Валентин Катаев - Том 6. Зимний ветер. Катакомбы
— Это наша маман, — сказали в один голос Шура и Мура.
Стараясь держать себя как можно непринужденнее, Петя сделал глубокий поклон и поцеловал кольца, которыми были унизаны худые, легкие пальцы генеральши.
— Так сказать, с корабля на бал, — не совсем кстати, но все же довольно самоуверенно произнес Петя и тут же уронил костыль на какую-то кошку с бантом, которая мяукнула и зашипела на него из-под стола. — Пардон, — сказал Петя с развязной улыбкой, стараясь в то же время, чтобы с его губ не сорвалось что-нибудь нецензурное. — Я, кажется, нечаянно стукнул по башке вашу фаворитку. — Он хотел сказать «левретку», но вовремя спохватился, что к кошкам это не относится… — Хотя вообще все эти маленькие домашние животные довольно милы и создают атмосферу семейного уюта, не правда ли, мадам?
Все это Петя проговорил в отвратительном армейском стиле, сам себя презирая и удивляясь, откуда у него взялась эта пошлость.
Однако хозяйка, еще раз одарив Петю именинной улыбкой, отпустила его милостивым взглядом, и Петей снова завладели нарядные сестрички.
Оказалось, что они двойняшки, хотя и не двойники, и что нынче день их рождения — шестнадцать лет, — и что они нарочно ничего не сказали об этом Пете, чтобы он не тратился на букеты и конфеты.
На террасе царило веселье.
Только что съели бульон с маленькими слоеными пирожками, и теперь солдат в белых нитяных перчатках вносил блюдо с такими же маленькими куриными котлетками, так аппетитно посыпанными зеленой петрушечкой, что Петя едва не издал восклицания, после которого его дальнейшее присутствие здесь, конечно, навсегда бы закончилось. Но он вовремя прикусил язык.
За столом сидело человек двадцать офицеров. Но это не были те случайные офицеры военного времени и маленьких чинов, обычно составлявшие общество Пети. Это были настоящие кадровые офицеры, не ниже поручика, среди которых Петя заметил даже двух подполковников: одного с орденом св. Владимира с мечами и бантом, а другого с георгиевским крестом, но не таким, как у Пети, серебряным, солдатским, а офицерским, белоснежно-эмалевым, так выпукло, неотразимо скромно и одиноко висевшим на груди просторной офицерской гимнастерки, сшитой из самого лучшего штиглицовского материала цвета шанжан, из которого носил свои кителя сам бывший государь-император.
Петя первый раз в жизни был в гостях в богатом генеральском доме. Несмотря на все свое душевное сопротивление, он все же испытывал унизительное чувство бедного человека, попавшего в гости к богачу.
Он изо всех сил старался держаться независимо, но самолюбие его все-таки сильно страдало.
Ему казалось, что все эти кадровые офицеры со всеми их орденами, академическими значками, дорогим походным снаряжением из магазина гвардейского экономического общества, отличными сапогами, кожаными походными портсигарами через плечо, запахом английского одеколона, жестко подстриженными усами, маленькими золотыми и серебряными нашивками за ранение, неприступным и, как казалось Пете, презрительным выражением лица терпят его присутствие только из уважения к хозяйке дома и снисходя к капризу двух виновниц семейного праздника.
Петя заметил, что все они состоят между собою как бы в родстве или, во всяком случае, связаны какими-то особыми узами не только домашней, но и служебной дружбы.
Петя знал, что глава дома генерал Заря-Заряницкий находится в действующей армии, где командует корпусом, а большинство офицеров — его подчиненные сослуживцы.
Здесь был также его адъютант с защитными походными аксельбантами, муж старшей дочери генерала. Он только что приехал на несколько дней с позиций и привез письма.
Это был разбитной поручик, весельчак и душка, который на правах близкого родственника, несмотря на свой небольшой чин, вел себя с развязной уверенностью в своей неотразимости, то и дело целовал генеральше ручки, называл ее «мамочка» и бросал слишком длинные и слишком томные, нескромно восхищенные взгляды миндалевидных армянских глазок на свою молодую жену, которая, впрочем, вполне заслуживала восхищения.
Если Шура и Мура были просто очень хорошенькие, то она была во всех отношениях красавица, с тем преимуществом перед любой обыкновенной красавицей, что хотя и знала себе цену, но не слишком задавалась и вела себя очень просто, прелестно-весело, оживленно, рассыпая вокруг добрые, благожелательные улыбки.
Улыбнулась она также и Пете. Даже слегка по-гимназически подмигнула, как бы желая сказать: «Не смущайтесь, прапорщик, здесь все свои!»
От этой улыбки Петя весь загорелся, заблестел, как новенький грош.
— Инка, не сметь, — в один голос закричали рожденницы, — это наш кавалер! Мама, скажи ей, чтобы она не смела отбивать! А то снова начинается…
— Ну вот, уж ни с кем нельзя и пофлиртовать. Какая скука! Ну ладно, ладно, не буду. Так и быть. Забирайте себе вашего прапорщика, только не плачьте.
И она, еще раз подарив Петю дружеской улыбкой, повернулась в другую сторону.
— Имейте в виду, что вы теперь абсолютно наш, — сказали сестрички и стали с двух сторон накладывать ему на саксонскую тарелку куриные котлеты.
И Петя почувствовал себя вдруг удивительно легко и просто среди всех этих дам и кадровых офицеров, которые еще за минуту перед тем казались ему не только чужими, но чуть ли не враждебными.
Теперь Петю стесняло лишь одно. Он все еще не сделал выбор между своими соседками, хотя уже и был по уши влюблен.
В кого же он был влюблен? Или, вернее, во что? Он был влюблен во все, что его окружало. Он находился в том счастливом состоянии упоения жизнью, которое бывает у человека лишь в первой молодости, да и то не часто.
Оно налетает внезапно, как порыв бури.
Все силы Петиной души были собраны и напряжены, и всеми этими силами он был влюблен в своих соседок; был влюблен в зеркальный блеск уже не очень теплого, но ласкового послеобеденного сентябрьского солнца, который понизу озарял полуоблетевший приморский сад и, сухо сияя слюдой, скользил туда и обратно по длинным паутинкам, растянутым между туй и тамарисков; был влюблен в генеральскую походную бекешу на веревке между яблонь, проветривающуюся перед отправкой на позиции; наконец, он был влюблен в розовые листья, кое-где уцелевшие еще на старой груше; в туманно-голубую полосу заштилевшего моря за садом; в багровые листья дикого винограда, рдеющие как угли, и наполняющие террасу винно-красным, церковным светом; в генеральшу, которую все офицеры называли «мамочкой»; в красавицу Инну и в ее мужа-армянина, в густо-желтое домашнее сливочное мороженое и даже в пряные кусочки ванили в этом единственном в мире мороженом — одним словом, он был влюблен во все и сверх этого всего еще во что-то, чего он еще не заметил, но уже чувствовал где-то рядом с собой.
Это было похоже на ощущение человека, который идет однажды вечером ранней-ранней весной по городу и вдруг начинает замечать, что все вокруг как-то необъяснимо прекрасно: прекрасны освещенные окна, витрины, фонари, стены домов, тени людей и еще голых деревьев. Во всем чувствуется какая-то особая, необъяснимая прозрачность, как будто бы ко всему этому примешано еще что-то волшебное, таинственное, но откуда оно, это колдовское, зеленоватое свечение, вы еще не понимаете, и это вас странно волнует. Что же это? Откуда оно?
И вдруг вы случайно подымаете глаза и видите в бездонной высоте, над краем крыши, кусочек лунного неба и месяц — такой ясный, такой зеленовато-прозрачный, такой сказочный и нездешний между трубой и чердаком среди бриллиантового сияния города…
Тогда вы понимаете, что это именно его нежный гелиотроповый свет почти неощутимо присутствует всюду, примешивается ко всем огням, даже к вспышке зажженной спички, от всех предметов положил слабые, пепельные тени, исподтишка отразился в каком-нибудь темном окошке и наполнил мир лилейной прелестью мартовского вечера.
Нечто подобное — случилось с Петей. Он чувствовал присутствие кого-то или чего-то, ко не мог понять, что это, кто это. И странно волновался все время, пока вдруг случайно не повернул голову и не увидел девушку, которая уже давно смотрела на него в упор, слегка исподлобья, темными и, как показалось Пете, требовательными, но вместе с тем нежными глазами.
Это была еще одна дочь Заря-Заряницких, возрастом старше сестер-двойняшек, но младше красавицы Инны.
Петя сначала совсем не обратил на нее внимания, — так незаметна, «неощутима» она была. Теперь же, встретившись с ней взглядом, в один миг понял, что, в сущности, только она одна и существует для него во всем мире.
Обед кончился. Она встала. Петя заметил, что она невелика ростом — гораздо ниже своих сестер — и не так красива, как старшая.
Но в ее лице, кроме общего всем барышням Заря-Заряницким выражения веселого юмора, Петя разглядел еще какую-то черточку на переносице, возле бровей, делавшую ее лицо гораздо более значительным, чем полагалось девушке ее круга…
