Василий Дюбин - Анка
Подняли паруса, и пять крохотных артельных баркасов сплыли вглубь. «Черный ворон» рванулся вслед, вздыбился, загремел якорной цепью.
— В море просится. Наскучал! — заметил кто-то, и все рыбаки, словно по команде, вопросительно уставились на Тимофея.
— Ну, как? — спросил Егоров. — Решай.
Тимофей снял шляпу, размашисто перекрестился.
— Станови парус и с богом, братцы.
— С богом, атаман!
И рыбаки сошли вниз, к подчалкам.
С Жуковым на баркасе находились два человека: хозяин баркаса, маленький тщедушный старичок, и сухопайщик лет тридцати пяти, высокого роста, с широкими покатыми плечами. Хозяин молча сидел у руля, а сухопайщик, управляя парусом, напевал грустную песню:
— Вот уж неделя, как плаваем в море,В нашем баркасе вода.Кругом одна смерть, везде одно горе,Вот она, жизнь рыбака.
Ветер был встречный, и баркас, скатываясь с хребтины буруна, глубоко нырял в яму, подпрыгивал на следующий гребень и снова нырял, высоко бросая кормой. Жуков, надламываясь в поясе, плавно качался на сиделке, вцепившись в нее руками. У него колко зябло тело, немели руки и ноги. Впереди и по сторонам, кипя и пенясь, вздымались высокие волны. Обернулся назад — в глазах закачался черный берег, поплыл в противоположную сторону. Взглянул на небо, — и оно качается. Ему стало не по себе, и он, поджав ноги, опустил голову. А тут еще песня холодком обволакивает сердце, и оно падает, замирает. Так и хочется крикнуть: «Перестань!» Но сдерживает себя, сжимает кулаками виски… Наконец оборвалась песня, и сухопайщик окликнул его:
— Муторно, а?
— Что?
— Муторно, говорю?
— Да. Немножко мутит.
— Пройде-о-о-от! Первый раз?
— На баркасе — да. А на пароходе много раз.
— Пройде-о-о-от! — повторил сухопайщик. — А не страшно?
— Нет, — вымученно улыбнулся Жуков и быстро добавил: — Немножко есть, — а у самого нутро выворачивается.
— Вижу, вижу, — сухопайщик добродушно засмеялся.
— А ты не боишься?
— Го-го-о-о! — не по-человечески взревел он, брасуя парус. — Разве есть чего бояться? Нам подавай бурю! — и взмахнул рукой. — Да такую, чтоб дно морское к небу прыгало. Чтобы баркас лихоманкой затрусило и через море перекинуло. Во! А это что? Го-го-о-о! — еще громче заорал он. — Погоди. Ночью либо на рассвете потрусит.
— Разве? — Жуков дернулся, будто на что-то накололся.
— А как же. Примета верная! — и показал на догорающий закат. — Красная зорька — рыбаку горько.
Жукова охватила тошнота. Чтобы не выказать своей слабости перед рыбаками, он стал напевать что-то про себя. Это его немного развлекло. Пел вполголоса, обхватив руками коленки и зажмурив глаза.
Как ни вслушивался сухопайщик, не мог уловить ни слов, ни мотива.
Не выдержал, спросил:
— Как называется?
Пойманный врасплох, Жуков ответил не сразу. Подумал и опять неестественно улыбнулся.
— Без названия. А что, нравится?
— Люблю жалобные песни.
— Сам сочинил.
— Вижу. Вижу…
Жуков поднялся и, пошатываясь, осмотрелся. С невидимого берега подплывали на волнах сумерки. Наперегонки с ними быстро парусили баркасы единоличников. Вот они все ближе и ближе, поравнялись, стали опережать. Впереди шел «Черный ворон», горделиво приподняв кованую грудь, подминал под себя разрубленные волны. Обогнав артельных на четверть километра, баркасы тускло заморгали фонарями, повернули вправо и вскоре потонули в темноте. Артельные прошли еще два километра, остановились. Три баркаса, которые были с сетями, отчалили вправо, а два, с крючковыми снастями, остались на месте. Старик бросил румпелек, снял пиджак, зажег фонарь.
— Ну, посыпем?
— Давай, — отозвался сухопайщик.
Бросив якорь, старик сухо рассмеялся, похлопал Жукова по спине:
— Иди на корму да приглядывайся, как и что, а то мешаешь работе. Раньше научись, а потом помогать будешь… И зачем ты поехал?
Жуков пошел на корму, прилег на брезент. Море становилось спокойнее, баркас слегка покачивало, и Жукова стала одолевать дремота. Но он перемогал себя, крепился, двигал руками и ногами, чтобы разогнать сон, наблюдал за рыбаками. Разбирая снасть, старик сгибал с угла на угол белые квадратики, потом складывал еще раз пополам, углами нанизывал на крючки, а сухопайщик грузил перетягу в воду.
— Что это? — спросил Жуков.
— Наживка.
— Приманка, — вставил сухопайщик.
— Из чего?
— Из бязи. А то есть из белой клеенки. Те получше.
— Почему?
— Крепче, не размокают. На ракушку смахивают. Вот она, белуга или осетр, и хватает.
— И большие попадаются?
— Пудов в пять, а то и больше.
— Го-го-о-о! — сухопайщик обернулся к Жукову. — В двадцать четвертом году вот на этом месте в семьдесят пудов белугу засекли.
— В семьдесят? — изумился Жуков.
— Как один фунт, — подтвердил старик. — Но это редко бывает. За свой век два таких случая помню.
— А как же берут ее? — допытывался Жуков.
— Го-го-о-о! Легче, чем малую. Малая губой засекается, и супротиву у нее, как у быка, а большая глотает. А раз глотнула — крышка. Куда желаешь веди, хоть на шнурочке, хоть на нитке.
— За желудок цепляет?
— Мало важности. Пущай за печенку или селезенку, все равно как милая пойдет.
Жуков опустил голову, помолчал и сонно спросил:
— Как по-вашему… рыба сейчас… идет?
— Частиковая навряд, а красная гуляет: как раз пора для нее жаркая. Всегда с двадцатого мая красноловье начинается.
— А почему не выходили в море?
— С чем? — старик выставил руки, увешанные крючками. — Вот с этим дерьмом? Да и этого нету. Хорошо, что трест немного прислал, а то хоть бросай рыбалить и головой с обрыва…
Наживляя крючки, он продолжал говорить, но Жуков, хоть и слышал, понимал плохо. У него все сильнее немели руки и ноги, а потом он совсем перестал их чувствовать. Услышав, как басисто, нараспев сказал сухопайщик: «Притаилось море. Видать, перед бедой»… — Жуков хотел подняться, но не смог. Небо заморгало потухающими звездами, мягко упало на него, придавило, залило темью глаза, и он забылся…
…Проснулся Жуков от сильного толчка. Баркас так накренило и бросило в сторону, что Жуков, падая с кормы, едва не свалился в воду. Вскочил и снова повалился через сиделку. Море было похоже на огромный кипящий котел. Оно то замирало на мгновенье, то снова буйствовало в дикой пляске и, обезумев от ярости, бросалось вверх, будто хотело подпрыгнуть к облакам. Цепляясь за мачту, Жуков поднялся, взглянул и невольно зажмурился. Рядом кружился баркас и никак не мог подойти к борту. У руля шатался Григорий, до хрипоты кричал сухопайщику:
— Наши ушли. Вон уже и атаманцы сплыли. Чего же вы ждете? Сплывай.
— Как у вас? — проявляя хладнокровие, спросил Жуков Григория.
— Пудов двадцать сулы натрусили. Ребята повезли.
— А как же нам?
— Бросай все. Станови парус. Ветер попутный. Донесет. А то… — и махнул рукой.
Обхватив мачту, Жуков смотрел по сторонам и ничего не понимал. Он так испугался спросонок, что сразу не мог прийти в себя.
— Попробуем? — спросил сухопайщик.
Увидев, как на втором артельном баркасе с большими трудностями извлекали крупных осетров, старик загорелся и ответил:
— Давай! — и бросился к рулю.
Сухопайщик перегнулся через борт, ловко подхватил шмат, вцепился в хребтину и изо всех сил потянул на себя. На поверхность всплыл осетр, взметнул хвостом и скрылся. Баркас рывком подался вперед, и сухопайщик выронил хребтину. У обоих рыбаков не то радостью, не то злобой загорелись глаза. Они хотели повернуть обратно, но Жуков запротестовал:
— К берегу!.. Держи к берегу!..
— Жалко же… Добро погибает.
— К берегу! — закричал он. — Станови парус!
— Где там. Перекинет с парусом. Теперь — куда вывезет, — и старик обеми руками сжал румпелек.
Баркас встряхнуло, подбросило, стремительно понесло туда, куда катились огромные буруны, по пути вдребезги разбиваясь один о другой. Жуков скользнул руками по мачте, упал на мосток и, качаясь на четвереньках, фонтаном пустил изо рта вчерашний обед и ужин. Потом опрокинулся на спину, зевнул и уснул с раскрытым ртом.
Рыбаки ожидали большой бури, но, к их удивлению, море неожиданно утихло, можно было без всякого опасения ставить паруса. Второй артельный баркас с крючковой снастью, перегруженный осетром, наскочил на бугор и глубоко врезался килем в песок. Заметив сигнал о помощи, Павел повернул свой баркас, покидая «Черного ворона», на котором находился отец. Рассвирепевший Тимофей, потрясая кулаками, закричал вслед:
— Пашка! Куда пошел?
— Помощь нужна. Люди гибнут.
— Сукин сын! Какое тебе дело до артельных? Возвернись!
Но Павел не вернулся. С другой стороны спешил на помощь Григорий. Боясь столкнуться, Павел так круто повернул баркас, что он лег на бок, врезался бортом в набежавший бурун, будто нарочито хотел зачерпнуть его, шлепнулся парусом на воду и стал тонуть. Павел бросил румпелек и прыгнул. Это произошло с такой быстротой, что Тимофей, почти не спускавший глаз с сына, не заметил, как затонул баркас, а находившиеся с Павлом трое рыбаков, не успев спрыгнуть, придавленные тяжестью баркаса, пошли ко дну. Григорий поспешно размотал веревку, бросил Павлу и направил к нему баркас. Веревка потонула, и Павел, захлебываясь, беспомощно барахтался в воде, выбиваясь из сил. Приблизившись, Григорий спустил ему якорь и с помощью товарищей переволок через борт.
