Александр Шеллер-Михайлов - Чужие грехи

— Ничего ты не понимаешь, рѣзко перебила его тетка. — Тутъ нѣтъ и рѣчи ни о какой обузѣ. Я готова оставить дѣтей у себя. Но я должна быть увѣрена, что они будутъ всегда у меня, что ты не ворвешься ко мнѣ со своими заявленіями о томъ, что не сегодня, такъ завтра ты возьмешь ихъ къ себѣ. Я очень бы желала, чтобы ты вообще забылъ о ихъ существованіи, такъ какъ для тебя они вовсе лишнія и твои отношенія къ нимъ едва ли принесутъ имъ что нибудь, кромѣ вреда.

Эти слова снова оскорбили и раздражили Владиміра Аркадьевича.

— Что вы хотите этимъ сказать? проговорилъ онъ. — Что я не достоинъ быть даже отцомъ?

— Чужихъ дѣтей? сказала съ ироніей старуха. — Да! Ты уже теперь ненавидишь ихъ, а что же будетъ послѣ, когда на нихъ придется тратитъ деньги, когда они будутъ помѣхой тебѣ?

— Но вы забываете, что я все таки считаюсь ихъ отцомъ и что рано или поздно они могутъ вернуться въ мой домъ, проговорилъ онъ. — Я думаю, мнѣ тогда будетъ не легче, если они войдутъ въ мой домъ моими врагами…

— Врагами? переспросила Олимпіада Платоновна. — Или ты думаешь, что я способна вооружать ихъ противъ тебя? Это ужь слишкомъ! Если они и могутъ сдѣлаться твоими врагами, такъ только въ такомъ случаѣ, когда ты будешь встрѣчаться съ ними и доказывать имъ на каждомъ шагу, на сколько мало въ тебѣ отцовскихъ чувствъ, любви къ нимъ…

— Ахъ, вы желаете, чтобы я даже не видалъ ихъ! съ горькой ироніей замѣтилъ Владиміръ Аркадьевичъ.

— Да, твердо отвѣтила старуха.

— Я, право, даже и не подозрѣвалъ, какъ вы смотрите на меня, еще болѣе ѣдкимъ тономъ сказалъ онъ.

Онъ всталъ и прошелся по комнатѣ. Въ немъ происходила внутренняя борьба, мелкая, пошлая, но въ то же время тревожная и тяжелая. Ему было обидно, что его заставляютъ отказаться отъ всякихъ отцовскихъ правъ на этихъ дѣтей, что его считаютъ недостойнымъ роли ихъ отца, и въ то же время онъ боялся, что его возраженія, его упрямство могутъ раздражить окончательно тетку и заставить ее отдать ему этихъ дѣтей, которыхъ онъ не любилъ, которыхъ онъ не считалъ своими, которыхъ онъ желалъ какъ нибудь сбыть съ рукъ. Въ этой исковерканной среди лжи, среди лицемѣрія, среди разврата душонкѣ таилась цѣлая масса противорѣчій.

— Я тебѣ говорила, что тебѣ было бы лучше всего уѣхать въ провинцію, сказала Олимпіада Платоновна. — Ты избавился бы отъ жены и могъ бы оставить дѣтей у меня, не напоминая имъ о своей нелюбви къ нимъ…

— Все это прекрасно совѣтовать, но что же дѣлать, если это невозможно, проговорилъ онъ насмѣшливымъ тономъ.

И вдругъ въ его головѣ промелькнула, какъ молнія, какая то новая мысль, заставившая его невольно усмѣхнуться и пожать плечами; онъ почти не вѣрилъ вдругъ явившейся въ его головѣ надеждѣ и въ то же время она назойливо вертѣлась теперь въ его мозгу.

— Вотъ найдите какого нибудь поручителя по моимъ долгамъ, тогда и явится возможность уѣхать, сказалъ онъ насмѣшливымъ тономъ.

— Ты много долженъ? спросила Олимпіада Платоновна.

— Тысячъ десять, кажется, небрежно отвѣтилъ онъ.

— Только? полувопросительно, полунасмѣшливо сказала Олимпіада Платоновна, уже читавшая теперь въ его душѣ и угадывавшая его планы, цѣли и мотивы. — Что жь, я готова поручиться за тебя, если этимъ можно спасти твоихъ дѣтей.

— Спасти! спасти! Что за трагическія выраженія! воскликнулъ онъ раздражительно. — Мы точно какую-то бульварную мелодраму разыгрываемъ…

— Ахъ, пожалуйста, не горячись, уже совсѣмъ твердо и рѣшительно произнесла Олимпіада Платоновна, понявшая теперь, что она можетъ купить его рѣшеніе отречься навсегда отъ дѣтей. — Тутъ идетъ вопросъ о томъ, желаешь ли ты за эти деньги продать своихъ дѣтей и купить свою свободу, а не о томъ, какимъ тономъ съ тобой говорятъ…

Она поднялась съ мѣста и остановилась передъ нимъ. Ей очевидно хотѣлось поскорѣе кончить переговоры съ этимъ человѣкомъ. Она начинала относиться къ нему какъ-то брезгливо.

— Мы договорились до того, что, кажется, отлично понимаемъ другъ друга и знаемъ одинъ другому цѣну, сухо и рѣзко начала она, уже не пытаясь скрывать свои чувства. — Я тебѣ предлагаю эту сдѣлку и жду отвѣта: согласенъ ли ты на нее или нѣтъ? Вотъ и все. Смягчать выраженія тутъ нечего. Я тебѣ говорю прямо, что я даже тебѣ на слово не повѣрю, а потребую письма у тебя, что ты продаешь мнѣ дѣтей за десять тысячъ.

Владиміръ Аркадьевичъ захохоталъ какимъ то злобнымъ, пскуственнымъ смѣхомъ, стараясь скрыть свое бѣшенство.

— Такъ и видно, ma tante, что вы курса законовѣденія не проходили и потому не знаете, что подобныя росписки не дѣйствительны, проговорилъ онъ.

— А я все таки потребую ее отъ тебя, чтобы имѣть хоть право назвать тебя тѣмъ именемъ, которое ты заслужишь, если тебѣ вздумается взять дѣтей обратно, сказала она сухо.

— О, Боже мой, вы и такъ забросали меня грязью, не имѣя еще на это никакого права! Что же вамъ помѣшаетъ сдѣлать это послѣ! желчнымъ тономъ сказалъ онъ. — Вы, кажется, вообще никогда не отличались особенно склонностью щадить ближнихъ!..

Старуха что то молча соображала въ эту минуту.

— Кромѣ того ты дашь мнѣ вексель въ десять тысячъ, проговорила она, не обращая вниманія на его слова.

— Ахъ, и это нужно? съ усмѣшкой сказалъ онъ.

Но она уже вовсе не обращала вниманія на его усмѣшки и на его саркастическій тонъ.

— Я тебѣ совѣтую подумать объ этомъ и дать мнѣ отвѣтъ, сказала она. — Мнѣ нужно знать впередъ, когда приготовить деньги и кромѣ того, можетъ быть, тебѣ понадобится, чтобы я похлопотала о мѣстѣ для тебя…

— Вы очень добры! насмѣшливо сказалъ Владиміръ Аркадьевичъ.

— Такъ я буду ждать отвѣта завтра или послѣ-завтра, сказала тетка такимъ тономъ, какимъ даютъ знать посѣтителямъ, что имъ пора удалиться.

Онъ холодно раскланялся и вышелъ изъ ея кабинета.

Она, совсѣмъ блѣдная, усталая, какъ бы разбитая, опустилась въ кресло и глубоко задумалась. Впервые въ жизни приходилось ей пережить такую неприглядную сцену, стать лицомъ къ лицу съ такимъ нравственнымъ ничтожествомъ, и опять ей было больно сознавать, что эта ничтожная личность — сынъ ея родной сестры. Невеселыя думы проходили въ ея головѣ: передъ нею проносились какія то картины давно прошедшихъ лѣтъ, вспоминались какія то радужныя надежды, возлагавшіяся на этого самаго человѣка во дни его дѣтства и юности. Теперь она чувствовала, что она навсегда разрываетъ съ нимъ всякую связь и желаетъ только одного, чтобы онъ отдалъ ей своихъ дѣтей и оставилъ ее въ покоѣ. «Ну, а если онъ не согласится? вдругъ промелькнуло въ ея головѣ. — Если онъ захочетъ взять дѣтей ради упрямства, ради уязвленнаго самолюбія? У него вѣдь что ни шагъ, то противорѣчія! И съ чего это я вскипятилась? Не лучше ли было не раздражать его и повести дѣло мягко, съ тактомъ. Да, да, сама своими грубостями, по обыкновенію, подлила масла въ огонь! Можетъ быть, все дѣло испортила? И какъ все это глупо вышло, поединокъ какой-то словесный устроили»… Эти думы проходили въ ея головѣ и ея лицо принимало все болѣе и болѣе мрачное выраженіе, брови сдвигались плотнѣе, губы сжимались крѣпче. «И всегда то такъ, всегда такъ выходитъ, носилось въ ея умѣ. — Вспыльчивость, раздражительность, грубость и цѣлый рядъ обидъ, когда нужно дѣйствовать съ дипломатическою осторожностью, съ свѣтскою вѣжливостью! Долго ли такимъ образомъ вооружить противъ себя людей, заставить ихъ обидѣться и разсердиться».

Прошло съ полчаса въ этихъ тревожныхъ думахъ. Старуха какъ будто опустилась и осунулась подъ ихъ гнетомъ, упрекая и браня себя за свою «сумасбродность». Она часто посылала себѣ подобные упреки, не умѣя никогда подладиться къ обстоятельствамъ, обдумать тотъ или другой планъ дѣйствія въ извѣстныхъ случаяхъ. «Винта у меня какого-то нѣтъ въ головѣ, должно быть, говорила она въ такія минуты, — ну, и не могу сдержаться». Тоже думалось ей и теперь. Наконецъ, она, словно очнувшись, рѣшительно поднялась съ кресла и выпрямилась во весь ростъ.

— Нѣтъ, гдѣ имъ обижаться!.. Людишки, а не люди! пробормотала она вслухъ и направилась изъ кабинета въ дѣтскую.

Она не ошиблась: онъ, отецъ этихъ дѣтей, былъ согласенъ на все, на отдачу ихъ въ арендное содержаніе, на продажу ихъ въ вѣчное владѣніе, лишь бы только освободиться отъ нихъ и получить деньги.

Съ этого дня это были, дѣйствительно, брошенныя дѣти, круглыя сироты, не имѣвшія ни отца, ни матери.

КНИГА ВТОРАЯ

ВОСПИТАТЕЛИ И УЧИТЕЛЯ

I

Всѣ родственники, крестники и прихлебатели Олимпіады Платоновны Дикаго и ея «камерюнгферы» Софьи были встревожены страшнымъ для нихъ извѣстіемъ и зашипѣли, забили тревогу. Разнесся слухъ, что княжна Олимпіада Платоновна Дикаго хочетъ на неопредѣленное, болѣе или менѣе продолжительное время совсѣмъ оставить Петербургъ и переселиться въ подмосковное Сансуси.