз бросил, да промахнулся. Решил больше не рисковать: продуктов-то чуть-чуть было.
– Вот сволочь!
– Почему сволочь? Он был просто заурядным эгоистом. В обычной жизни он выглядел хорошим парнем, веселым, общительным, даже любил делать людям добро, но главное в нем все-таки была глубокая любовь к себе. Любовь, способная на все. Вот она и проявилась. Поэтому важно уметь распознать в человеке главное. Пробиться внутрь сквозь образование, начитанность, ум, привычки – все, что прикрывает главное. Вот в походах-то я и научился распознавать главное.
Геолог замолчал, и в палате наступила тишина. Очевидно, все обдумывали его слова и пытались распознать свое главное.
– А много главных-то их? – спросил Свихнутый. – Вообще…
– Я для себя насчитываю пять.
– Какие же это? – Свихнутого, видно, волновал этот вопрос.
Геолог сделал вторую попытку перевернуться на бок, и на этот раз удачно.
– Злоба к людям, доброта, любовь к себе, трусость, порядочность.
– А ум, глупость? – спросил Клементьев.
– Ум и глупость, как это ни странно, не есть сущность человека. Можно быть глупым, но добрым, умным, но злым. Глупый, что уж тут сделаешь, таким, значит, родился. Да и потом среди глупцов много добрых людей. Доброта заменяет им ум. Глупость не скрывают, потому что ее в себе никто не замечает, и, как сказал один умный человек, каждый своим умом доволен. А вот злобу, эгоизм, трусость скрывают. Да еще как!
– А подлость?
– Подлость есть производное от эгоизма.
– Я добрый человек, – неожиданно заявил Свихнутый.
– Почему? – спросил Дед.
– Когда у меня есть деньги, я запросто каждого могу пивом угостить. Даже совсем незнакомого. Я, когда у меня есть деньги и когда длинная очередь, беру всегда две кружки: себе и последнему в очереди.
– Это еще не доброта, – усмехнулся Дед.
– Доброта, – убежденно сказал Свихнутый. – И когда не доливают, не злоблюсь, как некоторые. И на свою стерву зла не имею, хотя она и попортила мне крови, падла.
– Трусость тоже есть производное от эгоизма, – сказал Клементьев.
– Возможно. Но слишком уж сильное производное.
– И не трус я, – опять заявил Свихнутый. – Никого не боюсь. Ни начальства, ни старухи своей, ни бандюги какого. Я один раз бандюгу опасного задержал.
– Будет хвастаться-то, – опять усмехнулся Дед. – Курицу небось не зарежешь.
– А курица-то что? Курица живность. Все равно что человека убить.
– Ну хватанул!
– Все равно, потому что по живому-то.
– Откуда ты знаешь, кто ты есть, – сказал Клементьев. – Живешь и живешь. Не каждый день деревом приваливает.
– Это верно, – геолог снова перевернулся на спину. – Главное проявляется явно только при необычных обстоятельствах, когда надо решать: или – или. Но все-таки мы догадываемся. Главное просачивается каждый день, каждую минуту по капельке. Мы просто не обращаем на это внимание…
– Вы извините, – сказал Клементьев, – если я вам задам один нетактичный вопрос. Может быть, вам будет больно, но для меня это чрезвычайно важно.
– Вы хотите узнать, каким человеком была моя жена?
– Да…
– Она была чрезвычайно увлекающимся, нервным человеком, с ней иногда было очень трудно. Но ее сущностью являлась порядочность, и за это я ей все прощал. Вы понимаете, как это важно, если человек, который рука об руку идет с тобой по жизни, порядочный человек?
…Ветер хлопал над головой простыней. Перед глазами прыгал и веселился край тени. Где вы теперь – геолог, Дед, Свихнутый? Маленькое общество, сколоченное общим несчастьем. Может быть, уже никого нет в живых. Как странно… Человек уходит, а слово живет, на бумаге ли, в уме… Столько лет прошло, почти полжизни, а он все помнит слова геолога о людях, и как часто они помогали ему ориентироваться в человеческом лабиринте…
Ветер хлопает вверху простыней Там, над головой, зной, раскаленное небо, чайки с раскрытыми клювами, взлохмаченные, то и дело бросающиеся в море, наверно, не столько за рыбой, сколько чтобы освежиться. Здесь же темно, прохладно, почти зябко. Ветер скользит по телу, оставляя мурашки. Как он успевает охладиться за те доли секунды, покуда проносится под простыней?
Жена спит, перевернувшись на бок, ее покрытые шрамами ноги наполовину открыты солнцу.
– Вера, ты бы подобрала ноги.
– А-а…
– Ты бы подобрала ноги. Сгоришь.
– Накрой полотенцем…
Он взял полотенце, накрыл ноги жены, дотянулся до бутыли, выпил вина.
«Вот и дело уже идет к концу, – подумал Клементьев. – Без подлости и обмана она прошла со мной через жизнь. Разве этого мало? Неужели этого оказалось мало?»
Х
Послышались шаркающие шаги. Клементьев приподнялся – к ним через залитое солнцем, слепящее, белое пространство шел человек в красных плавках. Человек слегка горбился и щурился от солнца. Этот человек – Лапушка, его сын…
– Ложись, видишь как здорово?
Клементьев пододвинулся к жене, освобождая место для сына.
