Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Сегодня суббота? В Богодаровке базарный день. Наши должны привезти фрукты в ларек.
Петру необходимо было зайти в райисполком, повидаться с председателем и районным агрономом, затем доложить Бутенко о результатах поездки. Он взглянул на часы.
— Рано еще, седьмой час. Разыщем своих, потом уж я по другим делам пойду, — решил Петро.
Базарная площадь, до которой от вокзала было рукой подать, встретила их обычным многоголосым ярмарочным гомоном, толкотней, мычаньем скота, бойкими выкриками торговок, запахами конского пота, прелого сена, вареного мяса.
— Хорошо, что при коммунизме не будет всего этого содома, — сказал Петро, пробираясь между тесно составленными возами и ручными тачками.
— Покуда от содома этого не избавились, Остапович, надо нам все-таки поснедать. — Гайсенко с аппетитом втянул ноздрями острый запах чесночной колбасы!
— Найдется у своих что-нибудь, — возразил Петро, не доверявший базарным стряпухам.
Возле ларька с самодельной вывеской «Колхоз „Путь Ильича“» всегда оживленно толпились покупатели. Криничанские яблоки — папировка, пепин литовский и особенно желтый ранет (гордость Остапа Григорьевича) — раскупались нарасхват. Дела в ларьке шли бойко, и колхоз положил уже на свой текущий счет порядочную сумму.
Деньги нужны были до зарезу на покупку скота, на строительство, и Петро хозяйственно прикидывал, как в будущем году он вывезет на базар не только фрукты и овощи, но и птицу и яйца с фермы, мед, плодоягодное вино, арбузы и дыни, брынзу, масло.
— Никогда не предполагал, — признавался он как-то Бутенко, — не думал, не гадал, что торгашом доведется сделаться… А сейчас хожу по колхозу и во все закутки заглядываю. На чем еще можно сэкономить, что еще продать?
— А ты как думал? — посмеивался Бутенко. — Без этого пока не обойдемся. Тут, брат, мудрая диалектика. Хочешь, чтобы поскорей с рынками, деньгами и прочими подобными штуками развязались, торгуй поэнергичней.
Правление выделило в ларек разбитную, грамотную колхозницу Степаниду Горбань, а в помощь ей хромого подростка из садоводческой бригады.
Еще не доходя до ларька шагов пятнадцати, Петро услышал сочный, звонкий голос Степапиды:
— Возьмите вот еще этих, дамочка. Ой же, и яблука! Ой же, солодкие, мед, а не яблучки… Потом еще раз придете. А вот еще сорт… До чего ж духовитые да нежные!.. Кисленькие? Есть и кисленькие… Нигде таких и не шукайте, не найдете. Винные, пахучие… Всех отпущу, не гомоните, люди добрые.
Язык ее работал без умолку, руки ловко и сноровисто взвешивали, перебирали, перекладывали товар.
— Не Степанида, а станковый пулемет «максим», — восхищенно сказал Яков.
— С прибытием! — крикнула Степанида, издалека заметив Петра и Гайсенко. Приветливо блеснув быстрыми черными глазами, она одним движением перевязала пуховый платок на голове и, передав торговлю подростку, вышла к приехавшим.
— Ну, как дела, Степанида Пантелеевна? — здороваясь с ней за руку, осведомился Петро.
— Добре, Петро Остапович.
— Торговля, вижу, идет неплохо. А что в селе нового?
Петро расстегнул шинель, вытащил из кармана платок и, вытерев яблоко, с хрустом надкусил его.
— Две арбы сегодня Остап Григорьевич еще пришлют, — сказала Степанида. — Торговля дуже добре идет.
— Кто тут из села есть?
— Товарищ Громак и Супруненко приехали. У них в райкоме совещание. И учительница, Полина Ивановна.
Степанида внезапно спохватилась:
— Вы же с дороги! Есть хотите?..
— Догадалась, наконец, — добродушно проворчал Яков и первый шагнул в пристроечку ларька, заставленную ящиками яблок.
Пока они ели холодную курятину, квашеные помидоры, пирог со сливами, Степанида успела выложить криничанские новости. На строительстве гидростанции уже два дня работают все соседние колхозы — с подводами, лошадьми, волами. В самой Чистой Кринице дома не остается ни малых, ни старых. Все там… У Варвары Горбань родился мальчик… Приезжала из района милиция и арестовала сноху Малынца, Федоску…
— Я ж и забыла рассказать! — воскликнула Степанида. — Пашку Сычика, арестантюгу этого, полицая, поймали…
— Где ж его застукали? — спросил Яков и перестал жевать.
— Тут, в Богодаровке… По-разному люди толкуют. Одни говорят, на улице опознали, другие — на вокзале. Вроде у него билет уже был взятый. Морду себе завязал тряпкой и паспорт на чужое фамилие…
— Загнали волка в кут, там ему и капут, — с довольным видом проговорил Яков и отломил себе внушительный кусок пирога.
Часа полтора спустя Петро, сидя в просторном, заполненном людьми зале районного дома культуры, рядом с Громаком и Волковой, слушал доклад Бутенко о задачах партийных и комсомольских организаций в зимний период.
Пришел сюда Петре минут за десять до начала совещания, успел побеседовать с Громаком о криничанских делах, и тот, между прочим, сообщил, кивнув на Волкову, которая в эту минуту появилась в зале:
— Дивчина тебе подарок приготовила. И когда она только все успевает?
— А что такое? Какой подарок?
— Это ты у нее узнай, — лукаво посмеиваясь, ответил Громак.
В это время Бутенко начал доклад, и девушка, облокотившись о спинку стула, стоявшего впереди, приготовилась слушать его.
Секретарь райкома, дав обстоятельную оценку хозяйственного состояния района, перечислил сроки, в которые уложились Колхозы при проведении уборочных работ, приводил цифры урожайности, стоимости трудодней.
Все это в общем было Петру известно, и он сперва слушал рассеянно. Раза два он задержал взгляд на Волковой: Громак возбудил его любопытство. Но когда докладчик назвал криничанскую артель «Путь Ильича», Петро невольно подался вперед.
— Сейчас разложит нас по косточкам, — шепнул Громак.
— Казалось бы, не за что, — тоже шепотом, не поворачивая головы, ответил Петро.
— «Путь Ильича» вышел из прорыва, — говорил Бутенко, поглядывая время от времени в сторону Петра и Громака. — Коммунисты правильно расставили свои силы, укрепили производственные бригады, сплотили актив. Это дало возможность колхозу в очень хорошие сроки, к пятому сентября, посеять озимую рожь, а к пятнадцатому они уже закончили и посев пшеницы. Отлично трудятся садоводческая бригада и ее бригадир Остап Григорьевич Рубанюк. Бригада собрала отменный урожай фруктов, сумела засеять новый участок в лесопитомнике, хорошо подготовилась к зиме. Вообще люди в Чистой Кринице работают добросовестно. Я присутствовал на последнем общем собрании, где обсуждался вопрос о постройке межколхозной электростанции. Прямо скажу, порадовался… Криничане дружны и едины в стремлении превратить свой колхоз, свое село в передовое, культурное село. Но… — Бутенко сделал глоток из стоящего перед ним стакана с водой. — Но к руководителям, в частности к председателю колхоза товарищу Рубанюку, райком имеет серьезные претензии.
Петро почувствовал, как затылок его мгновенно вспотел, а лицо покраснело. Какой упрек мог предъявить ему секретарь райкома, да еще с трибуны?
— …Первый и самый главный твой недостаток, — говорил Бутенко, глядя на Петра, — слабо у тебя, товарищ Рубанюк, развито качество, без которого хороший руководитель из тебя не получится. Я говорю о чувстве нового… Наш долг видеть и энергично поддерживать все новое, живое, творческое, что рождается благодаря патриотической инициативе масс… Ты, вероятно, догадываешься, товарищ Рубанюк, о чем я веду речь.
— Комсомольско-молодежную бригаду не организовал? — внезапно осипшим голосом сказал Петро.
— Я имею в виду скоростную вязку снопов. Сколько у тебя людей работало новыми методами к концу уборки?
— Немного.
— Вот видишь… Прекрасное начинание возникло в колхозе «Путь Ильича», — говорил Бутенко, обращаясь теперь к участникам совещания. — Вы все о нем слышали, а многие и у себя применили. Метод прямо-таки незаменимый при отсутствии нужного количества людей, техники… По пять-шесть норм выполняла одна вязальщица. Так, Рубанюк?
— И по семь было…
— А вот председатель этому со стороны порадовался, но внедрить в своих бригадах широко, по-настоящему не постарался. Не поддержал полезной инициативы. А партия чему нас учит? Любовно, заботливо поддерживать каждый ценный почин, каждую крупицу опыта, выдвигаемого массами…
Бутенко говорил далее, резко и убедительно, о слабом внимании руководителей колхоза «Путь Ильича» к животноводству, о запущенности семенных участков, и Петру слушать это было неприятно.
Он держался внешне как бы спокойно, однако Громак видел, как от волнения на его побледневших скулах перекатывались желваки.
— Ты что нос повесил, Остапович? — спросил он его во время перерыва и сочувственно похлопал по плечу. — Брось! Критика справедливая.
