Юлия Друнина - Проза (1966–1979)
Двери внутри нашей квартиры были раскрыты настежь. Сегодня Алиске разрешалось бегать, где угодно. Но она, увы, не воспользовалась этой возможностью, а снова, как когда-то, улеглась в ванной на бочок, пропустив хвост между «иксами» и тихо постанывая. Больно! Я подумала, что ее недавняя вспышка ярости тоже могла быть отчасти выражением этой боли.
А утром нам опять пришлось проделать знакомый путь в ветлечебницу — нельзя же, в самом деле, везти невесту на смотрины в таком плачевном состоянии!
Невесте поставили клизму, приласкали, расспросили меня о ее житье-бытье. И, странное дело: рассказывая об Уголке Дурова, я вдруг поняла, что мои слушатели относятся к этому проекту без восторга. Да и сама я почему-то почувствовала себя немного Иудой. Нечто подобное испытывает, наверное, женщина, сначала усыновившая ребенка, а потом старающаяся от него избавиться…
В Уголке Дурова невеста должна была два-три дня провести в карантине, то есть в отдельной клетке.
Мне показали жениха. Он был великолепен. Крупнее Алиски чуть ли не в два раза, с роскошным хвостом.
Однако «квартирные условия» были у него незавидные: клетка маленькая.
Правда, там стоял домик со снимающейся крышей и «лабиринтом» — это значит, что изнутри домик разделялся на две половины не доходящей до потолка перегородкой. Корсачок попадал сначала в первую «комнату», потом уже во вторую, и там чувствовал себя в безопасности. На воле лисы всегда строят себе «двухкомнатные квартиры».
Конечно, после Петушков Уголок Дурова казался микроскопическим. Киношным звездам жилось вольготнее, чем театральным. Да это и понятно. В распоряжении Уголка, находящемся на одной из оживленнейших столичных улиц, было только небольшое закрытое помещение, заменяющее тропики обезьянам и другим теплолюбивым животным, да прилегающий к нему маленький двор.
Алиске не предстояла жизнь в хоромах. Но, как известно, «с милым рай и в шалаше».
Когда через пять дней (грипп помешал мне сделать это раньше) я снова пришла в Уголок Дурова, то с огорчением и удивлением увидела Алиску по-прежнему одну. Она казалась похудевшей, понурой, вялой. Миска с супом была полна и даже не перевернута — Алиске не хотелось хулиганить.
Почему же все-таки ее не подсадили к жениху? А ведь февраль уже на исходе, кончается месяц лисьих свадеб…
Мне сообщили, что Алиску вообще не подсадят к корсаку, поскольку «фактом своего присутствия она сорвет всю дрессуру».
Вот тебе и на! Зачем же тогда я затеяла эту канитель с переселением из Петушков? Только для того, чтобы Алиска сменила просторную клетку на тесную?
В полной растерянности возвратилась я к Алиске. Ее не было на месте — унесли на эту самую «дрессуру».
Дождавшись ее возвращения — в специальной переносной клетушке, — я спросила юную дрессировщицу, берет ли она уже Алиску на руки?
— А зачем? — равнодушно ответила девушка вопросом на вопрос. — Я этого и не буду никогда делать.
Из дальнейшего разговора с ней я поняла, что понятие «ручная» и «дрессированная» вовсе не одно и то же. А раньше я допускала, что ручная лиса может и не быть дрессированной, но не предполагала, что дрессированная может не быть ручной.
Оказывается, может. От нее добиваются желаемых действий чисто механическим путем, путем создания условных рефлексов: дернула, например, зубами за веревочку, получай награду — кусочек мяса.
Но, должно быть, моя Алиска ничего не знала о теории условных рефлексов: хотела бы я посмотреть, как добьется от нее чего-либо человек, которого она не любит, которому не доверяет! А первый и необходимый признак ее доверия — разрешение брать себя на руки.
И затем, процесс обучения четвероногих актеров построен, в основном, на подкупе. А одна из доминирующих и, на мой взгляд, привлекательнейших черт Алиски — неподкупность.
Мне стало ясно, что и театральной звезды из нее не получится.
Но допустим, что Алиску и заставят сделать тот или иной трюк — жизнь ее не станет от этого менее грустной и одинокой. Люди не стремились установить с Алиской душевный контакт. По-своему они, возможно, были правы: звериный театр существовал и без этого.
Домой я пришла расстроенная. Мы снова оказались у разбитого корыта.
А тут еще мой грипп перешел в воспаление легких, и почти месяц выпал у меня из жизни.
Разумеется, мой первый после болезни визит «в свет» был визитом в Уголок Дурова.
С волнением втягивала я в еще покалывающие легкие острый запах зверинца. Слегка кружилась голова — то ли от слабости, то ли от весеннего дурмана.
В поисках Алиски я долго бродила между клетками по грязному подтаявшему снегу.
— Идемте, я покажу вам вашу корсачиху, — позвала меня юная дрессировщица.
Внешне Алиска мало изменилась. Разве что немного похудела да вылиняла. Но внутренне… Сказка про грустный опыт доктора Моро подходила к финалу. В клетке лежал угрюмый и какой-то погасший зверек. Он был только корсаком, попавшим в неволю, и никем больше. В нем ничего не осталось от Личности, от ни на кого не похожей Алиски. Все контакты между ней и мною были порваны. По-моему, Алиска даже не узнала меня.
Впрочем, в последнем я все-таки ошибалась. Когда, не надеясь на успех, а так, на всякий случай, я протянула Алиске сквозь прутья свой указательный палец, она, вспомнив что-то, осторожно взяла его в зубы и подержала несколько мгновений.
Потом Алиска ушла в свой домик и больше уже не показывалась. Лежала, наверное, прижав ушки во второй «комнате» и думала что-нибудь, вроде: «И ты, Брут!»
Эпизода с пальцем мои нервы уже не выдержали. К великому своему стыду, я, на глазах у несколько даже смущенной таким взрывом чувств юной дрессировщицы, разревелась, как девчонка. Только немного возьму себя в руки, опять обжигает воспоминание об Алискиной ласке и о том, как потом, словно опомнившись, она повернулась и ушла в свой домишко… А тут еще, как на грех, и носовой платок куда-то задевался!
Такой, донельзя зареванной и несчастной, меня застал Алексей — мы с ним назначили свидание около Алискиной клетки. Сначала он испугался — что случилось? — а потом, поняв все, решительно сказал: скоро лето, что мешает нам поселить ее на даче? А там видно будет: И возьми, пожалуйста, мой носовой платок…
ТЫ В ОТВЕТЕ ЗА ВСЕХ, КОГО ПРИРУЧИЛ
Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил.
ЭкзюпериЯ рассказываю об Алиске, а на планете гремят военные бури и взрывы классовых боев.
На грозном глобальном фоне — хрупкий силуэт маленькой степной лисички с ножками «иксом». Стоит ли писать о ней, не слишком ли это камерно?..
Человек всегда остается человеком. Всегда живы в нем и благодарная любовь к природе, и чувство прекрасного, и рыцарские чувства — желание защитить того, кто нуждается в защите.
А если порой Человек и забывает о своей человеческой сущности — горе ему.
…Несколько лет тому назад, в один и тот же день, в один и тот же час, на всей огромной территории Китая затрещали трещотки, загремели барабаны, затрубили трубы. Все многомиллионное население страны, и стар и млад, размахивая руками и вопя, вышли из своих домов для того, чтобы привести в исполнение дьявольски остроумный и дьявольски жестокий план.
И трещотки, и барабаны, и трубы, и вопли служили одной цели — поднять с места и не дать снова сесть миллиардам «злостных вредителей» — воробьев. Они могут держаться в воздухе лишь очень короткое время.
И вот, в страшной панике заметались над головами людей насмерть перепуганные птицы. А люди все бесновались, адская какофония не утихала. И одно за другим разрывались крошечные сердца, один за другим падали на землю бездыханные взъерошенные комочки. Дети хлопали в ладоши и визжали от восторга, довольные, потирали руки взрослые.
Вскоре все было кончено. В Китае не осталось ни одного воробья.
Однако результаты этого избиения, этой воробьиной «варфоломеевской ночи» оказались неожиданными. Люди были быстро и строго наказаны за свою жестокость: обрадованные отсутствием воробьев, на поля хлынули тучи насекомых. Посевы гибли. Голод полз по стране. И пришлось завозить в Китай из другой страны маленьких верных крылатых друзей…
Наверное, точно подсчитано, какой материальный урон понесли тогда китайцы. Но кто подсчитает, какой урон понесли души их детей во время этого прекрасно организованного хладнокровного убийства?
Отношение к «братьям нашим меньшим», к существам, всецело от нас зависящим, — пробный камень для каждого. Но я совсем не хочу сказать, что всякий человек, питающий слабость к животным, — хорош.
Бывшие узники фашистских лагерей смерти хорошо знают, что изверги, некогда травившие их овчарками, часто нежно и искренне любили этих самых овчарок и вообще всяких там собачек и кошечек.
