Илья Зверев - Второе апреля
Принесли второе — золотистую котлетку по-киевски с торчащей, как зенитка, костью и шипящий кусок мяса.
— Дайте сразу счет, — сказал Дима. — Мы очень спешим.
Конечно, он не бросил бифштекс из-за глупых сравнений Витьки. Но ел как-то без удовольствия. Хотя это был его первый бифштекс. Прилизанный официант долго считал, воздевая к потолку глаза, потом написал что-то в маленьком блокноте и с треском оторвал листок:
— С вас четыре семьдесят восемь.
Опять убедительно: 78! Дима дал ему пятерку. Официант потоптался у стола, потом достал кошелочек, долг то рылся в нем и швырнул на стол три монетки, презрительно сказав:
— Копейка за вами.
— Что вы, — покраснел Дима. — Не надо сдачи! Неуловимым движением официант слизнул монетки и исчез.
— Не обижайся, старик, — сказал Витька. — Ты ж знаешь. Я для красного словца продам мать-отца.
«Ладно, иди, иди, продавай мать-отца», — подумал Дима.
Но ему стало легче: конечно, настоящий человек не сказал бы насчет пианиста.
Дома тоже все получилось не так, как он ждал. Дима выложил подарки и произнес перед мамой и Катькой речь:
— Теперь, дорогие женщины, мы увидим небо в алмазах.
Катька убежала к соседям хвастаться своим «Юным химиком», а мама заплакала и сказала:
— Димчик, я прощу тебя, больше никогда не пей.
Вечером Дима выпиливал ящичек для «Книги жалоб». Он хотел, чтоб она висела на видном месте, доступная всем. Но, разумеется, он рассчитывал на вторую строчку ее заголовка: »...и предложений».
В вечерней газете сообщалось о предстоящем приезде в город Германа Титова, и эта заметка многое обещала. Вполне, вероятно, что у героя космоса вдруг сломается электробритва и он придет в мастерскую. Они с Титовым перекинутся несколькими словами и поймут друг друга.
Дима, одного только боялся: а вдруг в недавнем своем американском путешествии герой купил себе заграничную бритву, например «Филлипс». И тогда Дима не сможет починить, и опозорится. Но нет, он надеялся, что космонавт-2, как патриот, бреется отечественной бритвой. Скажем, «Невой», как известно, не уступающей лучшим зарубежным образцам.
Он даже придумал для Германа Титова запись в свою «Жалобную книгу»: «Благодарю отличного мастера — Вадима Воронкова, который...», или еще лучше: «Такие люди, как Вадим Воронков, помогли мне взлететь в космос!» Вот так отлично, на этом варианте, пожалуй, и остановимся.
Но отечественная бритва Германа Титова действительно не уступала лучшим зарубежным образцам: она не сломалась. В «Книге жалоб» появились записи совсем другого свойства: «Возмущен качеством ремонта, на третий день отказала фреза». Как будто фрезу делал Дима, а не завод! И еще одно: «Обращаю внимание дирекции на безобразие с переключателем...» Тут уже была его вина.
В конце недели убитый Дима честно отнес «Книгу» в контору. Он ждал заслуженной кары. Но директор бегло посмотрел записи и сказал:
— Народ больно, грамотный стал. — Потом добавил: — Главное, остерегайся пенсионеров.
Наконец настал и Димин день. После выходного, во вторник, когда, по обыкновению, накопилась уйма, работы, в мастерскую пришел пожилой дядя в полотняном костюме. Это был талантливый человек. Потому что, не каждому удалось бы так основательно искалечить бритву, как сумел этот. Но Дима обещал все сделать к субботе.
— А «в присутствии» нельзя? — взмолился талантливый человек.
Дело в том, что он приехал из Дальне-Двориковского района всего на один день. И бритва ему очень нужна, так как лезвий для безопасной в продаже нет, а он должен ходить на уроки бритым.
Собственно, сжег он эту машинку потому, что он словесник — учитель русского языка и литературы — и с детства боится всякой техники. Можно сказать, что он технический кретин: даже перегоревшие пробки починяет жена.
— А что, очень серьезные разрушения? — спросил учитель и искательно посмотрел на мастера, как смотрела когда-то мама на доктора, когда Дима болел азиатским гриппом.
Словом, Дима починил ему бритву «в присутствии», И даже задержался на двадцать минут в мастерской.
Учитель все это время рассказывал ему разные чудные истории. В частности, про то, как искали «Дневник» Пушкина, главную часть которого так и не нашли...
Перед тем как уйти, учитель сделал запись в «Книгу»: «Считаю своим приятным долгом поблагодарить прекрасного мастера, душевного человека В.Д. Воронкова. Если бы каждый наш работник на своем месте проявлял такое умение и сердечность...»
Более лестной записи и сам Дима для себя бы не сочинил.
«Все-таки мы все старые сентиментальные черти и безнадежные романтики», — подумал Дима.
(«Мы все», — он сказал вместо «я», потому что ненавидел нескромность.) И тут ему пришло в голову, что электробритва «Харьков» похожа на атомную подводную лодку — белоснежную, с никелированной рубкой. Вот так, дорогие товарищи, вот так! Мы безнадежные романтики!
Кто-то там сказал, что признание нужно таланту, как виолончелисту канифоль. И Дима заиграл вовсю. Он, под стенания мамы, утащил из дома картину «Девятый вал» и повесил ее в мастерской. Обошел всех соседей, собирая старые журналы. Набрал кипу «Огоньков», «Крокодилов», «Работниц». А отставной полковник госбезопасности, ныне дачевладелец, Черножук подарил ему комплект журналов «Пчеловодство» за пятьдесят седьмой год.
Впрочем, посетители, дожидавшиеся ремонта «в присутствии», принимали все это как должное, как какой-нибудь инвентарь. А один дядька даже спросил:
— Что за идиот выписал сюда «Пчеловодство»?
Но все это ерунда, Дима даже смеялся.
Как раз в это время он познакомился с Тасей. Это была широкоплечая суровая девушка, ходившая в самую июльскую жарынь в синем шевиотовом костюме.
— И не жарко? — сочувственно спросил Дима. Но она только гордо посмотрела на него. «Неприступная», — подумал он и почему-то вспомнил Блока: «Всегда без спутников, одна...»
Ничего таинственного в широкоплечей девушке не было. Но ситуация отчасти напоминала «Незнакомку». Только это происходило не в ресторане, а в столовой самообслуживания, без всяких там «пьяных с глазами кроликов».
Когда очередь продвинулась к витринам, огороженным мощными стадионными перилами, Дима принес два подноса — себе и ей. (Подносы почему-то хранились в противоположном конце зала).
— Благодарю, — сказала она удивленно. — Редко встретишь воспитанного мужчину.
Этим она окончательно покорила нашего героя, поскольку никто никогда еще не называл его мужчиной. Все — «мальчик», «парень», «юноша», «хлопец».
Когда они познакомились поближе, она велела звать себя Таисией и Отказалась звать Диму Димой: Вадим — другое дело.
«Она серьезная девушка», — подумал он. Дружба с ней многое ему даст и поможет избавиться от этого щенячьего легкомыслия.
Он боялся, что она не скоро разрешит себя поцеловать. Но все получилось замечательно. Уже на второй вечер он взял ее руку, и она не отняла. А когда прощались, он смело поцеловал ее, и она ответила.
— Какие у тебя губы мягкие, — сказала Таисия. Из чего он с горечью заключил, что ей уже случалось целоваться. И потом, хорошо ли, что у мужчины мягкие губы? Может быть, ему полагается иметь твердые?
Но скоро все пошло так, что Дима уже не задавался подобными мелкими вопросами и даже зауважал себя.
И на работе тоже возникло ощущение совершеннейшего могущества. Он теперь брал в руки бритву и, послушав минутку, ставил диагноз. Прямо по звуку. Вот «Нева» поет тише и глуше, чем всегда, — ясно, вилковое замыкание. А этот «Харьков» то взвоет, то замолкнет, — тоже ясно: надо поджать шнур.
И посетители (слово «клиенты» Диме не нравилось) попадались интересные. Один — техник-приехал из Якутии и рассказывал, как ищут алмазы. Другой — непонятно кто — объяснял, как строят в Ашхабаде, где землетрясения. Есть, оказывается, идея строить круглые дома, они устойчивее.
Но случилась одна неприятная сцена. Диму прямо знобит, когда он вспоминает. Пришли вместе трое ребят с «Невой», судя по всему энергомашевские. Ну сидят, ждут, разговаривают, как какой-то Еремин запорол большой вал и почему под угрозой заказ Кубы. Говорят, что турбина пойдет в Сьерра-Маэстра. Интересно, на какой завод?
— В Сьерра-Маэстра нет заводов. Это горный район, — сказал Дима.
А они посмотрели на него удивленно, как будто заговорил стол или железный шкаф. И не удостоили ответом. Можно подумать, что это только их Куба, а не его Куба. Он, в конце концов, такой же рабочий! Или они считают, что не такой?
И с Таисией у него было столкновение на эту тему. Она у себя в цехе комсорг и потому считает необходимым и его воспитывать.
— Ты стоишь на обочине, когда вся молодежь в большом походе, — сказала она однажды.
И Дима, при всем своем благоговении к ней, заподозрил, что Тася где-то вычитала эти красивые слова.
