Орест Мальцев - Югославская трагедия
«…Идем вдоль ручейка, через лес. С трудом поднимаемся на гору. Все усилия нам кажутся сегодня не слишком тяжелыми. Не слишком! Братья-русские уже около Харькова».
«…Пути наши неверны, никто пас не ведет, лошади падают, но мы не смеем задерживаться. Цель ясна! Вперед!.. Но сколько еще впереди походов и боев! А в конце концов мы останемся победителями. Ведь партизаны — люди особенные, наилучшая часть народа. Мы союзники Красной Армии. Красная Армия и мы действуем совместно. Эх, когда победим, будут у нас веселые песни, будет хорошая новая жизнь!».
Я задумчиво перелистывал пожелтевшие от солнца страницы синих тетрадей. Несчастья, поражения, успехи, короткие радости, упорная учеба, неустанная борьба. И сквозь все это, как неоднократно повторяемый лейтмотив, проходят вдохновенные, страстные мечтания о будущем… Однако объяснения теперешнего настроения Милетича я не находил в его дневниках.
Снег посыпался гуще, совсем заштриховал ели. Иован зашагал медленнее. Потрогав мой горячий лоб, ободряюще улыбнулся.
…Еще совсем маленьким мальчиком Иован узнал из старинных песен деда, сплитского рыбака, о том, что русы — самые храбрые люди, они никого на свете не боятся. Дед считал лучшим днем своей жизни тот, когда он впервые увидел в Кюстендиле русских солдат, пришедших в Болгарию защищать балканских славян — своих единоверных братьев — от турецких «гор копий и тьмы сабель». Это было в 1877 году. Дед любил вспоминать нелегкий путь из Сплита в Кюстендил, куда он шел пешком через реки и высокие горы с одним желанием: увидеть русских, пожать им руки. Он завещал и сыну своему, тоже рыбаку, и внуку Иовану свято чтить заветы прошлого, оставаться верными России, старшей сестре в большой славянской задруге.
Отец Иована мечтал о лучшей жизни для своего сына, о том, чтобы он навсегда распростился с рыбацкой долей, узнал хорошую жизнь. Сын подрастал, а у отца скапливались кое-какие деньжата, добытые тяжелым трудом; эти сбережения и дали Иовану возможность учиться в гимназии.
Юноша мечтал стать географом, путешественником, везде побывать и прежде всего в Советском Союзе. Ему удалось попасть в Белград, где жил брат отца, и даже поступить в университет. Но спустя год он испытал горькое разочарование. Учиться в «свеучилиште» для сына рыбака оказалось совсем не по карману. Возвратиться домой ни с чем? Это было не в характере Иована. Он решил остаться в Белграде. Дядя Вук, работавший швейцаром в особняке богача Владо Дедиера, по протекции устроил племянника посыльным в книжный магазин Фишера. К счастью, старик Фишер — либерал — разрешил Милетичу в свободное время читать. Иован приобщался к науке, так сказать, с черного хода. Он с жадностью набросился на книги, в которых описывались путешествия, великие открытия, экспедиции, извержения вулканов, тайны океанских глубин. Особенно прилежно он читал все, что знакомило его с географией Советского Союза, с его учеными и исследователями, с его героями. В магазине нашлись и русские книги, по ним Иован учился читать и говорить по-русски. Не было советского фильма, шедшего на экранах Белграда, который бы он не просмотрел два-три или даже четыре раза. Его бесконечно радовало то, что правительство Югославии, несмотря на свой королевский фасад, благоразумно шло к сближению с Советским Союзом. В Белград приехали из Москвы дипломатические и торговые представители; в магазинах появились добротные русские товары; в газетах печатались статьи, говорившие о родственных связях югославов с русским народом; певцы на улицах и с эстрады пели задушевные песни Вука Караджича, в которых отражается глубокая вера сербского народа в Русь — естественную покровительницу и защитницу национальной и политической независимости балканских славян; издательства большими тиражами выпускали переводы русских классических и советских романов; в книжном магазине Фишера появилось полное собрание сочинений Горького. А однажды в партии новых книг Иован обнаружил экземпляр переведенного на сербский язык романа Николая Островского «Как закалялась сталь», о котором уже слышал от покупателей. Иован читал и перечитывал книгу, чувствуя, как в нем пробуждались и крепли новые, смелые мысли…
С этой книжкой он уходил вечерами в парк Калемегдан, где бывало так красиво, когда солнце, золотя Дунай и Саву, сливающие здесь вместе свои воды, спускалось за Бежанийской косой и прибрежные тополя уплывали в сизый сумрак. Темнело. Слова в строчках постепенно сливались в серые полоски, но образ Корчагина, его дела, страсть, воля, мечты продолжали безраздельно владеть Иованом. Он задумчиво смотрел в волны. Сава — мутная, коричневая, Дунай — синий. Воды горные и долинные соединяются и одним потоком бегут к Черному морю, где на широком просторе встречаются с другими славянскими реками.
Весной 1941 года Иован перестал ходить в парк, опустела скамья у каменной амфоры, обвитой виноградной лозой, — было не до прогулок. Белград глухо волновался. Большие события происходили в Европе. Шла война. По улицам города, покуривая трубки и играя тростями с янтарными набалдашниками, степенно расхаживали англичане. Иногда они заходили в магазин Фишера, требовали книг и путеводителей с описаниями суровой Черногории и дивных красот островов Далмации, Реже заглядывали немцы, на вид добродушные лысеющие коммерсанты, учителя, туристы. Они твердили встречным и поперечным о признании Гитлером границ Югославии, об уважении югославского нейтралитета, приветствовали единение балканских народов.
Между тем гитлеровские войска, заняв Венгрию, Болгарию и Румынию, окружили Югославию. События развивались быстро.
Двадцать пятого марта Фишер пришел в магазин мрачный, расстроенный и в сердцах швырнул на прилавок газету «Политика». На первой странице крупным шрифтом было напечатано сообщение о том, что правительство Цветковича подписало в Вене протокол о присоединении Югославии к пакту трех фашистских держав. Страна была отдана на милость Гитлеру.
Гневные, возмущенные рабочие, ремесленники и служащие столичных предприятий наводнили улицы. За последний год они уже привыкли к мысли, что правительство сближается с Советским Союзом, и радовались возрождению старинных связей с великим русским народом. А тут вдруг — союз с фашистами. Люди собрались в колонны и двинулись к зданию парламента с криками: «Долой пакт с Гитлером!», «Да здравствуют Москва — Белград!». «Мос-ква — Бел-град! Мос-ква — Бел-град!», — громко, настойчиво скандировали демонстранты. В общем грозном гуле звучал и голос Иована Милетича.
— А где в это время находился Тито? — спросил я.
Иован с удивлением взглянул на меня.
— Тито? О нем тогда еще мало что было слышно. Народ сам поднялся, понимаешь, сам!..
…Были вызваны войска, чтобы подавить движение масс, но солдаты стали переходить на сторону народа. Это уже походило на всеобщее восстание. Тогда правители Югославии, боясь быть свергнутыми, устроили двадцать седьмого марта дворцовой переворот, прогнали регента принца Павла, сторонника стран оси, и возвели на престол восемнадцатилетнего Петра II, который «поручил» формирование правительства генералу Симовичу, деятелю английской ориентации. Новый кабинет министров, уступая требованию югославских народов — укрепить дружбу с Советским Союзом, — направил в Москву делегацию для подписания договора о дружбе и ненападении. В ночь на шестое апреля по радио передали сообщение о том, что в Москве подписан договор, в котором обе стороны взаимно обязались уважать независимость, суверенитет и территориальную целостность СССР и Югославии.
В эту ночь Иован долго не спал в своей каморке. Ему казалось, что надежды деда на прочную и неизменную дружбу с советскими людьми начали осуществляться.
А на рассвете белградцы были разбужены необычайным грохотом и взрывами. В небе кружились сотни самолетов. Иован выскочил на улицу и услышал страшную весть: на Югославию предательски, без объявления войны, внезапно напали германские фашисты».
3
«Гудят, гудят, гудят. Всю ночь куда-то мчатся машины. Не заснуть. Страшно. Немцы! Жужжат, как шмели, ходят, гордо подняв свой арийский нос. А в общем, такие же обреченные, как и многие из нас, только еще с запятнанной совестью. На душе ощущение гадливости и страха. Кого-то они еще пристрелят или раздавят своими «крафтваген», своими мотоциклами?..»
Милетич записал это в своем дневнике в июне 1941 года. Он был подавлен всем происходившим. По природе наблюдательный и впечатлительный, Иован многое видел и примечал. Что-то очень странное творилось, например, и с дядей Вуком.
Как заправский лакей, он очень дорожил своим постом в вестибюле, между входной дверью и лестницей, так же как и ливреей, расшитой золотыми галунами. Старался всегда быть на виду, восторженно отзывался о своем хозяине — «великосербе» Владо Дедиере, себя тоже величал «великосербом», а к разным «мелким племенам», вроде хорватов, македонцев, албанцев и болгар, относился весьма пренебрежительно. Иована часто потешали его глупое шовинистическое чванство и спесь, его мания величия, явно перенятая им у своих хозяев. И вдруг старый Вук серьезно обиделся, зашикал и отмахнулся обеими руками, когда Иовпн в каком-то разговоре шутливо упомянул о его принадлежности к «избранному народу».
