Евгений Фёдоров - Шадринский гусь и другие повести и рассказы
В остроносом лице и в повадке старика было что-то смешное, простоватое. Но всем далеко было не до улыбок. Перед ними стоял Суворов.
Фельдмаршал приставил к левому глазу сложенные один на другой кулаки и, прищурив правый глаз, внимательно обозревал окрестности крепости. Не шелохнувшись при появлении коменданта и бургомистра, он, словно не замечая их, насмешливым бойким голоском выкрикивал:
— Знатная крепость. Рвы глубоки, валы высоки, через стены и лягушке не перепрыгнуть… Сильна, очень сильна! С одним взводом не возьмешь… Был бы хлеб да вода — сиди да отсиживайся. Пули не долетят, ядра отскочат… Гуляй, играй, пой песни, бей в барабан!.. Помилуй бог, хорошая крепость!..
Тут он опустил руки, проворно повернулся на одной ноге к прибывшим и с важным видом предстал перед нейшлотскими властями.
Комендант быстро выступил вперед и подал рапорт. Суворов не стал его читать, спросил просто:
— Сколько гарнизона?
— Семьсот двадцать человек, — кратко ответил полковник.
— Больные есть?
— Шестеро.
— Муки много? Крысы не голодны?
— Разжирели все.
— Хорошо. Помилуй бог, хорошо! А я успел у вас помолиться, и крепость просмотрел, и солдатиков поучил. Все хорошо. Аминь. Пора обедать… Есть чухонская похлебка?..
— Ваше сиятельство! — выступил вперед бургомистр. — Обед приготовлен для вас в городском доме. Мы будем очень счастливы видеть у себя…
— Хорошо. Благодарствую. Иду…
Суворов повернулся и легкими шагами стал спускаться с башни. Гости еле поспевали за ним. Выбежав из башни, полководец обошел ряды солдат, внимательно вглядываясь в лицо каждого.
— Помилуй бог, хороши. Добры вояки! Выдать каждому по чарке.
Он слегка на ходу подпрыгивал, веселая улыбка блуждала на морщинистом лице.
— Что ж, пора и обедать. Едем! — сказал он коменданту и пошел к пристани.
В доме уж все было готово к приему дорогого гостя. Стол был накрыт, в хрустальном графинчике поблескивала водочка.
Суворов со свитой переплыл пролив и пошел пешком к дому бургомистра. Он наотрез отказался сесть в приготовленную для него коляску.
— Помилуй бог, мал поход. Ни к чему.
От пристани до самой ратуши толпился оживленный народ, громко и восторженно приветствуя престарелого полководца. Суворов то и дело приподнимал свою широкополую шляпу, на ходу размахивая ею и приветствуя в свою очередь народ. Его серый финский балахон как нельзя больше пришелся по душе финнам. Они улыбались, заглядывали ему в серые глаза…
Пройдя вдоль узкого людского коридора, Суворов подошел к порогу ратуши. У дверей он увидел знакомого ленсмана, который утром не хотел пропустить его к бургомистру. Суворов весело подмигнул ему и сказал по-фински:
— А нельзя ли увидеть бургомистра, господин ленсман?
Ленсман застыл ни жив ни мертв.
Полководец кивнул свите головой на ленсмана:
— Помилуй бог, какой строгий! Не пустил бедного чухонца, да и только… А…
Служака, вытянувшись в струнку, не сводил испуганных глаз с полководца. У него не хватило смелости сказать что-либо. Суворов хитро подмигнул ему, на ходу пошарил в кармане и, вынув рубль, отдал солдату.
— Бери! От меня не стыдно взять. За верную службу, бери…
Он вприпрыжку легко проскользнул в горницу. Здесь он сбросил с себя кафтан и, пройдя в угол, где для него поставили образ, стал вслух читать молитву.
Все с удивлением рассматривали этого знаменитого и вместе с тем такого простого человека.
1946
Наказанный щеголь
Во время пребывания Суворова в Финляндии в 1791 году главная квартира его расположилась в Фридрихсгаме. Фельдмаршал жил в опрятном уютном домике вдовы местного штаб-лекаря. Он занимал второй этаж, а хозяйка, шведка Грин, помещалась в первом. Семейство вдовы состояло из нее и двух девушек: дочери и племянницы. Все семейство обожало Суворова. Полководец частенько запросто заходил в свободные минутки к хозяйке и засиживался у ней за чашкой кофе. Он любил поговорить по-шведски, был весьма учтив и ласково называл хозяйку маменькой.
Летом в доме вдовы неожиданно почувствовалось сдержанное оживление. К хозяйке зачастили женихи, и вскоре состоялась одновременная помолвка двух пар. Вдова решила сыграть две свадьбы зараз. Дочь вдовы — миловидная, стройная девушка с золотистыми волосами — выходила замуж за доктора Липранди — живого, корректного человека. Племянница — средних лет шатенка с ярким, здоровым румянцем — в спутники своей жизни избрала местного учителя-датчанина Ульриха. Вряд ли можно было подобрать что-либо более неподходящее, чем эта пара. Девушка была сдержанна, рассудительна, с медлительной финской кровью, а ее жених держался крайне легкомысленно, был изрядный щеголь и пустослов. Поглядывая из окна своей светелки на двор, где частенько прохаживался жених хозяйской племянницы, Суворов покачивал головой и сокрушенно вздыхал.
Близилась свадьба. За день до нее вдова пришла к своему скромному жильцу. Завидя «маменьку», Суворов весь просиял; несмотря на почтенный возраст, он забегал по комнате, галантно подал стул хозяйке и не знал, как ее занять. Стесняясь и робея, вдова рассказала о предстоящих свадьбах и просила графа быть посаженым отцом у ее дочери.
— Помилуй бог, как хорошо! — вскричал Суворов. — Разом две свадьбы. Веселья не оберись. Но почему — же, маменька, посаженым только у одной, я двух их люблю. Дозволь, маменька, быть посаженым у обеих невест. Кто их женихи? Поглядеть бы…
— Я не знаю, как благодарить вас, граф, — вставая и делая книксен, сказала вдова.
Суворов подхватил ее под руку и опять усадил в кресло.
— Не за что! Не за что, маменька! — закричал он. — Я вас люблю, маменька. Прямо, по-солдатски, говорю, люблю. Я солдат, прямик, не двуличка, — где мысли, тут и язык. Смотрите же, маменька, — тут он прищурился и пригрозил пальцем, — чтобы мне не быть голодным за ужином: я русский солдатик, люблю щи да кашку!
— В таком случае, — осмелилась вдова и попросила, — разрешите мне посоветоваться с вашим поваром!
— Помилуй бог, куда как хорошо! — вскричал Суворов. — Мой Прошка славный повар. Такой мастер, другого нет на свете… А где же гостей всех разместишь, маменька?
Вдова слегка смутилась, но, ободренная ласковым приемом жильца, призналась:
— Беспокоюсь, ваше сиятельство, вместит ли мол квартирка всех.
— Вот что, маменька, займите на время мою половину, — предложил Суворов свои горницы.
— Тогда я буду в огорчения, если побеспокою вас, — сказала лекарша.
— Помилуй бог, обеспокоить солдата, русского солдата! — перебил вдову Суворов. — Разве я неженка какой! Дайте мне чердачок, либо чуланчик, да охапочку сенца, — и усну, и захраплю, разве вот кто разбудит.
Полководец подпрыгнул, взмахнул руками, вскочил на стул и запел петухом.
Зная причуды своего жильца, лекарша нисколько не удивилась. Она сердечно улыбнулась и тихо обронила:
— Славный голос у вас, сударь!
Польщенный, Суворов отозвался:
— Помилуй бог, криклив, дерзок, весь лагерь на ноги поднимаю… Прошка, Прошка, где ты, ленивка, живо убирай все отсюда…
Тотчас знатный жилец перебрался в крохотную горенку, предоставив квартирку под свадебное пиршество.
Хозяйка пожелала, чтобы традиционный свадебный обряд был совершен у нее на квартире. Горницы привели в приличествующий торжеству вид, убрали лучшей мебелью, коврами. Однако из комнат вынесли все зеркала. Вдова знала слабость Суворова, который терпеть не мог зеркал.
Наконец настал давно жданный вечер. К скромному домику съехались гости. Вдова приветливо встречала каждого. А в этот час в маленькой закрытой горенке денщик Прошка, усатый красноносый детина, наряжал полководца в парадный мундир. Суворов не мог утерпеть, вертелся и украдкой заглядывал в оконце.
— Помилуй бог, женихи-то приехали, — ворчал он про себя. — Экось, какие важные! А, тут и пугало-щеголь. Женишок!
На крылечко всходили женихи. Доктор Липранди, широкоплечий мужчина лет тридцати, был одет в черный камзол, всходил он не спеша, солидно. Серые глаза его были непроницаемы, голос тихий, вкрадчивый. За ним на крылечко вбежал бойкий, шумный щеголь. В узком французском фраке, тонкий и гибкий как уж, он производил неприятное зрелище. Белый, туго накрахмаленный галстук высоко подпирал его голову, причесанную очень вычурно по последней столичной моде. Завитые, как у барашка, кудри взбиты кверху, изрядно намазаны помадой, политы духами, — по двору разносилось крепкое, раздражающее благоухание парикмахерской. Щеголь-жених хозяйской племянницы церемонно прижимал цилиндр к тощей груди.
— Помилуй бог, какой красавец. Хорош! — засмеялся Суворов и заторопил денщика: —Живей, живей!
Все расселись за столом и с нетерпением ждали знатного гостя.
